Они приближались. Некоторые окна по соседству с треском распахнулись, и можно было различить головы домовладельцев, которые высунулись наружу, как черепахи из панциря. Теперь мне оставалось одно – включить фонарь. Смело, улюлюкая, прочесать кусты и притвориться полицейским, который ищет самого себя. В то же время я надеялся, что смогу отыскать заднюю калитку «Лиственниц». В этом-то и была загвоздка. Все эти проклятые ворота были похожи друг на друга. Я тяжело пыхтел, когда свет моего фонаря скользнул через забор в аккуратный сад с дорожками, выложенными белой галькой, и высветил лиственницу – будто поймал рыбу. Возможно, это было совпадение, но я решил рискнуть: распахнул калитку, закрыл ее за собой и тут же наткнулся на бутылки.

Казалось, бутылок – море. Они выстроились в ряд сразу за воротами, мое воображение превратило их в лес, в то время как моя нога заставляла их катиться, звенеть и налетать друг на друга, будто они были живыми, с таким шумом, что он мог бы перебудить всех на Вэлли-роуд. Эти бутылки представлялись мне монстрами. Кажется, я выключил свой фонарь, когда, пытаясь не споткнуться, осторожно пробирался сквозь пустые бутылки. Причем это были даже не пивные бутыли, нет. Это были бутылки из-под особенно отвратительной марки немецкой минеральной воды – со вкусом, скорее напоминавшим английскую соль, – которую я запомнил по сине-красной этикетке. До сих пор дома по обе стороны «Лиственниц» оставались темными и тихими. Но теперь в доме справа окно на верхнем этаже было наполовину открыто. Я увидел высунутую из окна женскую головку в бигуди, словно она подслушивала, и визгливый голос обратился ко мне.

Я взял себя в руки и попытался отдышаться.

– Простите, что побеспокоил вас, мадам, – сказал я, старательно имитируя манеру властей, – но на свободе оказался убийца. Он сбежал. Да, маньяк-убийца, и соседей следовало бы предупредить, но не волнуйтесь, мы его поймаем.

Окно закрылось с еще большим проворством, чем можно было ожидать, и занавеска задернулась. Я стоял один среди бутылок, обливаясь потом и слушая, как колотится мое сердце. Лай собак затихал вдали. Было довольно тихо, и даже казалось, что преследователи пошли в другом направлении. Я не мог понять почему – если только они не заметили меня и не подкрадывались бесшумно.

Вокруг не чувствовалось никакого движения, кроме слабого ветерка в кронах деревьев. Городок дремал при ясном свете звезд. Я тихо пошел по дорожке, выложенной по краям белой галькой, мимо геометрически правильных цветочных клумб и высокого столба, поддерживавшего радиоантенну. Подсобное помещение «Лиственниц» прилегало к дому. Кроме дверей в подсобку и на склад угля, там была еще третья дверь, выходившая в сад. Справа от нее были два окна, плотно закрытые ставнями. Несомненно, это окна той таинственной гостиной в задней части дома, где сквозь щели в ставнях сержант Дэвис видел мерцание огней вокруг «предмета, похожего на перевернутый вверх дном цветочный горшок».

Когда я задавался вопросом, как мне проникнуть в дом без «набора взломщика», то обнаружил, что стою рядом с этими окнами. Казалось, это был обычный пригородный дом, и все же он мне не нравился, что-то в нем было неправильно.

Я подошел к окну, расположенному ближе к двери, и попытался заглянуть сквозь щели в ставнях – безрезультатно. Внутри было совершенно темно. Даже когда я поднес фонарь к щели, то увидел только размытое пятно. Однако само окно, по-видимому, не было закрыто. Затем я направился к другому окну. Поднес фонарь – и, когда он коснулся дерева, раздался слабый дребезжащий звук. Я мог бы поклясться, что в комнате произошло какое-то движение. Я не мог определить, что это было – какой-то шорох, – но этот звук чуть не заставил меня выронить фонарь. На этот раз щель в ставнях оказалась немного больше, и можно было разглядеть что-то очень тусклое и темное с краю, округлой формы, похожее на спинку стула. А над ним под странным, неестественным углом выступало что-то вроде перевернутого вверх дном цветочного горшка. Казалось, он был красноватого цвета, хотя я не уверен в оттенке. Когда я отошел от окна, вытирая лоб, то снова услышал шорох.

