Мать Никонова, престарелая вдова, которой он прежде отсылал часть своего жалованья, не смогла собрать денег на выкуп. Потому Никонов оттрубил в невольниках семь полных лет. Но работал хорошо, понемногу изучал татарский язык, а климат и природные условия Крыма ему в конце концов понравились. Хозяин сказал: хочешь свободы — принимай ислам. Никонов подумал-подумал и… согласился.

Он «побасурманился», как говорили об этом ритуале его земляки, еще раньше осевшие на полуострове. Хозяин перевел его в приказчики, так как Никонов знал арифметику, а теперь освоил и арабскую грамоту. Он заработал денег, заплатил калым за невесту и взял дочь рыбака из Ахтиара, чья мать была из русских полонянок. Тесть принял его в долю, отдал одну из своих лодок, обучил ремеслу. Потом перебрались в Херсонес, где земля и дома — дешевле. У него растет сын и две дочери, один ребенок умер во младенчестве, но жена опять на сносях и, даст Бог, родится новый, более здоровый наследник…

Слушая эту весьма эмоциональную исповедь Анастасия отметила про себя, что вероотступник Кирилл Никонов ловко обошел молчанием два момента. Во-первых, он мог вернуться в Россию еще летом 1771 года, когда наша армия под командованием генерала князя Долгорукова вторглась на территорию ханства. Более пяти тысяч русских и украинцев, угнанных татарами в рабство, получили тогда свободу. Некоторые из них вновь поступили на военную службу. Но большая часть отправилась по домам. Во-вторых, совсем недавно, в 1778 году, уже в самом Инкермане и Ахтиаре находились батальоны генерала Суворова. Если бы Никонов хотел, то он мог прямо здесь присоединиться к соотечественникам и уйти из Крыма вместе с ними. Однако так он не поступил.

— Кирил, скажите откровенно, вы приняли ислам по жестокому принуждению или совершенно добровольно? — спросила она.

— Поверьте, выбора у меня не было. — Он печально посмотрел на госпожу Аржанову.

— А как вообще вы относитесь к России?

— Это — моя родина.

— Значит, все эти годы вы помнили о ней.

— Как видите. В моем доме говорят на двух языках, на русском и на татарском.

— О возвращении не думаете?

— Теперь в нем нет смысла, — покачал головой бывший прапорщик драгунского полка. — Получилось, что жизнь свою я прожил здесь…

— И прекрасно изучили их язык, — продолжала Анастасия. — Переняли нравы и обычаи. Вас от коренного крымчанина не отличишь…

— Я горжусь этим! — вскинул голову Никонов.

— А если Россия вспомнит о вас и попросит помощи? — мягко заговорила Анастасия. — Ведь вы, как офицер, когда-то давали присягу своему государю, не так ли?

— Давал, — подтведил Никогов. — Ее императорскому величеству Елисавете Петровне, дочери славного Петра Великого.

— Немало изменилось с той поры, — философски заметила Анастасия. — Еще недавно казалось, будто власть османов над здешними землями и морями будет длиться вечно, а она кончилась. Мусульманский полумесяц повсеместно уступает православному кресту…

Бывший прапорщик бросил на нее цепкий, хитрый взгляд:

— Это уж точно. Иначе бы мы с вами за столом здесь не сидели и так мило беседы бы не вели…

Довольно долго они убеждали Никонова, что никаких репрессий по отношению к вероотступникам в Крыму государыня Екатерина II применять не будет, обращать их вновь в лоно матери нашей православной церкви — тоже. Пусть живут, как жили. Великая царица признает выбор тех, кто был подданным ее, но в силу жестоких обстоятельств, чтоб сохранить жизнь, переменил веру. Не религиозные обычаи важны ей, но приверженность к Отечеству, готовность искупить невольную ошибку добрыми деяниями.

— Прямо сейчас? — спросил осторожный Никонов.

— Конечно, нет! — засмеялась Анастасия. — Но, думаю, мы с вами еще увидимся…

Трудный разговор прервал Искандер-Александр. По татарскому обычаю он принес гостям раскуренный кальян, сладости, фрукты и чай. Хозяин дома разлил в пиалы остатки водки, и они выпили за процветание рыбного промысла Касыма из Ахтиара, за благополучное разрешение от бремени его жены Фариды, за хорошую погоду на море и за русский фрегат, что должен прийти в Балаклаву.

