Из-за плеча драматурга выглянул Сэмюель в охристых брюках на подтяжках и голубой рубашке с засученными рукавами, что обнажали изрезанные в мясо синие запястья. На мертвенно бледном лице играла странная улыбка, под покрасневшими глазами чернели поцелуи бессонницы и «алые» веснушки – полопавшиеся капилляры.
– Привет, Стю! – воскликнул композитор, отведя драматурга в сторону.
– Г-господин Лонеро?..
– Ты чего такой испуганный?
– В-ваши запястья...
– О, ты ещё моё тело не видел!
Без лишних слов Сэмюель приподнял свою рубашку, явив на свет вываливающиеся из изрезанного живота склизкие кишки с прочими органами, что свисали, как листочки на дереве.
Вот, погляди, к чему привела моя болезнь:
Кишки наружу – об этом будет моя песнь!
Порезы, синяки украшают моё тело;
Всем всё равно, ведь это совершенно не их дело!
Сэмюель рассмеялся, отчего кишки начали подпрыгивать и сильнее кровоточить.
К горлу подступила колющая тошнота от такой натуралистической картины. Стюарт закрыл рот руками, отходя от мертвецов подальше. Развернувшись спиной к ним, он встретился лицом к лицу с белой, как мел, Лебединой Грацозиной; она пристально смотрела на него своими бездонными, широко распахнутыми глазами с потёкшей тушью.
– Что такое, малыш Стю? – протянула она, и ухмылка зазмеилась на её тонких фиолетовых губах.
Стюарт опустил свой взор на её живот, откуда торчал кухонный нож, и слуха его коснулся активно нарастающий детский плач. Он моргнул, – задушенный пуповиной ребёнок оказался на руках Лебедины.
Она качала его и тихо пела колыбельную:
Мирно плывут облачка,
Значит, счастье всегда
Окружать будет нас, нас оно бережёт...
Ничего плохого не произойдёт...
Мальчик мой милый, сладко спи,
Пусть нас окружат любви огни,
Пусть всё будет ярким и хорошим,
Даже если мы навек голову сложим...
Лихорадочно дышавший Стюарт попятился назад и вновь с кем-то столкнулся. Обернувшись, он увидел перед собой Бориса Феодова в синем фраке и покосившейся каске, что с безумным хохотом сдирал с Максима Убаюкина лицо, словно маску. Под тонким слоем кожи виднелось фиолетовое месиво вместо мышц, зубы выпадали один за другим, а вместо носа была треугольная кровоточащая дыра.
Борис запевал:
Раз ты актёр, снимай лицо!
Покажи и обнажи своё нутро!
Ты – убийца и тебе прощенья нет!
Так давай закончим наш кровавый дуэт!
Максим отвечал, слабо шевеля губами и повторяя одну и ту же фразу:
Нет мне прощенья,
Нет мне спасенья...
Музыкант с криком бросился в другую сторону, однако спустя пару мгновений резко остановился: перед ним одиноко сидел на стуле Гюль Ворожейкин в тёмно-синей мантии и с кастрюлей на голове. Он качался взад и вперёд, приглушённо напевая:
Часы стучат, окутанные тьмою,
И жизнь бежит со стрелкой часовой.
Я в коробок прилягу под землёю,
Когда нагрянет час мой роковой.
Палач мой – я, кастрюля – гильотина,
А эшафотом выступит холодная квартира.
Мой крик услышат сквозь открытое окно,
Но мне помочь не поспешит никто...
Стюарт в отчаянии зашагал назад, как вдруг его за плечи схватил Табиб Такута в сине-розовом костюме. Его челюсть с фиолетовым языком свисала; он произносил нечленораздельные предложения и что-то постоянно мычал, пытаясь добродушно улыбнуться. Казалось, он хотел успокоить приятеля и заверить его, что всё хорошо, но скрипач лишь посерел от страха, закричал и бросился прочь от доктора.
На полпути он споткнулся и упал на пол, оглянувшись; перед ним с отрезанными ногами сидела Марьям Черисская, одетая в пышное голубое платьице, и смеялась над ним.
