Я не разрешала себе думать о будущем и плакать, старалась держать себя в руках, запретила себе чувствовать, жила как на автопилоте, но иногда меня все равно срывало. Когда у меня украли единственную драгоценность, которую я не дала продать и оставила на память об отце, меня накрыло и я очень долго рыдала, а потом будто выключилась и совсем очерствела. Теперь я потеряла всё. Все что у меня осталось от былой счастливой жизни: тряпки, сумки, обувь, косметика, которая скоро закончится и вдребезги разбитое, раненое сердце, которое больше не может найти покоя.

- Я, наверно, пойду, пап… - я провожу замерзшими пальцами по холодному, пыльному стеклу рамки для фотографий и тяжело вздыхаю, - Я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя. Я знаю, ты не хотел, чтобы все вышло так… Ты бы не сделал… Мы будем в порядке, я тебе обещаю! Я думаю, с Абрамовым идея хорошая…

Птицы снова поднимаются в воздух и кружат практически над моей головой, но они меня не пугают, я больше вообще ничего не боюсь, ни Бога, ни дьявола. Ни возвращаться в мое временное пристанище по осенней темени через поле и промзону.

Скворец

- Ну что там, Хмурый? - морщусь от режущей боли, вставляю в рот сигарету, чиркаю зажигалкой, крепко затягиваюсь и выпускаю в воздух широкое облако горького дыма.

- Жить будешь, царапина, - сквозь зубы отвечает Егор, ощупывая мои ребра ниже левой лопатки, - А вот пухану пи*да, насквозь прорезал, чёрт!

- Со спины, - я недовольно хмыкаю.

Хмурый опускает мой свитер и протягивает полторашку воды, делаю пару глотков, а остатки выливаю на его ладони, чтобы он смыл мою кровь. На костяшках пальцев сияют свежие ссадины, светлые джинсы в грязных разводах от травы и глины. Хмурый выглядит немного чище, зато его рожа бита заметно сильней. Беру в руки ржавую арматурину и запускаю ее в костер, перемешивая поленья, яркие искры пламени поднимаются вверх и опаляют мою кожу жаром.

- Зацепились что ли … - бубнит Егор, - Тебе срочно надо рану промыть, пока инфекция не прицепилась.

- Тебе просто не терпится бухнуть, - улыбаюсь сквозь боль, опускаюсь на бревно и смотрю на огонь.

- И это тоже… Скворец! Ну разве я был не прав? Не прав, да? - возмущается Хмурый, - Селяне совсем оборзели! Хер ли они суются на нашу территорию? Поделили же нормально! Все что выше интерната- наше! Вот что ты сидишь такой спокойный? Давай дождемся гоблинов, наберем побольше камней и труб и вернемся!

- Не сегодня… - говорю равнодушно и продолжаю пялиться на оранжевое пламя.

- С Чумой что ли опять посрался?

Я молча мотаю головой. Сейчас я вообще не думаю о Чуме, я думаю о том, что мой отец погиб в точно такой же уличной драке, получил перо под ребра и отправился гнить в землю. А я, при живой матери, отправился гнить в интернат. Я плохо ее помню, но точно помню, что у нее были короткие, темные волосы и от нее всегда пахло водкой.

Сплевываю под ноги и навостряю уши, впереди слышен шум сухих веток и тихий бубнеж. Поднимаюсь с бревна и снова берусь за арматуру, Хмурый вертит башкой в поисках подходящего для драки предмета. Если сельские привели подкрепление, пока наши гоблины ушли за самогоном, бой будет неравный. Переминаемся с ноги на ногу, переглядываемся и занимаем стойки. В темноте видно размытое светлое пятно, это точно не свои, а обычные люди по промзоне в темное время не ходят. Спустя пол минуты светлое пятно скрывается за ветками, а из кустов выруливает надутый и покрасневший Гвоздик. Вижу, как Хмурый облегченно выдыхает.

- Скворец! У нас тут беспредел! Это полный капец! - начинает тараторить, от возмущения у него трясется нижняя губа и раздуваются ноздри, - Тут такой гнилой базар, надо наказывать! Потому что если такое схавать, то я не знаю!

Сухие, голые ветки начинают трещать громче и я узнаю знакомые силуэты гоблинов, которые приближаются к нашему кострищу.

- Короче, вот! - он оборачивается и указывает рукой на наших пацанов, которые только что пробрались сквозь голую чашу.

