— Вот молодец, Булат. Тихо, — зашептал я, поглаживая пса по холке. — Тихо. Все нормально. Я свой.

Ладонь моя спокойно переползла с мощной спины кобеля на его большую голову, я аккуратно погладил его и там, даже почесал за ухом. Потом, набравшись смелости, взялся за палку.

К моему удивлению, Булат отступил. Он только странно пискнул, выпустил ее из пасти, а когда я вытянул корягу, Булат грустно положил голову на лапы. Уставился в пустую стену. Казалось, был я ему теперь совершенно безынтересен.

— Саша! Сашка! Ты там живой⁈ — Появился у вольера Нарыв с кашей, а потом остолбенел.

Я обернулся к сержанту, не прекращая поглаживать усмиренного Булата.

Сержант только рот раскрыл от изумления.

— Возьми палку, не бойся, — сказал я, — и давай чашку сюда. Я его покормлю.

Часовой раскрыл ворота, и уазик вкатился внутрь заставы. Остановился возле казарм. Из-за руля выбрался сержант в шинели. С пассажирского вышел ефрейтор. Последний обошел машину, открыл заднюю дверь и достал посылку. Потом вынул из кармана шинели пачку писем и телеграмм, принялся выкрикивать фамилии солдат.

Сержант же торопливо направился к дежурному, потом, вместе с ним в расположение. Видимо, что-то пришло и для шефа, а может быть еще кого-то из начсостава.

Наряд пограничной почти прибыл на заставу за полчаса до боевого расчета. Бойцы построились у машины, ожидая, назовут ли их фамилию.

— Глушко! — Кричал ефрейтор, размахивая письмом.

— Я!

— Горицавия!

— Гию позовите! Ему пришло что-то!

— А кому посылка?

— Да погоди ты! Щас дойдем! Кенджиев!

— В наряде! Давай сюда, я передам!

— Тришин!

«Давненько я не писал брату, — подумалось мне, — последний раз в учебке».

На то мое письмо Сашка ответил. Написал, что все хорошо. Что ему сложно, но на занятиях он усердно работает. Не хочет сплоховать перед ребятами, да и офицерами тоже. Что уже знает, что служба ему предстоит тяжелая. Но он готов и не боится.

Я рад был за Сашку. Обрадовался, что устроился он хорошо. Да только ответа так написать и не успел. Будни на учпункте закрутились так, что не было времени взяться за ручку. Признаюсь, по этому поводу было мне стыдно. Казалось мне, что должен был я найти это время, чтобы написать брату.

Глядя на почтовую машину, твердо решил я, что напишу письмо сегодня же. Пусть даже и в ущерб своему сну.

— Да говорю вам! — Услышал я вдруг за спиной и обернулся.

У входа в расположения стояли шеф, сержант-посыльный и Слава Нарыв.

Шеф отпустил сержанта и тот убежал к машине. На сходнях казарм начальника заговорил с Нарывом. Тот принялся что-то ему возбужденно рассказывать.

— Ну! Вошел в вольер! И знаете что? Не покусали его!

Только обрывки фраз доносились до моего уха, но я понял о чем речь. Шеф заметил, что я смотрю на них, и встретил меня любопытным и внимательным взглядом из-под слегка опущенных бровей. Потом он что-то тихо сказал инструктору.

— Ага! Ага! — Возбужденно закивал тот.

— Селихов! — Внезапно раздалось от машины почтового наряда. — Где тут Селихов⁈

Я обернулся.

— Я! — отозвался я и поспешил к почтовому наряду.

— Вот, тебе письмо пришло, — ефрейтор протянул мне мятый конвертик, и тут же выкрикнул следующую фамилию: — Алейников! Где Алейников⁈

— Стасик? — Отозвался кто-то, — он у нас подстреленный. Щас позовем!

Я всмотрелся в письмо. Был я почти на сто процентов уверен, что будет оно от Сашки. Когда прочитал имя отправителя, очень удивился. Это еще мягко сказать. Отправителем оказалась какая-то Малинина Нина Петровна.

Я нахмурил брови, стараясь припомнить какую-нибудь Нину.

— О-о-о-о! Это чего, Стас, тебе посылка, что ли? — Кричали за спиной, у почтовой машины. — А че там у тебя? Стасик?

— Ща, мужики!

