– После того что я сделал сегодня вечером для двух этих молодых неблагодарных созданий, – с большим достоинством начал Стоун, глубоко вздохнув, – после того как меня продержали ровно полчаса в этой гостиной, я хочу сказать вот что. Я хочу сказать, что из всех грязных, мелких, низменных трюков, которые когда-либо со мной проделывали…

– Входите, мистер Стоун, – произнес Г. М., – ну же, входите. Знаете, я должен перед вами извиниться.

Я просто не мог поверить своим ушам. Г. М. говорил грубовато, но почти добродушно, и это был один из немногих случаев в моей жизни, когда я слышал, как он обращался к кому-либо «мистер». Взрыва не было. Бунта не было. Больше всего удивился сам Стоун, который стоял, переводя дыхание, в то время как его лицо слегка менялось в цвете. Затем его врожденное чувство прекрасного пришло ему на помощь. Он выпрямился. Прочистил горло. И направился к столу решительной походкой.

– Позвольте мне, сэр, – сказал он, – предложить вам сигару.

– Мм, – сказал Г. М., вдыхая аромат гаванского табака. – Хорошо. Садитесь сюда. А ты… – Г. М. бросил недобрый взгляд на Бауэрса. – Я как раз собирался послать за тобой. Ты сядешь вот здесь, передо мной. Я собираюсь задать тебе несколько вопросов; и если ты соврешь, я сверну тебе чертову шею. Понятно?

Бауэрс оценил его властный голос и слегка съежился. Он посмотрел на свою сигару с таким видом, словно раздумывал, как бы ему от нее избавиться. Потом его взгляд упал на меня. В этом взгляде, возможно, было осуждение, но только не удивление.

– Вы правы, сэр, – произнес Бауэрс и уставился на череп, который лежал на столе. – Начинайте.

Он робко сел и придал своему лицу выражение достоинства.

– За то время, что ты работал на Хогенауэра, он ежедневно читал газету?

– Газету? Да, сэр.

– Ага. Значит, читал ее каждый день, верно?

– Да. То есть обычно он читал газету за завтраком. Но иногда забывал, и тогда в течение пары дней они накапливались. Потом он относил их в кабинет и читал все вместе.

– А что происходило с газетами после того, как он заканчивал их читать?

– Происходило? Хм. Извините, сэр. Ну, я собирал их и относил в подсобку, вот и все.

– Вот как. А ты сам когда-нибудь читал газеты?

– Нет, начальник, я этого не делал.

– Ты этого не делал? Почему же?

– Потому что это слишком «заумно» для меня, – просто ответил Бауэрс. – Истинный крест, начальник, я говорю правду. Это была «Дейли телеграф», вот и все. А мне нравится что-нибудь попроще, с пикантными подробностями. Ну, про актрис и их романы, в таком роде. Понимаете, о чем я толкую? Знаете, я просматривал хозяйские газеты, но это не то же самое, что читать их, верно?

Судя по всему, его дерзкая способность изъясняться, как ни странно, произвела на Г. М. успокаивающее воздействие. И он снова погрузился в дремоту.

– Насчет Хогенауэра, сынок. Он ни в чем не нуждался, не так ли?

– Так, – согласился Бауэрс, доверительно понизив голос. – Не то чтобы он этим пренебрегал… Он никогда не предавался разгулу или чему-то в этом роде. Я часто думал про себя: «Господи, предположим, однажды вечером я приду домой и обнаружу, что старый шеф сидит за своим столом с бутылкой шипучки, а маленькая крошка у него на коленях!» – Бауэрс остановился, а затем добавил: – Но такого ни разу не случилось.

– Кстати, откуда ты знаешь, что он ни в чем не нуждался?

– Потому что я видел его банковскую книжку, – благодушно ответил тот. – И знаете, сэр, нет необходимости читать мне нотации!

Г. М., опустив уголки рта, вытащил из кармана банкноту в сто фунтов стерлингов, расправил ее и поднял вверх.

– Я не собирался читать тебе нотации, сынок. Я собирался спросить: ты когда-нибудь видел это раньше?

Бауэрс присвистнул.

– Нет, сэр. Нет. Иначе я бы запомнил.

– Странно. Знаешь, ее выбросили, – заметил Г. М., подозрительно глядя на него. – А тебе известно, где она была найдена, мой мальчик? Ее засунули в одну из тех старых газет, которые лежали в подсобке.

