Стелла

- Привет, пап…

Сверху вниз я смотрю в холодные, серые глаза и отчего-то виновато поджимаю губы.

- Ну как ты… У меня, если честно, неделя та еще… Помнишь, ты дарил мне на день рождения золотой браслет с бриллиантами? Сперли, представляешь? Нищеброды внаглую ходят по школе, как у себя дома, и совсем ничего не боятся! Мне очень тяжело выносить их общество, атмосфера в коллективе напряженная, поэтому общаюсь в основном с Катями. Ну и Тошик с Гофманом, два брата- пубертата, не дают мне скучать. Вчера звонил Арсений. Он все еще не может приехать, говорит, что по контракту отпуск только один раз в год, а он уже брал его внепланово. Если и у него сейчас все посыпется, мама совсем сойдет с ума. Кстати, за нее не волнуйся, она вроде держится. Выглядит, конечно, очень хреново, но ты, наверно, и сам видел… А где твой телефон? Я несколько раз тебе писала, но сообщения не доставлены… Слышал, что мать придумала с Абрамовым? Я даже не знаю, как на это реагировать! Что думаешь? - я ненадолго замолкаю, из моих глаз сразу же бегут слезы и я смахиваю их кончиками пальцев, - Пап! Ну, пап!

Наверно, мой нервный вскрик напугал птиц, в воздухе зазвенело тревожное гарканье ворон и черная стая поднялась вверх. Делаю осторожный шаг вперед и еще раз окидываю взглядом земляную насыпь, деревянный крест и портрет в траурной рамке. Я помню как мы делали эту фотографию. Это был сорок пятый день рождения отца, на ней он такой молодой, красивый и улыбающийся. Раньше я очень любила этот снимок, а теперь просто ненавижу. Если бы я знала для чего он будет служить, никогда бы не стала его делать.

Папа называл меня «моя принцесса». Я была его любимицей, он относился ко мне намного трепетней и нежней, чем к моему старшему брату Арсению. Я и была принцессой еще пол года назад. У меня был большой трехэтажный дом, похожий на замок, личный водитель, две гувернантки, каникулы в Европе, бесконечные походы по магазинам, вечеринки, куча внимания, беззаботный смех и нескончаемое веселье. А потом моя личная сказка закончилась. Я все еще оставалась принцессой, только в совсем другой истории, очень грустной.

В моей драме было много печальных глав. 7 февраля родители сказали Сене, что больше не могут оплачивать его обучение за границей и ему лучше вернуться, но мой братец воспылал большой любовью к Англии и решил остаться и искать работу. Меня попросили ограничиться в расходах и свести их до самого необходимого. 1 марта мать распустила прислугу, водителей, садовника и охрану. В дела семьи меня никогда не посвящали, но то, что они идут совсем плохо было видно невооруженным взглядом. Выходные дома проходили ужасно, ругань стояла практически круглосуточно. Со своего третьего этажа я слышала, как на первом кипят страсти и родители бесконечно ругаются и обвиняют друг друга во всех смертных грехах. Бизнес отца рухнул, он влез в огромные долги, чтобы спасти производство, но из этого ничего не вышло и мы оказались в громадной долговой яме. Из-за стены я узнала, что заложен и дом и машины, но даже этого не хватит, чтобы расплатиться с кредиторами. Мать грозила уходом, отец возмущался, что она бежит, как крыса с тонущего корабля и они все равно повязаны одной ниточкой. Снежный ком наших проблем наворачивался с сумасшедшей скоростью, но я все еще старалась держать лицо и делать вид, что ничего не происходит. С барского плеча разрешала одноклассникам Гофману и Тошику платить за себя в кафе. Перед девчонками хвасталась подделками новых украшений, купленных в интернете за три копейки. Я боялась потерять авторитет и статус, я ждала, что наши дела вот-вот наладятся и мы заживем, как раньше. Но это грустная сказка.

