Возможно, на такое ее поведение влиял белый маг. Согласно предписанию доктора Жантиля, Гончаров и Глафира раз в два дня по вечерам растирали инженер-лейтенанта водкой и делали ему массаж. Из комнаты Кухарского колдун выходил с озабоченным видом, укоризненно качал головой и бормотал:
– Все это он врет!
Потом курская дворянка расспрашивала горничную, о чем говорили Гончаров и пан Анджей во время сеанса массажа. Верная служанка удивлялась и отвечала, что ничего не слышала. Вести какие-либо содержательные беседы, энергично работая руками и пристально следя за состоянием пациента, весьма затруднительно…
Между тем репетиции любительского спектакля по пьесе Мольера «Мизантроп» продолжались на квартире полковника артиллерии и «бальи» французской колонии. Первое действие Николь Дюллар, старательный режиссер-постановщик, уже признала готовым. Самодеятельная труппа перешла к работе над вторым действием. Оно разворачивалось в доме Селимены и состояло в выяснении отношений между главным героем Альцестом и его возлюбленной.
Верный своим жизненным принципам, Альцест сурово упрекал красавицу в излишней мягкости, любезности и кокетстве с представителями сильного пола. Селимена возражала: в нее влюбляются, в этом она не виновата, на самом деле ее сердце принадлежит только ему, Альцесту.
Лафит Клаве произносил три длиннейших монолога с истинной страстью. В его игре присутствовал злой сарказм и негодование обманутого человека. Особенно ему удавалось обличение предполагаемого соперника, некоего Клитандра, тоже посещавшего дом Селимены:
Чем мог он вас пленить, скажите не шутя?
Не на мизинце ли отделкою ногтя?
Иль, может быть, сразил вас вместе с высшим светом
Его парик своим золото-русым цветом?
Камзолы пышные смутили вас сперва?
Или бесчисленных оборок кружева?
Очаровали вас чудовищные банты?
Какие доблести, достоинства, таланты?
Дурацкий смех его и тоненький фальцет –
Затронуть сердце вам нашли они секрет?..
К сожалению, столь же сильных, эмоциональных выражений драматург Селимене не дал. Он как бы заранее предполагал, что женщины – существа ветреные, непостоянные, собственной воли не имеющие. Госпожа Дюллар долго искала рисунок поведения для Ванды Кухарской в данной сцене. Наконец она предложила курской дворянке сначала изобразить обиду, волнение, а потом броситься к Альцесту, то есть Лафиту Клаве, и положить ему руки на плечи, воскликнув:
Как в подозреньях ваших вы несправедливы!
Но, кажется, давно б сообразить могли вы:
Он обещал помочь мне выиграть процесс,
Есть связи у него, и он имеет вес…
Сперва выполнять пожелание режиссера-постановщика Аржанова отказалась. Она находила этот жест неприличным, вульгарным, не свойственным ее героине. Она стеснялась подходить так близко к неженатому мужчине. Французы начали ее уговаривать, убеждать, что на сцене это можно сделать, подобное объяснение понравится зрителям, оно выглядит пикантно. Сам Лафит Клаве, склонившись к застенчивой молодой польке, прошептал ей на ухо, что однажды они уже обнимались. Анастасия даже отшатнулась от него в испуге и спросила недоверчиво:
– Где, господин майор?
– В крепости Румели Хисары, на лестнице.
– Но там нас никто не видел!
– Пожалуйста, Ванда, – попросил он. – Не останавливайте репетицию. Времени до праздника осталось совсем немного…
Повторив три раза объяснение Альцеста и Селимены, они перешли к следующему «явлению». Тут в дом красавицы приходила целая компания, то есть почти половина действующих лиц пьесы: Клитандр, уже отрекомендованный зрителям, которого, кстати говоря, довольно убедительно играл инженер-капитан Клод Мариотти, затем – Филинт, Акаст и Элианта. Судя по тексту произведения, все они принадлежали к придворным короля Людовика XIV и тотчас принимались сплетничать, а именно: злобно обсуждать других придворных – Клеонта, Тимандра, Дамиса и некую Белизу. Пожалуй, Альцест был прав, обвиняя высший свет в лицемерии и двурушничестве.