– Продолжайте! – сказал Бауэрс, скептически сощурившись.

– Да, именно так. Хогенауэр, должно быть, положил ее туда. Но это не самое интересное, мой мальчик. Эта банкнота может кого угодно ввести в заблуждение. Это подделка.

Некоторое время Бауэрс молчал, а потом с нарастающей громкостью начал сыпать проклятиями. Это продолжалось в течение двух или трех секунд, прежде чем я подошел к нему и хорошенько его встряхнул, что мгновенно привело его в чувство.

– Вы… – сказал он Г. М. из-за моего плеча. – Какое право вы имеете так поступать с парнем, когда… И ты, – он повернул ко мне хитрое и озлобленное лицо, – разгуливаешь как полицейский, пугаешь людей маньяками…

– Что-нибудь не так? – спросил Г. М. невозмутимым тоном. – Ты, кажется, немного расстроен. В чем дело, наглая твоя рожа?

Бауэрс взял себя в руки.

– Потому что меня надули, вот почему, – сказал он негромко. – Потому что меня надули, и кто-нибудь заплатит, это надо вычесть из его завещания… Я работал на него как раб, зарабатывал свое жалованье и думал, что у меня есть кругленькая сумма, а теперь оказывается, что мне заплатили деньгами, которые не стоят…

– Но он ведь платил тебе не этими деньгами, верно?

– Нет. Я же говорил…

– Ну тогда тебе не о чем беспокоиться, – произнес Г. М., – однако есть одна вещь, о которой я хочу тебя спросить, и ты скажешь мне правду, да поможет тебе Бог. – Г. М. перегнулся через стол и ткнул пальцем. – Кен сказал мне, что эта газета увидела свет четыре дня назад – в пятницу, двенадцатого июня. В тот день, вероятно вечером, кто-то посетил Хогенауэра, и это был не Кеппель. Кто это был?

– Я не знаю.

– Но там кто-то был, не так ли?

– Да. Нет. Я не знаю! Эй! Вы не имеете права.

– Это был мужчина или женщина?

– Я не знаю.

– А теперь я расскажу тебе, почему ты не упомянул об этом, – произнес Г. М., поднимаясь и нависая над Бауэрсом. – Нет, не отворачивайся. Посмотри на меня. Слышишь? Кто-то пришел к Хогенауэру в тот вечер и разговаривал с твоим боссом. Позже, вероятно на следующее утро, ты заметил новенькую банкноту Английского банка – или то, что тебе показалось таковой, – небрежно лежавшую там, где ее оставил твой шеф или кто-то еще. Ты подумал, что это ужасно неосторожно. А твой шеф всегда был неосторожен. Это была банкнота в пять или десять фунтов. На большее ты бы не отважился. Итак, ты воспользовался случаем и сунул банкноту себе в карман. Мне наплевать, черт возьми, стащил ты эти деньги или нет. Я хочу знать другое: кто был с Хогенауэром в тот вечер?

Бауэрс, как мне уже приходилось наблюдать это ранее, замечательно изобразил хладнокровие. Помолчав, он пригладил свои аккуратно постриженные волосы и кивнул.

– Имейте в виду, – без намека на волнение произнес он, – это не является признанием в воровстве. Есть закон, и я не обязан оговаривать себя. Но я понимаю, что мой долг сообщить, кто там был. Безусловно. Это был доктор Антрим.

Дождь все еще шел. Г. М. с усилием откинулся на спинку стула. Что бы он ни думал и ни чувствовал, на его угрюмом невыразительном лице ничего не отразилось.

– Так это был доктор Антрим? Откуда ты знаешь, сынок? Ты его видел?

Теперь, когда страх покинул его, Бауэрс перестал сдерживать себя.

– Нет, но у меня есть уши, верно? – произнес он. – Они были в гостиной в задней части дома за закрытой дверью. Я слышал, как они разговаривали. По крайней мере, я слышал шефа. У него такой голос, который невозможно перепутать ни с каким другим. И он пару раз назвал своего гостя Антримом.

– Вот и все… – проворчал Г. М. – Проводи его, – бросил он сержанту Дэвису. – И потом свяжись, наконец, с мистером Джозефом Серпосом. Подожди минут пять и приведи его сюда.

Стоун на протяжении этого разговора сидел, откинувшись на спинку стула со скептическим, но добродушным видом. Его лицо слегка раскраснелось, а пенсне поблескивало.