А древнегреческие камеи, числом три, которые в доме рыбака называли «морскими камнями» и которыми играла его младшая дочь Мадина, Никонов подарил вдове подполковника Аржанова на память.

Еще одну камею, наверное, самую красивую — из двухслойного темного оникса, с бежевого цвета фигурами сатира и обнаженной нимфы, лежащей под деревом, — Анастасия купила у маленького ныряльщика за два золотых флори, когда Искандер-Александр пошел провожать путешественников к причалу.

Если бы мать хоть один раз ласково погладила Лейлу по голове или поцеловала, то она считала бы, что ее детство и отрочество прошли счастливо. Но этого не случилось. Вместо матери с ней была только Асана.

Всю свою любовь и нежность прекрасная Сафие отдала пяти сыновьям. Они появлялись на свет один за другим, росли сильными и здоровыми, радовали родителей успехами. Шестая беременность протекала тяжело, и роды были трудными. Родилась девочка — маленькая, слабая, походившая сначала на гадкого утенка. В два года Лейла заболела желтухой. В семье сразу смирились с потерей: Аллах дал, Аллах взял. Но плохо они поняли Его намерения. Всевышний уже держал руку над головой кудрявой, черноволосой, необыкновенно улыбчивой и веселой девочки. Лейла выжила. Выходила ее Асана, двадцатитрехлетняя служанка из Антальи, взятая в дом по просьбе дальних родственников.

Потом Асана так и не вышла замуж. Она пожелала остаться навсегда со своей обожаемой госпожой. Без малейших колебаний она поехала с Лейлой из Румелии в эту страшную провинциальную глушь — город Бахчи-сарай. Хан тотчас дал третьей жене новых служанок — молодых, ловких, работящих. Но одна сорокалетняя Асана имела право переступать порог ее гостиной без разрешения и оставаться там столько, сколько захочет. Лишь с Асаной Лейла всегда говорила откровенно, лишь к ее советам прислушивалась.

Как и в Румелии, утро для Лейлы начиналось со звуков шаркающей походки верной служанки. Она открывала глаза и видела приземистую фигуру, чуть переваливающуюся на коротких ногах. У Асаны опухали колени и болели суставы. Но это не мешало ей усердно трудиться. Она помогала Лейле одеться, умыться, расчесывала ее чудные волосы. Затем разжигала очаг и варила кофе. После этого садилась на ковер возле своей повелительницы и рассказывала ей те новости, что услышала сегодня на кухне, куда ходила за лепешками; у фонтана, где набирала воду; в кладовой истопника, который выдавал ей дрова для очага.

Жены крымского хана получали от него денежное содержание, согласно своему статусу (Лейла — меньше, чем Мариам и Хатидже, — 300 акче в день), и распоряжались им по собственному усмотрению.

Таким образом, пребывая во дворце, каждая из них как бы жила и своим домом. Ведение этого домашнего хозяйства Лейла тоже доверила Асане. Раз в неделю с ней, с младшим евнухом Али и небольшой охраной она ездила на базар и посещала там лавки. Покупки могли быть разными: украшения, ткани, материалы для рукоделия, сладости, деликатесы. Иногда продавцы, точнее, продавщицы, сами являлись с каким-нибудь особым товаром в гарем, и тогда на половине третьей жены их встречала именно Асана.

Потому Лейла не удивилась, когда верная служанка привела к ней высокую полную женщину, закутанную в хиджаб, с большой корзиной в руках, где лежали отрезы парчи и шелка. Женщина почему-то не захотела снять чадру, говорила тихим, глухим голосом. Ее ткани Лейле не понравились. Но торговка достала со дна корзины письмо. Лейла развернула его и узнала почерк матери.

Сафие писала о семейных новостях. Старший брат Лейлы двадцативосьмилетний Али уже командовал конным полком спаги, а его первая жена недавно благополучно разрешилась от бремени двойней. Второй брат, Назым, вместе с отцом отправлялся с дипломатической миссией в Персию. Третий брат, Эмин, только что получил хорошую должность при дворе султана. Все были здоровы, счастливы и довольны жизнью. Сафие просила Лейлу выслушать подательницу сего письма, достопочтенную госпожу Фатиму, отнестись к ней с полным доверием и по возможности исполнить ее маленькую просьбу. Она заканчивала послание нежными словами о том, что очень скучает по дочери, любит ее и целует.