После обеда нам выдали парадную форму, хранившуюся весь период обучения, на складе.

Новый стралей нашей учебной заставы, по фамилии Конаков приказал привести форму в надлежащий вид.

Несколько часов учебные заставы только и занимались тем, что толкались в бытовках, старательно выглаживая форму.

Вечером пришел приказ о том, что принятие пройдет на территории отряда в десять утра.

На следующий день, в семь мы уже ехали в автобусах из учпункта в отряд. Утро был пасмурным, но относительно теплым. Градуса три. А еще спокойным и на удивление безветренным. А ведь я уже попривык к суровым степным ветрам.

Забавно, что перед отъездом старлей приказал не надевать парадку. Сказал, мол, под шинелями видно не будет. Так мы и поехали в ХБ. Хорошо что заблаговременно, еще вчера, личному составу приказали привести и его в надлежащий вид.

Когда мы приехали, в отряде было уже многолюдно. На плацу поставили трибуны для начальства и парты для срочников, которым суждено сегодня было стать настоящими пограничниками.

Все началось в десять утра, как по команде. За полчаса весь состав отряда выстроили на плацу. Учебные заставы стояли спереди при автоматах, ждали, когда же все закрутится.

Справа от строя погранцов, пестрой толпой разместились родители и родственники новоиспеченных бойцов советской армии. Не скрою, что несколько минут искал я среди них знакомые лица родителей.

Казалось мне, целую жизнь я их не видел. А потом и вовсе признался себе, что мечтаю снова повидаться с мамой и отцом. Да только во всей этой разномастной толпе сложно было разглядеть их образы. Да и с Кубани, сюда, в Татжикскую ССР путь был неблизкий.

— Ешки-матрешки… — Буркнул стоявший рядом, в строю, Вася Уткин.

— Чего такое? — Хмыкнул ему я.

— Да вроде и не холодно, а весь трясусь, как цуцик.

— Волнуешься?

— Я? — Вася даже удивился, — да не… Ну может быть чуть-чуть. Боюсь, что запинаться стану, как буду читать присягу.

— Мы ж ее уже читали, — сказал я, — на учпункте.

— Больно сложная, заковыристая, — нахмурился он. — Я к такому не привыкший.

— Нормально все будет, — глянул я на Уткина. — Не бойся. Ты на учебной полосе, по канату через пропасть лазил — и то не боялся. А присяги испугался?

— Да я лучше б еще метров двести по такому канату поползал, чем перед строем присягу читать, — нахмурился он. А вдруг где-нибудь запнусь? Вдруг замешкаюсь? Что тогда другие скажут?

— Не дрейфь. Нормально все будет.

Когда все началось, торжественно зазвучал оркестр. На трибуну взошёл начальник отряда, подполковник Валерий Дмитриевич Давыдов. Это был невысокий и плотный мужчина со строгим лицом и благородной сединой на висках.

Вспомнилась вдруг наша с ним беседа по поводу произошедшего с Бодрых. На ней подполковник держался сдержанно и спокойно.

— Я понял вас, товарищ Селихов, — сказал он мне тогда, — должен сказать, что ваши решительные действия достойны уважения. Если б не вы, у сержанта Бодрых не было бы ни шанса. Стоило бы вас особо отметить.

Что значило это «особо отметить», я не сильно задумывался. Скажу больше, почти сразу слова командира отряда выветрились у меня из памяти. А тут стоило ему появиться, снова всплыли.

Заместитель начальника отряда отмаршировал к трибуне и отдал Давыдову честь. Тот ответил тем же.

— Товарищ подполковник! — Громко заговорил заместитель, — личный состав отряда, для принесения присяги молодым пополнением построен! Заместитель командира отряда майор Филипенко!

— Здравствуйте, товарищи! — Заговорил в микрофон Давыдов.

— Здравия желаем, товарищ подполковник! — Отозвался стройный хор пограничников, действующих и тех, кому только предстояло пополнить ряды отряда.

После небольшой торжественной речи подполковника Давыдова, на плац вынесли знамя Московоского пограничного отряда. Несла его знаменная группа под марш «Прощание славянки».

А потом подполковник приказал командирам учебных застав привести молодых бойцов к присяге. По очереди каждый подходил к укрытому красным полотнищем столу, брал в руки АК-74 и красивую красную папку с текстом присяги.

Плац наполнился голосами читающих торжественные слова бойцов:

'Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю Присягу и торжественно клянусь: быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество, и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству.

Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу мою торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа.'

Положив папку на стол, я взял ручку и поставил подпись в специальном бланке напротив моей фамилии.

Подумать только. Второй раз за жизнь приношу воинскую присягу Советской Родине. Интересно, а кроме меня подобное еще кому-нибудь довелось?

Несмотря на обилие новобранцев, справились мы относительно быстро, где-то часа за полтора.

— Товарищи пограничники, поздравляю вас с принятием воинской присяги! — Произнес Давыдов с трибуны.

Ответом ему стало троекратное «Ура».

После, с поздравительными речами выступили несколько высокопоставленных начальников и командиров. Даже председатель местного колхоза произнес молодым бойцам благодарную напутственную речь.

Заканчивал снова Давыдов:

— Сегодня торжественный день, — начал он, выдержав многозначительную паузу. — И даже недавние невзгоды, постигшие наш славный отряд, не омрачат его. Даже напротив. У пограничников всегда есть повод для гордости. Наши славные бойцы оберегают рубежи Родины. Стойко выносят тяготы и лишения воинской службы. Демонстрируют выучку и мастерство в нелегком воинском труде на своей и на чужой земле. Однако совсем недавно, у нас появился еще один повод для гордости. Гордости за то, что отряд в очередной раз доказал, каких людей, каких бойцов, он может воспитать в своих стенах!

Ряды пограничников затихли, ожидая, к чему клонит начальник отряда.

— Рядовой Селихов! — Вдруг назвал он мою фамилию.

— Я! — Крикнул я и даже недоуменно нахмурился.

— Выйти из строя!

Солдаты расступились передо мной, и я вышел из строя. Строевым шагом прошел к трибуне. Плац между ней и строем пограничников показался мне настолько пустым, что на миг я ощутил себя какой-то белой вороной.

— Товарищ подполковник, — взяв под козырек, начал я, когда оказался перед Давыдовым, — рядовой Селихов по вашему приказанию прибыл.

Когда встал смирно, подполковник тоже опустил руку. Потом шепнул что-то своему заму и получил от него небольшую лаковую шкатулочку и книжку. Спустился ко мне и заговорил:

— От имени Президиума Верховного Совета СССР, Председателем Комитета государственной безопасности СССР, за заслуги, проявленные в период прохождения воинской службы, медалью за отличия в воинской службе второй степени награждается Селихов Александр Степанович.

С этими словами он передал мне медаль, а вместе с ней и красненькое удостоверение.

— А чего ты так смотришь? — с ухмылкой спросил начотряда, пожимая мне руку, — заслужил. Если б не ты, Бодрых бы погиб там, в том безымянном ущелье. А так жив остался.

— При всем уважении, — сказал я, — много кто ему жизнь спасал. Не один я.

— И это верно, — кивнул Давыдов, — все, кто боролся за то, что б сержант Бодрых дышал — достойны уважения. Но мне майор Громов доложил так: первые секунды после ранения оказались решающими. Если бы ты, Саша, не предпринял тех своих решительных действий, сержанта не то, что до погрангоспиталя, даже до отряда не довезли бы. Так что можно считать, ты спас ему жизнь. А еще я слышал, что были вы с ним не в лучших отношениях.