— Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, все мне прости, елико согреших во нынешний день, и от всякого лукавствия противного моего врага избави мя. Да ни в коем же грехе не прогневаю Бога моего! Но моли за мя, грешную и недостойную рабу, тако да достойной мя покажши благости и милости Всясвятыя Троицы и Матери Господа моего Иисуса Христа, и всех святых Аминь!

Из-за складня достала Анастасия свой талисман. Совсем как в прошлый раз, черный агат стал теплым, а светлый шлем, щит и копье богини Афины-воительницы остались холодными. Она перевернула камею изображением вниз. Тонкая трещина, пересекавшая ее, немного увеличилась, но целостности камня пока не нарушала. Анастасия прижала талисман к губам. В этот момент раздался стук в дверь.

— Кто там? — Она поспешно спрятала камень обратно за иконы.

— Матушка барыня! — В комнату вошел Досифей. — Гости к вам пожаловали.

— Гости? — Анастасия пристально взглянула на слугу.

— Так точно. Татары здешние. — Досифей в отличие от своей жены был абсолютно спокоен и говорил толково. — Одного знаю. Это — Али-Мехмет-мурза. С ним двое его стражников. Другой — молодой, усатый, в богатом кафтане, на хорошем коне…

— Что им нужно?

— О вашем здоровье справляются.

— Ах вот оно как… — Анастасия задумалась.

— Чаю, ворота теперь открывать не след, — продолжал Досифей рассудительно. — Все ружья зарядить и круговую оборону держать, пока наши кирасиры не вернутся. Через этот забор ворогам без лестницы ни за что не перебраться.

— Да, заборы здесь хорошие… — Анастасия смотрела через окно во двор, где у колодца по-прежнему лежали отравленные собаки. — Сделаем следующее. Пусть Николай, умница наш, сейчас все ружья и пистолеты зарядит. Это у него отлично получается… С оружием стать ему у окна на первом этаже. После сего ты гостей пустишь во двор, потом ворота балкой заложишь, да так, чтобы сразу было их не открыть, и уходишь к Николаю. Двор будете держать под прицелом… Я же выйду к нашим милым татарским друзьям, поговорю. Если достану этот платок, то стреляйте в них, не медля ни единой секунды…

— Слушаюсь, матушка барыня. — Досифей посмотрел на белый, обшитый кружевами батистовый платок в руках у Анастасии. — Раз смертный час пришел, то умирать надо с музыкой. Все равно от басурманов пощады нам не будет.

План операции был осуществлен быстро и без малейших изменений. Даже Глафира, виновато отводя глаза в сторону, пошла к окну, чтобы примериться к длинному армейскому пистолету. Досифей пропустил татар во двор и ушел оттуда. Анастасия, перекрестившись на образа, стала спускаться на первый этаж по крутой и узкой деревянной лестнице.

Лицо Али-Мехмет-мурзы было ислуганным. Он почти бегом бросился к ней, низко поклонился, по-восточному приложив правую руку сначала ко лбу, потом — к сердцу, и сказал:

— Добрый вечер, госпожа Аржанова. Извините меня. Я приехал без приглашения и с плохой новостью.

— Что за новость? — задала вопрос Анастасия.

— Не ешьте купленного мяса!

— Странные вещи вы говорите, дорогой Али-Мехмет-мурза…

Не речь мурзы удивила ее больше всего, а то, что спутником его выступал не кто иной, как Казы-Гирей. Давно она не видела двоюродного брата хана и даже полагала, что нынче его нет в Крыму. Сейчас молодой татарин стоял за спиной мурзы и, не скрывая своего любопытства, рассматривал двор усадьбы. Взгляд его остановился на трупах собак.

— Хайыр ола, не олды я? — обратился он к Али-Мехмет-мурзе.

— Ишлер мартавал [49], — ответила ему Анастасия.

В полном изумлении Казы-Гирей воззрился на русскую путешественницу. Изумление перешло в замешательство. Анастасия смотрела прямо в глаза молодому представителю династии Гиреев. Вскоре он взял себя в руки и ответил ей злой торжествующей усмешкой. Тень легла на его лицо. В эту минуту Анастасия могла поклясться, что знает, кто подкупил Саида и вручил ему яд для неверных из России.

Али-Мехмет-мурза, покосившись на них, продолжал говорить по-русски. Он путано и многословно объяснял что-то про сведения, поступившие слишком поздно, про озабоченность Светлейшего хана ситуацией в Бахчи-сарае в связи с заразной болезнью, вдруг поразившей домашний скот в некоторых районах государства.