– Глупый мужчинка! От судьбы не убежишь, как бы ты ни пытался! – хохотала она. – Ты умрёшь, умрёшь! Ты станешь с нами единым целым; тебя, как и нас, накроют одеялом с головой и оставят гнить в комнате в полном одиночестве!
Рядом с ней стояла Илона Штуарно в мандариновом бальном платье, тоже смеялась, указывала на него пальцем и пискляво запевала:
Главный герой испугался судьбы!
Главный герой убежать попытался!
Но не сбежишь ты, как ни крути,
Но не покинешь гробик, хоть ты старался!
– Да какого чёрта?! – закричал Стюарт, зажмурился и закрыл уши руками, однако пение мертвецов не прекращалось, а наоборот усиливалось с каждой пройденной секундой и сводило нашего бедного героя с ума. Музыкант сел на корточки, желая исчезнуть из этого проклятого места.
Вскоре пение заглохло, – раздалось завывание скрипки, и он осторожно приоткрыл глаза. Перед ним громогласно загремел оркестр, в котором состояли однорукий трубач Пётр Радов и безглавый басист Борис Феодов, а дирижировал ими Сэмюель Лонеро в фиолетовом фраке с белым поднятым воротом; полы его фрака завораживающе то вздымались, то опускались, кишки вываливались и почти соприкасались с полом. Стюарт прислушался и понял, что играет мазурка. Поднявшись и осмотревшись, он узрел ужасающую и одновременно великолепную картину: уродливые мертвецы разбились на пары и танцевали, кружили по просторному залу; слышался шелест пышных многослойных платьев, дуэтный стук женских и мужских каблуков и разговоры со смехом, что превращались в тихий неразборчивый гул.
Неожиданно со стороны послышался до боли знакомый и излюбленный голос: Элла, одетая в роскошное сверкающее чёрное платье и длинные вечерние перчатки, подошла к возлюбленному и ласково взяла его за холодную ладонь. На голове у неё была гулька с пышным шиньоном, на плечи опадали белые лилии, что стебельками уходили в причёску, на губах играла нежная и хитрая улыбка.
– Дорогой, – обращалась она к нему, – пойдём?
– К-куда?..
– Как куда? Танцевать! Это ведь бал, бал! А я единственная без пары; всё искала тебя среди десятков лиц и, наконец, нашла. Моё ты сокровище!
И со смехом она повела его в танец.
После мазурки заиграл вальс, и Стюарт взял инициативу на себя, ведя возлюбленную вперёд и кружа с ней в танце среди прочих парочек, постепенно превратившихся в серую массу. Весь ужас, что до этого отравлял его душу и холодом проникал во все части тела, исчез, испарился, словно его и вовсе не было; в груди его затеплился огонёк, лицо загорело алым пламенем при виде смеющейся и целой, здоровой Эллы. Как же он её любит! Как восхищается её образом! Он готов целовать её вечно, вечно признаваться в любви и любить, любить, пока сама смерть не разлучит их!..
Стюарт остановился, снял её перчатку и прижал ладонь Эллы к губам.
– Элла, Элла! – вскричал он, крепко обняв возлюбленную и прижав её к своей груди. Сердце стучало в ритме бешеного танца, сливаясь с внезапно заигравшим страстным танго, но на музыку Стюарт более не обращал внимания; им полностью завладела Элла, чья улыбка слепила пуще солнца.
– Стюарт! Стюарт! – восклицала она в ответ, целуя его щёки, нос, губы, лоб.
Но счастью долго длиться не суждено: неожиданно загрохотал барабан, до смерти испугав женщину. Она тяжело задышала, с волнением смотря на опустевший оркестр и вслушиваясь в нагнетающее биение барабана.
– Что такое? – спросил её скрипач.
– Это всё... это всё неправильно! Так не должно быть!
– Что не должно быть? О чём ты?
– Я... Прости меня, Стюарт!
Элла отпрянула от возлюбленного, жутко побледнела и, приподняв подол платья, бросилась прочь. Стюарт тотчас ринулся за ней, однако его на полпути перехватил Добродей Затейников.