От неожиданности я замираю. Гоблины тащат к костру высокую, расфуфыренную блондинку в белом коротком пальто, Федя волочит ее за правый рукав, Борян за левый, сзади них идет Ржавый и подбрасывает в воздухе женскую сумку. Но смущает меня не то, где они ее взяли и зачем притащили сюда, а то, как она идет. Блондинка совсем не боится и раздраженно закатывает глаза.

- Я ей, короче, говорю, - Гвоздик все еще быстро тараторит, - Ты че тут ночью шастаешь? Заблудилась? Подкинь братикам на мороженое и мы тебя выведем. А она, короче, говорит: «Пошел нах*й!» и дальше чешет. Я ее, короче, догоняю… А она мне: «Нах*й это в другую сторону! Сгинь отсюда, мелкий отброс!» Это я- то мелкий? Это она- кобыла!

От возмущения Гвоздик начинает заикаться, а блондинка с невозмутимым видом продолжает закатывать глаза, когда парни отпускают ее руки, она осматривает залапанные грязными пальцами рукава, высокомерно морщится и задирает подбородок.

- Скворец! Это гнилой базар! Надо ставить на счетчик! У нее в сумке всего триста рублей, а сама вся побрякушками увешена!

Я щурюсь и рассматриваю тонкие запястья с мелкими блестящими браслетами, длинные пальцы, украшенные кольцами с камнями и крупные, длинные серьги, которые бликуют от пламени костра. Вот это фифа. Она точно из мажорской гимназии неподалеку, только не понятно, что она здесь забыла.

- Наговорился? - шипит злобно через плечо, а потом смотрит мне прямо в глаза и от ее ядовитого взгляда я теряюсь, - Ты предводитель этого сброда?

От ее наглости у меня дергается челюсть и я непроизвольно двигаюсь вперед.

- За языком следи, Барби! - говорю хрипло и внимательно слежу за ее лицом, - Тебе придется извиняться.

- Ха! - у нее вырывается звонкий смешок, - Перед кем? Перед биологическим мусором?

- Я ей сейчас всеку! - Хмурый дергается, но почти сразу притормаживает, натыкаясь на ее ехидный, ироничный взгляд.

- Где тебя научили так с людьми разговаривать? - я устрашающе стискиваю челюсти и смотрю на нее с яростью.

- В пи*де! - блондинка скалится, - С людьми я разговариваю нормально, а с таким отребьем, как вы, не считаю нужным! Я пропустила урок вежливости, пока меня ночью грабили в лесу!

- Ну тогда мне придется преподать тебе урок хороших манер, - мой голос становится жестче и агрессивнее, была бы она парнем, уже давно лежала бы в отключке.

Цепкой, стальной хваткой хватаю ее за запястье и быстрым шагом тяну ее вдоль костра в сторону ржавого, железного вагончика, она волочится за мной, запинаясь о камни и ругается матом. Под бешеное биение моего сердца мы заворачиваем за торец и скрываемся из поля зрения гоблинов. Блондинка выхватывает руку и трет запястье, а потом снова поднимает на меня глаза и пакостно улыбается.

- Ну что? - она прыскает тихим смехом, - Ударишь меня или воплотишь свои сексуальные фантазии?

И правда… Нафига я ее сюда притащил? Что я могу сделать с этим гнилым языком? Как ее наказывать? Сейчас мои ноздри раздуваются не хуже, чем у Гвоздика, а про то, что из моей спины все еще сочится кровь я вообще забыл.

- Ты слышала что-нибудь про инстинкт самосохранения? - я сверлю ее разъяренным взглядом.

- Мне нечего сохранять! - она растягивается в коварной улыбке и скрещивает руки на груди.

Бл*! Клянусь, эта девчонка похожа на дьявола!

- Дай мне сигарету, - говорит капризно и смотрит в сторону.

Несколько секунд я нервно бегаю глазами, а потом достаю из переднего кармана пуховика мятую пачку дешевых сигарет, открываю верхнюю часть и протягиваю ее блондинке. Она тянет за желтый фильтр и красиво зажимает сигарету тонкими длинными пальцами. Я лезу за зажигалкой, чиркаю колесиком и помогаю ей прикурить. Барби глубоко затягивается, морщится, выпускает дым и слегка покашливает.

- Что за дерьмо ты куришь? - начинает кашлять сильней и отбрасывает сигарету в сторону.

Я провожаю взглядом удаляющийся маленький, красный огонек.