– Я тоже лёг спать, – добавил Табиб.

Стюарт хмурился и внимательно смотрел на всех, останавливаясь на каждом лице и с подозрением вглядываясь в чужие лица и глаза, будто они могли рассказать ему истину и выдать настоящего убийцу. Подозрения его, почему-то, падали на Еву Виту, которая казалась ему совсем непростой, и Эллу, как бы сильно он её ни любил...

«Может, я ошибаюсь?.. Да, я ошибаюсь! Это точно не Элла, не может же быть она такой хладнокровной лгуньей! Но ведь она так долго оставалась наедине с Лебединой и могла выкрасть ключ... Нет! Лебедину ночью проверяли Такута и Вита, значит, она была ещё жива. Вита и Такута...

А может ли быть два убийцы, просто про второго нам не сказали?.. Тогда Такута и Ева вполне могли быть союзниками, которые прикрывают друг друга! Или кто-то из них таким образом составил себе алиби, мол, он был с кем-то в момент, пока Лебедина была жива... Стоп, стоп! Нельзя, нельзя спешить с выводами! Да, этой ночью...»

– Этой ночью мы все спим в коридоре, напоминаю! – внезапно для всех воскликнул сердитый Пётр Радов. – Я очень чутко сплю, так что убийца, – слышишь? – убийца, ты не отвертишься! Мы отомстим за бедного господина Сидиропуло и госпожу Грацозину!

Все поддержали его и даже взбодрились.

Неожиданно для всех раздался неприятный стук по микрофону, и через громкоговоритель прозвенел задорный голос Добродея Зайтеникова:

– Итак, дражайшие мои актёры, уже отыскали грязного убийцу? Нет? Как жаль! А ведь убийства продолжатся, если вы не отыщите грязного жизнеобрывателя... Ой, то есть душегуба! Но сейчас не об этом.

Знаете, я решил, что вы слишком мало знали убитых, потому не проявили к ним никакой жалости! Труп и труп, что с него взять? И вы продолжаете спокойно есть, ходить в туалет, спать, ибо вы все думаете лишь о себе, лишь о своих жалких и ничтожных жизнях, а о других подумать у вас не выходит! Вам не больно ха других, вам больно только за себя, бессердечные твари! Мне это совершенно не нравится, ведь эти два маленьких человека тоже умели мыслить, тоже мечтали о чём-то, о чём-то переживали и так далее. Понимаете? И я хочу познакомить вас с бедняжкой Лебединой и бедолагой Ванзетом ближе. Сэмюель Лонеро отправится в комнату Ванзета Сидиропуло, а Ева Вита – к Лебедине Грацозиной; там вы отыщите два конверта, вернётесь к остальным и прочтёте их содержимое вслух. Идите!

Сэмюель и Ева опасливо переглянулись и отправились вместе на четвёртый этаж.

Максим Убаюкин и Стюарт Уик хотели последовать за ними, но Затейников им пригрозил:

– Я вас пристрелю, если направитесь за ними! Я дал указание, так следуйте ему!

Вскоре композитор с актрисой вернулись с жёлтыми конвертами, запечатанными красным сургучом в руках, и сели за стол.

Добродей шумно ухмыльнулся:

– Славно! Что ж, с кого начнём? Эники-беники... Начнём с первой жертвы: несчастного Ванзета! Сэмюель, открой конверт и начни читать.

Сэмюель покорно распечатал конверт, вытащил оттуда жухлый лист бумаги и стал читать:

Бесполезное, никчёмное, бездарное дитя

Испытать себя решило у матушки-судьбы.

Та ему ответила, губами шелестя:

«Нет тебе удачи, нет тебе хвальбы».

«Меня никогда никто не любил.

Сколько себя помню, я ни разу в жизни не услышал ни одного хвалебного слова от родителей, только постоянные упрёки, оскорбления и постоянное сравнение с другими детьми, мол: «Смотри, твоя одноклассница умеет петь, а ты – нет», «Смотри, твой одноклассник – отличник, а ты – нет», «Смотри, твои друзья красивые, ухаживают за собой, а ты – нет» и прочее. Меня всегда считали бездарным, бесполезным, ошибкой природы, безгенным существом, а вот мои родители наоборот были гениями: мама профессионально преподавала язык и литературу в известном институте, была многоуважаема и всеми любима, отец был удачливым бизнесменом, чьи дела всегда шли в гору и которого всегда окружала слава, женщины, любовь...

