Сквозь шум затихающего дождя мы уловили новый звук: это была тишина. Даже Г. М. перестал стучать карандашом по черепу. Стоун повернулся к нему.
– Вы согласны со мной, – сказал Стоун, – не так ли?
– Я? – переспросил Г. М. и нахмурился; казалось, он очнулся от дремоты. – О да. Более или менее. Я имею в виду, я согласен со всеми вами, за исключением одного пункта.
Тут Серпос, словно на пружине, поднялся со стула. Он вытянул руки перед собой, и явное изнеможение отпечаталось на его лице.
– Вы никогда не сможете доказать, что я это сделал, – произнес он. – Никто не сможет этого доказать. Это неправда. Вы недоумки, чудовищные недоумки, неужели вы не понимаете, кто на самом деле это сделал? Я расскажу вам об этом. Мне все равно. Я…
Где-то в доме послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась, и вошел сержант Дэвис.
– Сэр, – сказал он и запнулся. – Сэр, что-то не так… Там…
– Правда, сынок? – тихо произнес Г. М. – Не волнуйся, ну же!
– Полковник Чартерс, сэр. Горничная… я не знаю… горничная сказала мне, что он сел в машину – и уехал непонятно куда более получаса назад с миссис Чартерс, взяв какие-то вещи.
Эвелин бросилась к столу и подняла листок, исписанный синим карандашом рукой Г. М. Мне кажется, хотя я не уверен в этом, что она стала читать вслух, но слова всплывают у меня перед глазами, будто я прочитал их сам.
Ты убийца, Чартерс. Ты должен это услышать, потому что ты не понимаешь намеков и потому что я хочу, чтобы ты убрался отсюда восвояси. Говорят, отравление – самое подлое и низкое преступление с точки зрения закона, но, прости меня Бог, Чартерс, я не могу так поступить со старым другом. Разве ты не понимаешь, что они выйдут на тебя завтра утром, как только у них будет возможность взглянуть на эти «фальшивые» деньги, которыми до сих пор распоряжался только ты сам? Я не могу их остановить. Но я могу дать тебе час на то, чтобы смотаться отсюда подальше. У тебя будет час, но, если ты перережешь телефонные провода и выведешь из строя машины, у тебя будет больше времени. Кроме того, ты не такой уж негодяй, Чартерс. Ты не стал вешать преступление на живых людей, которые могли бы пострадать, хотя это было легко… Что ж, бывали истории и похуже… И кто знает, что ждет нас в будущем.
Г. М.
Дождь прекратился. В причудливом и переменчивом свете утра слабый отблеск солнечного света появился над морем и скользнул по комнате. И можно было расслышать гул прибоя. Г. М. сидел, прикрыв глаза рукой, и, когда мы заговорили с ним, он не убрал ее.
– Он умный человек, – сказал Г. М. – Надеюсь, мы его больше не увидим.
Глава двадцатая
«И Йорис сказал…»
Дорога все время петляла по зеленой холмистой шахматной доске полей. Дождь кончился, но воздух все еще был насыщен влагой, и солнечный свет играл в мокрой листве. «Ланчестер» Г. М. с ревом мчался вперед. Мы вынырнули из тумана в половине седьмого: Эксетер, Хонитон, Чард, Йовил, Шерборн…
Колокольная в Мехельне грянула медь,
И Йорис сказал: «Еще можно успеть!»
[18] Был огромный риск, что мы опоздаем. Я размышлял, сидя за рулем «ланчестера». Это было не просто расстояние от Торки до Лондона. Несмотря на узкие дороги и крутые повороты, стрелка спидометра постоянно колебалась между пятьюдесятью и шестьюдесятью милями. Такая скорость позволит нам пробиться сквозь пробки в Лондоне, решил я, добраться до наших домов, переодеться и к половине двенадцатого быть в Вестминстере.
«И Йорис сказал…» Собственно говоря, Йорис ничего не сказал. Он спал. То есть спал Г. М., широко раскинувшись на сиденье. Его шляпа была надвинута на лицо, и, хотя машина то и дело подпрыгивала на ухабах, Г. М. оставался недвижим. Время от времени из-под шляпы доносился раскатистый храп.
– Неужели его невозможно разбудить? – задумчиво произнесла Эвелин. – Я перепробовала все. Я предлагала ему выпить виски, я пыталась сказать, что министр внутренних дел назвал его тупым болваном, я пыталась…
Я оглянулся через плечо, когда мы проезжали поворот на Солсбери. Эвелин сидела на заднем сиденье, нерешительно пихая Г. М. в плечо, словно в клавиши кассового аппарата. Она вся лучилась в утреннем свете, ее темные волосы развевались на ветру, глаза сияли, как и ее смугло-золотистая кожа; и когда я обернулся, она сделала что-то вроде ликующего жеста.
