Ну, я сидел и думал, а потом сказал себе: «Послушай, откуда ты знаешь, что Хогенауэр вообще делал такое предложение?» – «А просто – Чартерс так сказал». Это поставило меня в тупик, дети мои, ведь я верил Чартерсу. И это заставило меня с подозрением отнестись к Хогенауэру, вот почему я так тщательно разрабатывал свои планы, вот почему я дал Кену все те инструкции, которые позже вас так повеселили.

Итак, мы подходим к тому моменту, когда Кен получил инструкции вместе с набором инструментов взломщика (который дал Чартерс) и отправился в Мортон-Эббот, сразу после этого пришел Антрим с тревожными, хотя и не имеющими значения новостями об исчезнувшей бутылочке с ядом.

Чартерс много рассказывал мне о деле Уиллоби. Уиллоби был застрелен, оказав сопротивление при аресте. Чартерс сообщил мне, что они изъяли все фальшивые деньги (он надежно запер их в своем сейфе), и теперь предстояло провести расследование в отношении Уиллоби. На дознании Чарстерс собирался предъявить часть фальшивых денег в качестве вещественного доказательства. Остальная часть? О, ладно, ее можно сжечь. Начальник полиции, то есть Чартерс, распорядился бы ими должным образом и отчитался перед казначейством. Начальник полиции предоставил бы номера поддельных банкнот…

Рассказав все это, Чартерс открыл свой сейф, чтобы показать мне парочку вещественных доказательства. И обнаружил, что деньги Уиллоби украдены. Кто украл? Серпос.

Знаете, у меня от этого голова закружилась. Я был близок к физической дурноте, и теперь вы понимаете почему. Дело было не только в том, что Серпос (как рассказывал сам Чартерс) работал в банке. Но и в том, что Серпос жил в доме, работал в доме и, помимо самого Чартерса, был ближе всех к этому делу. И вот теперь Серпос украл фальшивые деньги… Если громкое уголовное дело стремительно разворачивается прямо у вас на заднем дворе, если человека застрелили на пороге вашего дома, а мешок с фальшивыми деньгами спрятан в сейфе вашей собственной гостиной, то сам факт того, что в это время вы отдыхали в Истборне, не помешает вам кое-что разузнать об этом.

О нет… Я сказал себе: «Вот! Возможно ли…»

И затем мне довелось наблюдать, как Чартерс вел себя, когда обнаружил эту кражу. Он был очень расстроен. Теперь его не волновали «шпионские заговоры» Хогенауэра, он был твердо намерен немедленно схватить Серпоса. Схватить его, но осторожно, и не обвинять его в краже. Теперь ты понимаешь, Кен, почему тебя арестовали и запихнули в тюрьму Мортон-Эббота? Потому что произошла путаница и никто точно не знал, какую машину угнал Серпос, когда совершал побег. А Чартерс не мог позволить себе рисковать и позволить Серпосу уйти. Поэтому он отдал приказ арестовать водителей обеих машин.

В довершение всего последовал твой телефонный звонок, и ты сообщил нам, что Хогенауэр отравлен. Довольно интересная новость, но ей предшествовало еще более интересное обстоятельство. Это произошло до того, как ты заикнулся о том, что произошло в доме Хогенауэра, и описал обстановку. Помнишь? Чартерс подошел к телефону. Ты начал разговор с перебранки: ты рассказал ему, как сбежал из тюрьмы, даже не упомянув имени Хогенауэра, и Чартерс резко тебя одернул. Ты помнишь, что он сказал?

Мы приближались к Грейт-Вест-роуд, и я смотрел на дорогу.

– Ну, насколько я помню, – начал я, – он сказал, что теперь у меня не будет возможности заглянуть в дом Хогенауэра, или в большой письменный стол, или…

– В большой письменный стол. Ага. Вот оно. Он был очень расстроен, сынок, но ему не следовало допускать такую оплошность. В какой стол? Он клялся нам, что никогда не бывал в доме Хогенауэра и вообще никогда не разговаривал с Хогенауэром, за исключением того случая, когда Хогенауэр пришел к нему со своим предложением. Он даже сделал вид, что пытается вспомнить адрес Хогенауэра. Но откуда он узнал про большой письменный стол? Это слова человека, который побывал в гостиной Хогенауэра. Возможно ли (спрашивал я себя), что Чартерс узнал про большой письменный стол от сержанта Дэвиса, который заглянул в окно гостиной в доме Хогенауэра. Он, наверно, видел его и сообщил Чартерсу? Но ты смотрел в оба окна, Кен, и ничего не смог увидеть.