А что умел я? Умел только портить бумагу бессвязными предложениями и словами, выдавая это за «пьесы», «повести», «романы»! Даже когда я победил в международном конкурсе драматургов никто не радовался за меня, ни друзья, которые совершенно не разбирались в теме писательства, ни родители, ни учителя. Всем было всё равно на меня и на мои успехи, потому что считали меня бесполезным и беспомощным.

Я страшно завидовал. Я всегда всем завидовал и кусал пальцы до крови от отчаяния, спрашивал Господа, за что мне такая страшная ноша, как зависть и презрение со стороны родителей? Чем я заслужил это? Своим рождением? Может, мне вообще не стоило появляться на свет? Если я умру, и никто обо мне даже не вспомнит, никто не прольёт ни слезинки на моей могиле, все будут смеяться и хохотать, вспоминая глупого, безудачливого и бесполезного Ванзета. Нет, обо мне даже вспоминать не будут, а безразличие – самый главный мой страх, который окружал и преследовал меня всю жизнь.

Ха-ха, да, вся моя жизнь – сплошная ошибка. Я это прекрасно понимаю, но лучше бы я был совершенно туп, слеп и не понимал ничего. Боже, если бы я мог переродится, я бы желал стать тем, кого все любят без исключения, кем все восхищаются и на кого все равняются. Да, это моя мечта... доказать, что я чего-то стою, что меня можно уважать и любить.

Но был в моей жизни единственный человек, который смог помочь мне стать лучше. Сэмюель, спасибо тебе. Ты был единственным, кто верил в меня по-настоящему, а не наигранно. Только с твоей поддержкой я до сих пор не наложил на себя руки...»

Сэмюель судорожно вздохнул; брови его с сложились домиком, голос дрожал и глаза панически бегали по тексту. Глубоко вздохнув, он сложил письмо.

– Я не могу дальше читать. У меня сердце разрывается... Бедный Ванзет...

– Он действительно был благодарен тебе, – с печалью в голосе сказал Добродей. – Можно сказать, твоя поддержка была его единственным смыслом жизни. Ни любовь, ни родители, ни писательство – нет, только ты. Ты был его солнцем, Сэмюель.

– Пожалуйста, не надо говорить так...

– Говорить правду? Тебе она не нравится?

– У меня сердце сейчас разорвётся от жалости! Я не хочу брать такую ответственность и быть чьим-то смыслом жизни! – закричал, зажмурившись, юноша. Он схватился за голову и затрясся. – Мне его... мне всех нас жаль... Мне плохо от своей беспомощности! Я ничего не смог и не могу сделать!

Сэмюель не выдержал и расплакался.

Стюарт неуверенно подошёл к приятелю и с щемящим в груди сердцем обнял его. Остальные последовали его примеру, окружили композитора и также подарили ему свои объятия. Самым смешным было то, что они больше жалели Сэмюеля, нежели покойного Ванзета.

– Ну хватит распускать нюни, продолжим чтение! Ева, открой конверт и прочти следующую судьбу! Все, слушаем внимательно!

Вита со странным хладнокровием раскрыла конверт, разломав сургуч на несколько частей, что упали к её ногам, извлекла письмо и начала читать:

То, что с девой случилось совсем не смешно

Грязен и низок поступок того,

Кто коснуться решил чужого цветка,

И родится на свет его дитя...

«Я, Лебедина Грацозина, выросла в достатке, но в строгой и даже, если так можно сказать, хладнокровной семье, которая совершенно не любила никакие проявления чувств и эмоций, потому я так скудна на них. Меня не научили ни плакать, ни радоваться, ни злиться, ни бояться, потому я казалась всем странной, пугающей и не от мира сего. Всегда каменное, бесчувственное лицо стало моей повседневной маской, которую я попросту не могла снять. Но даже так я любила своих родителей. Любили ли они меня? Не могу сказать точно, однако могу сказать, что меня не били, не унижали, а просто воспитывали так, как им надо.

В подростковом возрасте я волей случая встретила своего будущего супруга, который научил меня искусству любви, хотя сам он был весьма скромным и таким же странным, почти бесчувственным человеком, как я. Мы нашли друг друга, стали одним целым и были по-настоящему счастливы. Любовь... такое приятное, оказывается, ощущение. Бабочки в животе, чувство окрылённости, возвышенности – всё это до сих пор преследует меня, когда я вспоминаю о своём счастье, которое, казалось, я не заслуживала... Родители не знали о моей любви и не должны были знать. Что бы они сделали, узнай, что у меня есть чувства? Не знаю, но мне было не по себе от мысли об этом.