— Вероятно, искренне раскаявшиеся бунтовщики достойны снисхождения, — согласилась Аржанова. — Но все ли родственники светлейшего хана, злоумышлявшие на него, признали свою вину?

— Конечно, — ответил мурахас. — Старший брат повелителя Бахадыр-Гирей, его сын Шагам, средний брат Арслан-Гирей, а также Халим-Гирей-султан… Пребывая сейчас в заключении, они усердно молятся и размышляют о допущенных ими беззакониях.

— А Казы-Гирей, другой двоюродный брат хана? Он тоже дал клятву покаяния?

— Казы-Гирей, прямой наймит турецкой разведки, давно покинул пределы нашей страны, — важно сообщил ей вельможа.

— Нет, он здесь, достопочтенный мурза.

— Откуда вы знаете?

— Он хотел со мной встретиться, — усмехнулась курская дворянка. — Устроил со своей шайкой засаду в степи, недалеко от Гёзлёве.

Али-Мехмет-мурза покачал головой:

— Вай-вай, как нехорошо! Впрочем, на его счету немало других преступлений.

— Думаете, он когда-нибудь раскается?

— Вовсе не уверен.

— Достопочтенный мурза! Помогите мне найти его. Может быть, тогда этот нечестивец и произнесет ту самую клятву… Обещаю вам, что при таком исходе мы сохраним ему жизнь…

Снег падал безостановочно, был влажным и мягким. Он облеплял фигуры путников и их лошадей, ковром ложился на дорогу, на поле вокруг нее, превращал придорожные кусты колючего вечнозеленого можжевельника в причудливые статуи. Вглядываясь в белую замять, Аржанова уже подумывала о возвращении в татарскую деревушку Коссе-кой, которую они час назад миновали.

Однако суруджи, или проводник, по имени Салих советовал подождать. Его познакомил с русской путешественницей Али-Мехмет-мурза, отрекомендовал как верного и надежного человека и сказал, что Салих доведет отряд Флоры до пастушьей заимки на верхней яйле Чатыр-Дага. Там сейчас пасет отару овец, принадлежащую роду Яшлав, чабанский атаман Нуреддин-ага.

Салих оказался прав.

Действительно, вскоре снегопад прекратился. Ветер угнал прочь серую тучу, на небе засияло яркое крымское солнце. Под его лучами белый покров засверкал, как хрустальный, и начал потихоньку таять. Русские по дороге поднимались все выше и выше и видели, что от метели остаются лишь воспоминания в виде отдельных, зацепившихся за кусты, за камни, за скалы белых лохмотьев, клочков, полос, уже ноздреватых, серых, холодной влагой уходящих в землю.

Величественная по своей красоте картина открывалась перед путниками. Чатыр-Даг, двухступенчатый горный массив, вытянутый с севера на юг примерно на десять километров уже нависал над ними. Они вступили на верхнюю яйлу и ясно видели перед собой две его вершины: Эклизи-бурун и Ангара-бурун. Там на ребристых отрогах и обрывистых склонах лежал, не тая, плотный, глубокий снег, гулял бешеный ветер.

Они полюбовались прекрасным горным видом, но подниматься к вершинам не стали. Пастушья заимка находилась на краю верхней яйлы. Дорога, проложенная среди горных лугов, летом — зеленых и роскошных, сейчас, в феврале, — печальных, покрытых высохшей желтовато-серой травой, поворачивала вправо и все больше теряла свои очертания. Серовато-белый известняк здесь — в виде скал, валунов, хаотичных скоплений камней. Они превращали дорогу в полосу препятствий. Потому Салих шел впереди, ощупывая землю почти двухметровым посохом, громко предупреждал русских не только о выступах скал, но и о глубоких ямах, провалах, колодцах и шахтах, которыми изобиловала поверхность яйлы.

Встречались им и островки леса: бук, граб, груша лохолистная, сосна. В труднодоступных местах, прямо над обрывами, рос реликтовый тис ягодный, стелились по земле кусты можжевельника. На выступах известняка, порой огромных, цеплялись корнями за камни полукустарники — дубровник яйлинский с кремоватыми одногубыми цветками и ясменник дернистый с нежно-розовыми трубочками своих венчиков.