Прихрамывающий Стас Алейников, которого временно поставили помогать Гие на кухне, проковылял к лавке, под расположением, с посылкой в руках. Присел. Нетерпеливые погранцы разместились вокруг.

— Ты ж помнишь, чего обещал? — Спросил Мишка Глушко.

Алейников не ответил. Он поставил свою большую посылку на колени, чуть-чуть покривился от боли, а потом вскрыл ее и извлек банку сгущенки.

Немедленно прозвучало веселое «О-о-о-о-о!»

— Из сладкого тут у меня еще конфеты и сахар, — похвалился Алейников, — Сагдиев? Ильяс! Ты там где⁈ Говорил, рачков не пробовал? Да не раков! Конфеты! Рачки! Ну вот, сегодня попробуешь!

Тем временем почту раздали, и наряд вернулся в машину. Развернувшись во дворе заставы, уехал прочь, и часовой принялся закрывать за ним ворота.

Пронаблюдав это, я вернулся к письму. Аккуратно оторвал верхушку конверта. Извлек желтоватый тетрадный лист в клеточку.

«Дорогой Саша! — Начинались письмо. Почерк был плавный и аккуратный, считай, каллиграфический. — Вы меня, наверное, уже не помните, а я вас запомнила надолго. Может, даже навсегда…»

Дочитать я не успел.

— Застава, стройся! — Крикнул старшина Черепанов.

И пограничники, побросав все свои дела, тут же кинулись строиться на боевой расчет.

— За прошедшие сутки, — продолжал Таран, когда довел до нас расписание нарядов на новый день, — силами нашей четырнадцатой заставы было пресечено нападение на пограничную заставу со стороны нарушителей государственной границы. Группа нарушителей в количестве более сорока человек, нарушила Государственную границу Союза Советских Социалистических республик и напала на пограничные наряды, выполнявшие боевую задачу согласно боевому расписанию…

— Мне вот интересно, — шепнул Стас Алейников, — как ты все ж с той горы выбрался? Как умудрился чучмека этого взять?

— Будет время, расскажу, — ответил я ему тихо.

— А мне больше интересно, — начал, стоявший справа от меня Уткин своим низковатым баском, — как духи умудрились взорвать пост этих зеленых? Ихние погранцы вообще что ли не работают? Так, штаны протирают?

— Ох, не духи-то были, — кисловато заметил Стас. — Точно тебе говорю, не духи.

— А кто ж?

— Сами зеленые.

— Это как⁈ — Удивился Уткин.

— Потом я тебе объясню, Вася.

— Тем не менее — продолжал Таран, — наши пограничники справились с нападением врага решительно, проявили профессионализм и сноровку во время защиты Государственной границы. В бою доказали мастерство овладения навыками нелегкого солдатского труда. Доказали свою доблесть и решительность. Ефрейтор Канджиев!

— Я!

— Вовремя обнаружив нарушителей границы, ефрейтор Канджиев проявил выдержку и, будучи старшим наряда, на месте организовал засаду. — Провозгласил Таран. — Затем внезапно атаковал нарушителей. Силой своего оружия и меткой стрельбой уничтожил двух нарушителей. Рядовой Глушко!

— Я!

— Оказавшись окруженным врагом, проявил профессионализм и вовремя доложил на заставу о случившемся нарушении государственной границы. Силой своего оружия и гранатами уничтожил двоих нарушителей. После чего вывел наряд, включая раненного старшего наряда, из окружения. Сержант Мартынов!

— Я!

— Первым обнаружил группу нарушителей границы и, презирая страх, вступил с ними в стрелковый бой. Лично уничтожил нарушителя. Тем самым обеспечил отход рабочей группы, трудившейся под его командой. Рядовой Селихов!

— Я! — Отозвался я.

— Первым заметил группу нарушителей государственной границы. Проявив недюжинную выдержку и воинскую смекалку, уничтожил четверых врагов, из которых: силой своего оружия — троих, одного — в рукопашной. Будучи в окружении врагов, проявил смелость и самоотверженность. Презирая страх, без оружия, оттянул группу нарушителей границы на себя, позволив наряду сообщить о нарушении Границы и выйти из-под огня противника. Оставшись в одиночку, лично обезоружил и задержал нарушителя границы, доставил его на заставу.

Все это время Таран читал свой доклад по бумажке. Потом оторвался от нее.

— Рядовой Селихов, — сказал он.