— Каковы признаки болезни? — спросила Анастасия.

— Боли в желудке, рвота, судороги.

— Есть ли противоядие?

— Пока оно не найдено.

— Очень жаль.

— Аптека и личный врач Его Светлости господин Робертсон — к вашим услугам, — снова поклонился ей Али-Мехмет-мурза.

— Срочно везите сюда господина Робертсона. Мой слуга попробовал шурпы из молодого барашка и заболел…

Тимоти Робертсон, выходец из Англии, оказался рослым, рыжим, курносым и довольно веселым человеком. Он говорил, хотя и не совсем чисто, на нескольких языках: французском, немецком, итальянском и тюрко-татарском. Осмотрев Кузьму, он признал действия Глафиры и Анастасии правильными, сказал, что, если кучер выживет, это будет чудо, и принял приглашение остаться на чашку чая.

Во время чаепития господин Робертсон поведал Анастасии историю своего знакомства с правителем Крыма. В Венеции он вылечил от желудочных колик мать хана. Когда Шахин-Гирей был возведен на престол, он предложил свои услуги, и правитель Крыма принял его на должность лейб-медика совсем недавно, три месяца назад.

Затем господин Робертсон, к немалому ее удивлению, сам приступил к подробнейшим расспросам. Анастасия, придерживаясь легенды, разработанной в Херсоне, отвечала непринужденно, пространно, с легким кокетством. Роль светской дамы, милой, но недалекой, всегда удавалась ей. Англичанин, похоже, остался доволен знакомством. На прощание, получив солидный гонорар, он с чувством поцеловал ей руку.

Это происходило уже на глазах князя Мещерского. В девятом часу вечера кирасиры вернулись домой с добычей: восемь зайцев-русаков и два молодых лесных кабанчика. Поручик, сняв пыльную охотничью куртку, предстал перед лейб-медиком Его Светлости в мундире кавалерийского офицера. Тимоти Робертсон вознамерился продолжать беседу. Но Мещерский сухо сказал ему, что семь часов провел в седле, устал и приглашает его заехать как-нибудь в другой раз.

Бурный этот день, ужасно утомивший Анастасию, никак не кончался. Мещерский пожелал, чтобы она сейчас же рассказала ему все. Анастасия согласилась. Она хотела сама для себя определить смысл и значение разнообразных событий, мелькавших сегодня быстро, точно стеклышки в калейдоскопе. Часы уже показывали полночь, а они все еще сидели в гостинной за чашками давно остывшего чая.

Анастасия говорила медленно. Она вызывала в памяти то мавзолей Диляры Бикеч, где Лейла переводила ей арабскую надпись над «Фонтаном слез», то комнату в гареме, куда с вазочкой айвового варенья бесцеремонно вторглась Хатидже, то фигуры татарских гостей рядом с издохшими дворовыми псами, то приезд господина Робертсона, чья любознательность выходила далеко за рамки медицины.

— А это что за фрукт? — вздыхал Мещерский. — И почему сразу не выставили его за дверь?

— Из осторожности, — вяло оправдывалась она. — Что-то знакомое почудилось в наглых ухватках. Коллега явно собирал нужные кому-то сведения. Ну и пусть его. Авось когда-нибудь он нам пригодится.

— Несчастная страна, — покачал головой поручик. — Кого здесь нынче только нет… Слетелись, как стервятники на падаль. Англия — это же так далеко.

— Ничего, — заметила Анастасия. — Они на Черное море флот пришлют…

Кузьма умер на рассвете. Перед смертью наступило некоторое облегчение. Кучер даже сел на постели и попросил чаю с медовым пряником. Глафира быстро поставила самовар, приготовила чай и нашла в их неприкосновенном продуктовом запасе сухой пряник. Кузьма выпил полчашки, поговорил с ней о погоде, затем задремал и больше уже не проснулся.

Кучер был очень религиозным человеком. Но он покинул наш мир, не исповедовавшись и без таинства елеосвящения. Все это полагалось делать православному священнику, а таковых на расстоянии ближайших ста верст не имелось. Единственное, что могла придумать Анастасия, это похоронить верного слугу на русском воинском кладбище, расположенном недалеко от Бахчи-сарая. Там покоились солдаты и офицеры, погибшие во время похода на Крым в 1771–1772 году армии князя Долгорукова. Землю во время захоронения, конечно, освятили и, кроме того, поставили деревянную часовню. Мусульмане кладбище обходили стороной, ничего там не разрушали, и о нем ей рассказала Лейла, когда они ездили к мавзолею Диляры Бикеч.