Контраст в облике верхнего и нижнего горного плато удивил путников. Наверху почти сплошная дернина горных луговых степей. Внизу на фоне сероватых обнажений известняковых пространств, — темно-зеленые пятна древесной растительности. Всматриваясь, можно было заметить, что большая часть рощиц тяготеет к карстовым понижениям. Лишь в средней части нижнего плато лес рос вверх по склону, и в нем преобладали сосновые деревья.

Остановившись у глубокого провала, чуть ли не разрывающего дорогу пополам, они решили дать отдых лошадям. Ветер тут дул довольно сильный. Путешественники с трудом удерживали на головах треуголки, кутались в плащи, полы которых разлетались в стороны от порывов ветра. Снега они не видели, но сырой воздух верхней яйлы напоминал о его присутствии, правда, не здесь, но на двух вершинах Чатыр-Дага.

— Уже недалеко, — сказал Салих, тяжело опершись на посох.

— Спешить не будем, — Анастасия крепко сжимала в руках поводья. Но умница Алмаз и без того чувствовал опасность. Любое неосторожное движение могло привести к гибели. Широко расставив ноги, он, как статуя, стоял на камнях и изредка косил глазом на провал среди серовато-белых валунов. Конца-края ему не было видно. Лишь сбоку, на бугристой отвесной стене, удивляя своей жизнестойкостью, росло кривое хилое деревце с узловатыми ветвями и высохшими коричневыми листьями, каким-то чудом удержавшимися здесь.

Вдруг сбоку раздался лай. Лошади вздрогнули и зашевелились. Но суруджи Салих тревоги не проявил.

— Волки! — сказал он. — Собаки пастухов погнались за волком…

Проводник посоветовал сойти с лошадей и вести их в поводу, так как начинался спуск, усыпанный мелкими белыми камнями. Лай, ожесточенный и дружный, стал уноситься в сторону. Анастасия очень боялась, что он может обратиться к ним с тем же ожесточением. Ей уже рассказывали о чабанских собаках на Чатыр-Даге, которые могут легко порвать и свирепого волка. Никакого желания встретиться с ними сейчас она не испытывала.

Спуск через кусты и камни завершился на ровной и весьма обширной поляне. Из-за скал они увидели огонек костра, невысокие строения и забор, темные фигуры людей в островерхих бараньих шапках. Салих испустил дикий пронзительный вопль. Это проводник подал сигнал хозяевам заимка, что гости прибыли.

Взволнованный собачий лай мгновенно ответил ему. Хриплые, захлебывающиеся и ревущие голоса приближались. Через минуту отряд окружила свора голов на тридцать. Лохматые белые псы, высокие и худые, заливались неистовым лаем, кружились на месте и прыгали, грызли землю. Они рвались на русских через каменную насыпь, за которой те стояли, сбившись в тесную кучку. Салих, держа посох за середину, ловко отмахивался от собак и отчаянно кричал на них.

Чабаны прибежали, разогнали свору и повели путников к своему жилицу, довольно убогому. Страшные псы не отставали и шли рядом, рыча, глухо воя, вытягивая острые морды и враждебно обнюхивая пришельцев и их лошадей. Они покорились воле хозяев скрепя сердце и, казалось, все еще ждали сигнала, чтоб наброситься на чужаков и растерзать их, точно зайцев.

Чтобы войти в жилище чабанов, путникам пришлось пригнуться. Это была хижина-землянка, заглубленная в грунт примерно на метр. Еще на сантиметров восемьдесят над ней возвышались стены и крыша, сложенные из камней. В углу жилища, как раз напротив входа, в каменном же очаге горел огонь, а дым от него уходил в отверстие, проделанное в крыше. Два огромных плоских котла стояли на очаге. В них что-то тихо булькало. Широкоплечий и рослый татарин, находящийся возле котлов, периодически помешивал варево длинной деревянной ложкой.

— Мир дому твоему, Нуреддин-ага, — сказал проводник, при легком поклоне коснувшись рукой сначала лба, потом сердца.

— Будь здрав и ты, Салих, — кивнул ему чабан.

— Этих людей направляет к тебе господин наш Али-Мехмет-мурза, да продлит Аллах его дни. В большой дружбе пребывает он с ними. Оттого и ты должен принять их, как требуют того законы шариата, и помочь им в том деле, о каком они попросят.

— Русские? — Нуреддин-ага зажег от очага лучину и шагнул к путникам, желая получше рассмотреть их в полутьме хижины-землянки.