В тот момент, когда ты впервые сообщил об этом по телефону, я был, черт возьми, обеспокоен. Здесь была прямая связь: Чартерс тайно посещал Хогенауэра, а Хогенауэр – серьезный авторитет в области фальшивых денег… Обнаружил ли Чартерс, что значительная часть денег Уиллоби была настоящей, аккуратно спрятанной между фальшивыми купюрами? И пошел ли он к Хогенауэру, чтобы убедиться, так ли это? После этого визита, как я полагаю, совесть вынудила Хогенауэра объявить о том, что Чартерсу лучше не играть в такие игры, потому что на дознании Хогенауэр расскажет правду. И Чартерс решил заставить его замолчать.

И тут выходит на сцену Случайность, которая правит этим миром. Что меня сбило с толку, отчего я просто растерялся – так это история со светом, пропавшими книгами и перестановкой мебели. Битый час я ломал над этим голову. Если бы Хогенауэра нашли мертвым от яда, сидевшим в своем кресле как обычно, я бы не удивился. Но тут… Я все еще не исключал вероятности международных игр, в которых замешан Хогенауэр, и несколько строк на промокашке в кабинете Хогенауэра нисколько меня не успокоили. Вполне возможно, пришло мне в голову, что я ошибался в своих подозрениях относительно Чартерса. Я должен был в этом убедиться. И следовательно, Кен, несмотря на отвратительную погоду и все остальное, мне пришлось отправить тебя в Бристоль. – И Г. М. беззаботно рассмеялся. – Кен, господи, если бы ты только позвонил на десять минут позже!

– Почему на десять минут? – спросила Эвелин. – Что бы это изменило?

– Потому что я был бы уверен, – угрюмо сказал Г. М. – Проследи за ходом своих приключений, Кен, как ты описал их в следующем сообщении из Бристоля. Поговорив со мной из Мортон-Эббота, ты вышел из телефонной будки, развернул газету, чтобы снова надеть форму полицейского, – и на землю упала банкнота в сто фунтов стерлингов. Кто-то небрежно сунул ее в газету четырехдневной давности и оставил в подсобном помещении. Это означало, что банкнота была частью настоящих денег, это означало, что кто-то совещался с Хогенауэром по поводу фальшивок Уиллоби, и прежде всего это означало то, чтó, похоже, никому из вас не пришло в голову. А именно то, что консультация, вероятно, состоялась за несколько дней до текущих событий. Это означало, что лишь сам Чартерс мог совещаться с Хогенауэром, потому что Чартерс был единственным, у кого были деньги. Они были в его сейфе.

Стоун поднял руку.

– Подождите, – запротестовал он. – Но почему это не мог быть Серпос? Почему Серпос не мог стащить пару образцов из сейфа – там, знаете ли, было много банкнот, так что Чартерс не заметил бы пропажи, – и почему Серпос не мог отнести это Хогенауэру для проверки?

Г. М. моргнул, глядя на него.

– Суть этого дела в том, – сказал он сдержанно. – что виновный должен был получить вердикт по всей партии, по целому мешку – иначе нет смысла. Там были настоящие деньги и фальшивые. Если ты возьмешь несколько образцов, что это даст? Эта банкнота настоящая? Нет. А та банкнота? Да. И ты не знаешь, на каком ты свете.

Я ясно выражаюсь? Серпос не мог взять деньги из сейфа без ведома Чартерса. Никто, никто во всем этом деле не мог этого сделать, кроме самого Чартерса. И никто другой не мог отнести деньги Хогенауэру. Если деньги были переданы Хогенауэру, это единственное, что доказывает вину Чартерса. Гори оно все огнем…

– Нет, черт возьми! – сказал Стоун и махнул рукой. – Не останавливайтесь, продолжайте.

– Хм. Итак. Хорошо, с этого момента следите за приключениями Кена. Они сами по себе весьма любопытны. Он отправляется на железнодорожную станцию Мортон-Эббота – и натыкается на Серпоса.

И теперь становится очевидным, что Серпос не консультировался с Хогенауэром. Он полагался на собственные знания, считая, что добрых две трети этих денег были настоящими. Конечно, он мог бы сказать Чартерсу: «Вот! Вы всем объявили, что все это подделка. Как же! Так что отдайте мне мою долю, или я обо всем расскажу в полиции». Но это не устраивало Серпоса. Он хотел получить все. Прелесть его плана заключалась в том, что он считал его совершенно безопасным. Во-первых, он сомневался, хватит ли у Чартерса наглости натравить на него копов. Во-вторых, даже если бы Чартерс это сделал и даже если бы его поймали – что ж, он все равно был в безопасности, потому что мог бы шепнуть Чартерсу: «Вы не смеете преследовать меня в судебном порядке, в противном случае я расскажу правду об этих деньгах». Итак, он сбежал, забрав все деньги, хорошие и плохие, потому что они были разложены по пачкам и у него не было времени отделять овец от козлищ.