Эта трудная сцена никак не давалась актерам-любителям. Здесь стихотворные монологи, правда, не очень длинные, чередовались с рифмованными репликами, состоящими из 10–15 слов. Произносить их требовалось в одном темпе, быстро и энергично, создавая впечатление живого разговора. Но кто-то еще не до конца выучил роль, кто-то, увлекшись общим действием, забывал о своем выступлении, кто-то говорил слишком громко, кто-то – слишком тихо, кто-то, зная слова, тем не менее не выдерживал тональности эпизода, заданного режиссером-постановщиком.
Около пяти часов вечера Николь Дюллар, окончательно утомившись, объявила о прекращении репетиции и, как обычно, предложила ее участникам чай с лимоном и бисквитами. Бесспорно, в пьесе господина Мольера присутствовала великая театральная магия. Чтобы проникнуть в ее тайну, людям, делающим первые шаги в творчестве, необходимо время. Так что за чаем они все снова говорили о своих персонажах. Подавая Аржановой ее легкое осеннее пальто в прихожей, Лафит Клаве спросил, помнит ли она о его приглашении, ведь сегодня – 30 октября.
– Да, конечно, господин майор, – Анастасия ему улыбнулась. – Я приду часам к семи, если не возражаете. У меня есть маленький домашний подарок…
Конечно, Флора тщательно готовилась к этому визиту.
Вещи, нужные в дорогу, они разложили по хурджинам. Вещи, оставляемые здесь, – по сундукам, саквояжам, баулам, в которых прорубили стенки, поскольку намеревались их утопить в Босфоре. Все оружие почистили, проверили и смазали, огнестрельное – зарядили. Запас провизии, состоявший из пшеничных лепешек, кругов овечьего сыра и вяленого мяса, поместили в полотняные торбы с длинными перевязями, которые можно было нести на плече.
Глафира к возвращению барыни с репетиции отгладила кремовое платье и разложила его детали – широкую юбку и корсаж с рукавами до локтя – на креслах в гостиной. Лионский шелк тускло поблескивал в наступающих сумерках. Но даже серые тени в комнате, окнами выходящей на запад, не могли скрыть красоту этого одеяния.
Кухарский, коему горничная не давала напитка с беленой черной уже два дня, почувствовал себя гораздо лучше. Камердинер Ян, шнырявший по всему дому, доложил своему господину, что русские явно готовятся к какому-то новому действию. Польский дворянин вышел из спальни в халате и с повязкой на голове, но вид имел боевой и к Аржановой пристал с расспросами. Она отмахнулась от него, сказав, что сначала должна переодеться.
Через полчаса он увидел ее в роскошном кремовом платье, в длинных перчатках того же тона, с кремовым веером, расшитым коричневыми и желтыми узорами в китайском стиле. Пан Анджей, не лишенный остроумия, всегда называл этот наряд «любезной сестрицы» охотничьим. На кого сегодня вечером будет охоться несравненная княгиня Мещерская?
– На инженер-майора Клаве, – ответила она, придирчиво оглядывая себя в зеркале.
– Разве он не придет сюда? – спросил Кухарский.
– Придет, – солгала она. – Но позже. Готовьтесь проверять чертежи.
– Значит, план, предложенный мною, близок к осуществлению?
– Да, конечно, дорогой брат.
– Желаю удачи, ваше сиятельство! – он поклонился ей.
– Вот именно – удачи…
Вместе с Анастасией, уже надевшей накидку из собольего меха, в прихожей стояли корнет Чернозуб и Сергей Гончаров. Казак Полтавской губернии держал в руках корзину. В ней находились два свежеиспеченных пирога, больших, толстых, жирных, но с разными начинками – мясной и ягодной, – а также два фаянсовых вместительных кувшина с разного цвета крышками, голубой и бежевой. В одном плескался «сонный эликсир» для слуг француза, в другом – обычная сливовая наливка. Его-то и следовало оставить на квартире Лафита Клаве, но первый – обязательно унести с собой.
