Лежу я, значит, русалками стерегусь, о позоре своём думаю, а надо мной, небо грозовое застилая, как нависнет!.. Ох, и слово-то подобрать не могу. Тиной увешанное, крючковатое, долговязое какое-то. Я при виде этого как заору и ногой как дёрну. Русалка от меня еле увернулась. Так бы зарядила ей промеж глаз.

— Чего кричишь-то? — возмутилось тинистое, а голос хоть и хриплый, но женский. — Болотниц никогда не видела?

— Ах… хмарь! — сообразила я.

— Обзываешься? — зашипела она. — В твоём ли положении обзываться?

— А разве это обзывательство? — удивилась я. Смотрю на это нечто и думаю: «Ну, хмарь. Как есть хмарь. Безо всяких преувеличений».

Крючковатое засипело как-то не по-человечьи и, глядь, начало меняться. Долговязость сморщилась до обычного роста, тина на голове начала в волосы зелёные обращаться, а телеса округлились немного и стали женскими. Через минуту рядом со мной стояла уже и не хмарь, а зелёная девица. На любителя, конечно, но в целом можно отнести к симпатичным.

— Лесовик научил? — спросила она обиженно. — Про хмарь-то.

Сдавать царя не хотелось, но и правду скрывать странно было бы. Кто б ещё меня мог научить, если не он?

— Угу, — кивнула я. — Но он это любя. По-доброму. — А у самой в голове его слова звучат: «Вот же хмарь болотная. Ядовитая зараза».

— Знаю я, как он по-доброму, — сощурилась Болотница. — Ну ничего. Ещё посокрушается об этом, — и оскалилась. Сначала думалось, что она зарычит. А нет, оказывается, это она так улыбалась. Радовалась каверзе.

— Степан говорил, что царя лучше лишний раз не злить, — подметила я. — Может, ну его, это сокрушение? Пусть вон русалки твои оттащат меня по-тихому обратно на бережок, положут, как было, у каменюки и сделают вид, что не при делах. А я, вот ей-ей, скажу Лесовику, что сама в реку залезла. Искупаться.

Болотница зыркнула на меня, ряской и тиной уделанную, в сарафане изгвазданном да и хмыкнула.

— Да кто ж поверит тебе, что ты это сама? А если поверят, то я ещё добавлю, — пообещала она. — Чтобы сомнений не оставалось.

Вот же, правда, злыдня болотная. Чего я ей такого сделала?

— Ну, посокрушается он, и что? — спросила обиженно. Сокрушаться ему, а в ряске плавать почему-то мне. Такое себе удовольствие. Пусть бы тогда сама его как-нибудь и сокрушала, без моей помощи. И сарафан жалко… Приподнявшись на локтях, глянула на свой наряд. Сарафан-то ладно, но передник!.. Расшитый, дорогущий, сколько дней и ночей мастерицы над ним сидели, представить страшно. Он-то явно давно лежал, дожидался своего часа. И вот, дождался, наконец.

— Расстраиваешься? — спросила хмарь довольным голосом. — И правильно. Нечего чужих женихов уводить.

— Никуда я его не уводила. Он сам меня принёс. И вообще сказал, что с тобой ни о чём не обещался, — начала я зачем-то оправдываться. Хотя перед кем там было оправдываться? Уволокла меня невесть куда и, главное, по всему видно, отдавать без боя не собирается. А я ещё в оправдания пускайся. Видите ли, неудобно на берегу сидела. А её берег, что ли? И царь, что ли, её?

— Не обещался?.. — прошипела Болотница, и от воды пахнуло какой-то тухлятиной. Аж в носу засвербело, и глаза заслезились.

— Ну, это его версия, — сказала я примирительно и, покряхтев, поднялась на ноги. — А что, соврал, что ли?

Она обиженно поджала губы. Видать, царь правду всё-таки сказал. Э-эх, знавала я девиц, которые сами себе с пареньком каким свадебку надумают, а потом в злодейства пускаются, когда тот оказывается против. Я и сама так однажды чуть замуж не вышла. Мысленно. Но от злодейств всё-таки воздержалась. А вот у хмари устоять не получилось, видимо. Пустилась во все тяжкие.

— У родителей у наших был уговор, — ответила Болотница. — Что их дети поженятся и поделят лес по-честному.

— Ага, вот как… А Лесовик что? — спросила я заинтересованно.

— Что-что, — Болотница снова оскалилась и теперь-то уж точно не улыбалась. Злилась она. Хорошо хоть не на меня. — Сама не видишь, что ли? Мало того, не послушался воли родительской. Так ещё и лес у меня попытался отнять.