13 мая. Пятница. Я как всегда вернулась на выходные домой из пансионата. У меня было очень хорошее настроение, я собиралась надеть блестящее платье и поехать с девчонками в клуб. Я звала маму от самой двери, хотела одолжить ее бежевые Лабутены, но мне никто не отвечал. Я бродила по комнатам и продолжала без умолку трещать. А потом я зашла в кабинет. Сначала я потеряла дар речи и возможность двигаться, но спустя минуту отмерла. Я помню свой громкий, нечеловеческий крик, помню, как пыталась развязать петлю и реанимировать отца, помню, как звонила маме, Сене, в полицию и скорую. Но ярче всего помню, как бешено колотилось мое сердце, а в горле застряло ощущение дикого ужаса и неизбежности. В тот день закончилось мое детство, в тот день умерла половина моего сердца.

Потом были похороны, покрытые кучей лжи, ведь как умер отец мы никому не сказали. Сердце, и больше никаких вопросов. Хотя вопросы начались потом, когда стали вскрываться масштабы наших долгов. В своей предсмертной записке он написал, что просит никого не винить, но другого выхода из сложившихся проблем он не видит. Вот только проблемы не решились и обязательства легли на маму. Формально, она была генеральным директором на предприятии и материально ответственным лицом и перед банками и перед физическими лицами, которые почти каждый день вылезали с новыми долговыми расписками. Оказывается, в браке наживается не только имущество. Из молодой, ухоженной женщины, которой на вид не дашь больше тридцати пяти, она превратилась в мрачную, нервную тень, живущую только на успокоительных. Плакать нам было некогда, мы паковали и судорожно распродавали вещи, на то, чтобы пожалеть себя и пострадать по нашей жизни и отцу были выделены только ночи. Мы разбредались по полупустым спальням и скулили.

25 июня нас ждал новый удар. Пока приставы описывали уцелевшее имущество, маму вызвали в полицию. По одному из споров нашли мошеннические действия, ведь в прошлом году, когда отец одолжил у Минаева пять миллионов, маме купили новую машину, а спустя пару недель переоформили ее на подставное лицо. Перед ее носом вертели какими-то бумажками с ее подписями и обвиняли ее в отмывании денег. Подписи были везде, она доверяла отцу и подписывала бумаги не глядя. Я знаю, что он не хотел ее подставлять, возможно это была агония и попытки спасти семью любой ценой, но в итоге, с его уходом, маму оставили крайней. Теперь нашим единственным кормильцем стал бедный Сеня, который только успел заключить контракт с дизайнерским агентством в Лондоне, но зарабатывал он не так много и денег на хорошего адвоката у нас не было. Сначала дело ограничилось подпиской о невыезде, но когда всплыл еще один эпизод, моя сказка окончательно превратилась в фильм ужасов. 8 августа, на предварительном заседании, маму арестовали прямо в здании суда. Прокурор настаивал, что у ответчика живет за границей сын и велик риск, что она просто сбежит в Европу.

Я осталась одна. В почти пустом доме, который пока не изъяли, но это могло произойти в любой момент, в полном шоке, растерянности и панике. В тот день я повзрослела еще лет на пять и моя душа совсем потухла. Я горько плакала, жалела себя, отца, маму, которая не переживет ни одного дня в тюремной камере и Сеню, который не знает, чем помочь и за что хвататься. Мы не знали, какой срок светит маме, но какой бы он не был, долги это не спишет и их все равно придется отдавать долгими- долгими годами. 17 августа меня ждал новый удар. Я узнала, что не могу жить одна, потому что восемнадцать мне исполнится только в декабре, мне нужен опекун. Меня хотели отправить в приют или центр временного содержания, но мать передала через государственного адвоката, чтобы я связалась с какой-то дальней родственницей, живущей в соседнем от школы селе. Сердобольная тетя Зина, то ли по доброте душевной, то ли от того, что теперь на меня полагалось пособие, сразу согласилась и я поселилась в двухкомнатной, ветхой хрущевке, вместе с ней и ее сыном алкоголиком. Это были самые унизительные и страшные две недели в моей жизни. Я мечтала вернуться в школу, поселиться в своем одиночном номере и не уходить из него на выходные, чтобы не нюхать вонь, не слушать пьяный бред и ссоры посторонних мне людей и не вздрагивать ночами от подозрительных шорохов. Но меня уже прокляли, и по возвращению в школу, я узнала, что меня выселили в общую спальню и мою комнату отдали несчастной сиротке. Я теперь тоже почти сиротка, а кто из нас несчастней, большой вопрос.