Я попробовал открыть ставни. Они были наглухо закрыты. Скорее машинально, чем с надеждой, я двинулся вдоль дома и подергал дверную ручку. Но дверь была не заперта.

Хотя я старался открывать ее осторожно, она скрипела и трещала. Я оказался в холле маленького дома, а примерно в тридцати футах от меня была передняя дверь. И она была открыта. На фоне слабого света уличных фонарей я увидел силуэт мужчины. Он стоял в проеме двери, держа в руке ключ от двери, и смотрел на меня.

– Кто там? – раздался неуверенный голос.

Вместо ответа я включил фонарь, повернув его боком, чтобы можно было видеть униформу. Если бы я подбирал ее намеренно, то не смог бы найти лучшего или более подходящего наряда. Я услышал что-то вроде вздоха облегчения. Вновь прибывший нащупал выключатель на стене, и свет зажегся.

Мы находились в тесном холле, который выглядел несколько неряшливо по сравнению с безупречным фасадом. На полу стояла фарфоровая подставка для зонтиков, а на стене висела тевтонская акварель, написанная примерно в 1870 году. Она изображала девушку в пышных юбках, которая танцевала перед столом, за которым сидели два блистательных офицера в шлемах с остроконечным навершием и с пивными кружками в руках. В дверном проеме – казалось, он все еще упорно не хотел закрывать дверь – стоял, моргая, вновь прибывший.

Молодой человек был невысок и худощав, но в его прическе или одежде было что-то значительное, и потому он казался намного старше. Когда он не испытывал чувства страха (как сейчас), его манеры отличались серьезностью и некоторой надменностью. Его темные прямые волосы были разделены пробором сбоку и слегка зачесаны на лоб, как у бармена старого образца. Черты его лица – резкие, щеки – слегка впалые, но глаза – добродушные и дерзкие. Казалось, своим видом он показывал, что никто не возьмет над ним верх. Его темная одежда была аккуратно подобрана, на шее – воротник-стойка со скошенными концами и черный галстук, также на нем была шляпа-котелок и перчатки. Он говорил с лондонским акцентом. Это, вне всякого сомнения, был слуга Хогенауэра, который, как предполагалось, должен был отправиться к своей девушке. Если бы мой план проникновения в дом удалось осуществить, у меня в наличии было бы очень мало времени.

– Вы меня напугали, – произнес он. – Что это за игра?

– Дверь была открыта, – объяснил я. – Я заглянул, чтобы убедиться, что все в порядке. Мы разыскиваем кое-кого по соседству, и…

– Эй! – сказал он, воодушевившись. – Вы же не думаете, что паршивец в этом доме, не так ли? Кого вы ищете? Должно быть, это кто-то очень опасный. Вся улица полна копов.

Так оно и было, в этом-то вся беда. Я тут же заверил его, что в доме никого нет, потому что боялся, что он может выйти и позвать полицейских. Я был в щекотливом положении и молил Бога, чтобы он вошел и закрыл дверь. Снаружи на дороге раздавались знакомые шаги, мои недавние преследователи патрулировали улицу: а я тут, стою прямо посреди пустого холла, освещенного, как театр, и открытого для осмотра любому прохожему. Но я не мог нырнуть в глубину дома и спрятаться или велеть ему закрыть дверь, потому что это могло вызвать у него подозрения. Пока он возился со своими манжетами и нерешительно переводил взгляд с улицы на меня, шаги зазвучали ближе…

– Это надолго, – проворчал я и повернулся к двери, что была у меня за спиной. – Ну, пойду дальше.

– Эй, погодите! – запротестовал он и сделал то, на что я и надеялся. Он закрыл дверь и поспешил ко мне, очевидно желая держать полицейского под рукой, потому что вокруг полно головорезов. Затем он достал пачку сигарет «Голд Флейк» и стал навязчиво предлагать мне закурить. – Не нужно никуда спешить, верно? Покурим? Никто не будет возражать против курения. Вашему сержанту незачем вас видеть, и мой шеф уехал на вечер. Держите!