– Кен, – сказала она, – нужно что-то сделать! Он не проснется, он просто не проснется. И я должна услышать историю о том, что же произошло, иначе я не смогу спокойно выйти замуж. Он…
На переднем сиденье рядом со мной сидел Стоун. Эвелин поклялась, что он будет присутствовать на нашей свадьбе, что бы ни случилось, и его, несмотря на протесты, усадили в машину. Что думала об этом его дочь в Бристоле, я не знаю и надеюсь, что у меня не скоро будет возможность услышать ее мнение. На протяжении всего путешествия, пока мы мчались вперед, он сидел, крепко ухватившись рукой за дверь, и изливал поток монотонных едких комментариев:
– Ты пропустил ту корову. Очень жаль, как же так? Еще бы два дюйма вправо – и все, корове крышка! Если бы ты смотрел на дорогу, я уверен, ты не промахнулся бы. Какой смысл подниматься по склону? Почему бы тебе не срезать путь через поле? Ха! Не уверен, что ты проходишь повороты достаточно быстро… Кстати, что случилось с этим старым чудаком на заднем сиденье? Может, он йог? Воткни в него булавку и узнаешь.
– Дело не в этом, – ответил я. – На самом деле он не спит. Просто он не хочет рассказывать нам об этом деле, потому что не может. Вот почему! Он наткнулся на решение по счастливой случайности. И теперь притворяется спящим, а что еще ему остается?..
– Тебе должно быть стыдно за себя! – послышался сзади знакомый голос.
Шляпа свалилась на сиденье, а Г. М. наконец открыл глаза. Было приятно услышать его привычное ворчание. Тем не менее мы доехали до Бейсингстока, прежде чем смогли заставить его заговорить. Г. М. сидел, надвинув шляпу на глаза и подперев рукой подбородок, похожий на плужный лемех, и смотрел на извилистую дорогу.
– Видите ли, – произнес он, – это весьма странное дело. И каждая мелочь тут имеет значение. Инструменты взломщика, неточность в телефонном разговоре, поддельная записка, нож – все это кирпичики в прочном здании, которое кому-то может показаться Вавилонской башней. И все окончательно путают эти убийства! Без убийств мы могли бы еще что-то понять. Звучит необычно? Да. Тогда слушайте.
Сначала я хочу, чтобы вы подумали о самом Чартерсе. Я хочу, чтобы вы представили себе его сероватое аскетичное лицо и вздорный характер и то чувство, с которым он жил, что все хорошее в жизни прошло мимо него. Он старел. В некотором смысле, его задвинули пылиться на полку, Военное министерство больше не нуждалось в нем. И он был не только уставшим, но и обиженным. Когда-то он вершил великие дела, обладал властью, он был другим человеком, понимаете? Но потом он захотел денег, солнца, тепла, моря, комфорта. Ему захотелось поехать в другую страну, где он мог бы расслабить свои старые члены и быть уважаемым человеком… Вот почему он жил за городом, у моря. Вот почему он построил свой маленький домик, похожий на тропическое бунгало. Вот почему он совершил убийство.
Но начну я с другого, с того, как я взялся за это дело, и покажу вам, как все происходило. Когда Чартерс пришел ко мне и сказал, что Хогенауэр предложил ему рассказать, кто такой Л., за две тысячи фунтов, был ли я обманут? Уверен, что был. А почему бы и нет? Какие у меня были основания не доверять ему? Он воспользовался слухом о том, что Л. находится в стране. Причину, по которой он пришел ко мне, мы обсудим чуть позже, все по порядку…
Только одна вещь меня беспокоила. Она не заставила меня усомниться в Чартерсе, но сильно меня тревожила. Ибо все, что Чартерс говорил о Хогенауэре, было, как я вам уже сказал, в точности противоположно тому, что я когда-либо слышал о нем в своей жизни. Если мы что-то и знали о Поле Хогенауэре, так это о его застенчивой и почти болезненной честности. И все же он предложил передать нам информацию о Л. Причем за деньги, а Хогенауэра никогда в жизни не волновали деньги. Ему потребовались деньги в связи с его изобретением? Каким изобретением? Он никогда не был склонен к механике… Так зачем ему деньги?