— А я что-то гляжу, наоборот, — ляпнула я. — Ну… то есть… Степан сказал, что это болото к окраине леса подошло. А не окраина — к болоту.

— И подошло! Да. Потому что это должна быть моя земля.

Вот же эгоистка. Не видит разве, что в долине город стоит? Если это станет её землёй, то и города не останется. Будет вместо него ещё одна Моровка. А городок-то ладненький, красивый. Жалко было бы над ним такое учудить.

— Да лес-то вон какой большой. Болоться не хочу, — попыталась её урезонить. — Зачем же друг с другом ругаться?

— Заче-ем⁈ — взъярилась она. — Да затем, что, куда ни плюнь, везде его — ткнула пальцем в сторону долины — угодья. Что ни деревня, то у него защиты испросили. Что ни село, каждый год дань отправляют. А как дети у него родятся, им ведь тоже где-то надо жить. И их тоже кто-нибудь будет умасливать.

— Дети? — зацепилась я за самое главное. — Какие ещё дети? От кого?

Болотница зыркнула на меня уж как-то больно злобно. Мне даже неловко стало, хотя сама не поняла за что.

— Ты дуру-то из себя не строй.

Призадумалась я и допетрила, наконец. О моих детях-то речь зашла. Это ж меня сегодня под венец по-тихому отвели. И всё бы ладненько было, если б не перепугалась я почём зря.

— А что у него за дети будут, когда родятся? — спросила заинтересовано. — От человека б родились люди. А от Лесовика кто?

— Лесовики, — прошипела Болотница с нескрываемой ненавистью. — Лешие всякие.

— Но я-то не лешачиха, — ответила в своё оправдание. — Может, и они… ну… того. Людьми будут.

Болотница вздохнула и закатила глаза, мол, ты ещё что поглупее скажи.

А я, может, и сказала бы. Да только со стороны долины какой-то плеск доноситься начал. Будто кто-то из бочек друг друга водой окатывает. А порой и громыхало даже. Потише, чем гром, но всё-таки пугающе.

— Это что там такое? — спросила, отходя от кромки воды. Уж больно она какой-то взволнованной выглядела. Дрожала и волнами о траву билась. Совсем не по-болотному.

— А это жених твой пришёл, — ответила Болотница, скалясь в улыбке. Вот она вроде бы злилась и вредничала, а мне её даже как-то жалко стало. Это же надо так страдать и сокрушаться, чтобы в такие пакости пуститься пришлось. Она ведь это не от хорошей жизни, вредничает и мстит. От хорошей бы вон села на бережку, ножки в своё болото свесила и бултыхала ими, на небо глядючи. А что? Жизнь у неё вольготная. Ремеслом никаким заниматься не надо, города в подчинении у неё тоже нет. Русалок, разве что, в узде нужно держать. Но умеючи, это, наверное, недолго.

— И где он, раз пришёл? Не вижу я его что-то, — принялась в кусты вглядываться, ища Лесовика. Но там была только ряска да болото. И грохот стоял неприятный.

— И не увидишь, — ухмыльнулась Болотница. — На этот раз ему сюда не пробиться. Не только он умеет завесы делать. Только его завесы от людей, а мои от Лесовиков, — и рассмеялась злорадно.

Она-то рассмеялась, а я расстроилась. И чего мне теперь делать? Лесовик не спасёт, а сама я со всеми этими зелёными не управлюсь. Убежать бы, может, да и то некуда. Вокруг только топь.

— Идём, — поманила меня Болотница. — Покажу тебе твои новые хоромы.

Заслышав о хоромах-то, я изрядно удивилась. Где тут хоромам стоять, когда почва под ногами чавкает да проминается? Не проваливаешься, и на том спасибо. Но Болотница шла уверенно, поэтому я таки направилась за ней. А сама озираюсь, в поисках тех самых «хором».

Ну… «хоромы», конечно, слово оказалось неподходящее. Хибара — так бы я это назвала. Покосившееся, замшелое, с крышей полуразваленной. И оно, такое хибарное, стояло там не одно. Много их было разваленных этих избёнок. Одна за одной и вдаль уходили. И все во мху. И все почти что без крыш. Глазьями пустыми своими на меня взирают и спрашивают, мол, ну что, какие хоромы выберешь?

— Надеюсь, это не оно, — проблеяла я, на самом деле не имея этой надежды. Потому что откуда здесь что-нибудь ещё, кроме вот этого, разрушенного? Неоткуда здесь роскошествам взяться. За ними нужно в город Лесовика идти. Вот там всё по чину.