Я улыбнулся.

— А где она? Работает или учится сейчас твоя Настенька?

— Как из детдома выпустились, пошла учиться. Медсестрой будет. Вот я думаю: может, когда еще увидимся?

— Ты не отвлекайся, Вась. Подшивай. Времени у нас осталось не так уж много.

Уткин вздохнул, выгнулся, хрустнув спиной. Потом снова сгорбился, опустив широкие плечи. Стал возиться с подворотничком.

— Если б не ты, я б, наверное, никогда и не понял, как это пришить.

На это я ничего не ответил. Только украдкой улыбнулся. Мне хотелось помочь Ваське. Все же он не струсил, когда мы с дембелями дрались. Кинулся на помощь, без всяких сомнения. Когда бывает такой товарищ, любую войну пережить можно. Уж я-то знаю.

В следующее мгновение мысль у меня зашли о брате. Интересно, как он там устроился? Нашел ли он себе товарищей, на которых можно положиться? Брат у меня и сам не промах. Но один в поле не воин. В результате недолгих раздумий, я решил, что устроился он хорошо. Раз уж я нормально чувствовал себя в бригаде, когда проходил срочную в ВДВ, то и он устроится.

Внезапно дверь бытовки скрипнула. Внутрь вошел сержант Бодрых в компании двоих старослужащих. Вася напрягся, бросив на них беспокойный взгляд. Я спокойно продолжал проверять, как пришлись петлицы.

Явились, не запылились. И чего не спиться? Видать, Бодрых не терпится к своему щегольскому наряду и мои часы добавить. Да и стариков я узнал. Они рубили нашу одежду за баней.

— Ну здорова, салаги. Трудитесь? — вальяжно прошел он вглубь комнаты. — Постегаете, так сказать, тонкости армейского быта?

Я не удостоил его ответа, продолжая делать свои дела. Вася только мрачно закряхтел.

— Э, слышь, — кивнул мне Бодрых, — я ваще-то к тебе обращаюсь, боец.

М-да. Я прекрасно знал, что если на афганских заставах солдатам было не до дедовщины, в учебке явление такое вполне себе сохранялось. Тут можно было запросто получить по шапке, если дедам что не так. Правда, это меня совершенно не пугало.

Еще будучи сам сержантом, гонял я всех этих дедов-умников пачками. Был ярым противником подобного рода неустанных отношений. Вот и сейчас изменять себе не собираюсь.

Да и солдаты, в большей массе меня в этом поддерживают. Есть тут тонкая грань, на что можно закрыть глаза, а чего допускать никак нельзя. Эту тонкую грань я в свое время прекрасно нащупал.

— М-да. дедовщин у вас тут цветет и пахнет, — задумчиво сказал я.

Старослужащие во главе с сержантом переглянулись.

— Какая дедовщина, ты че, запах? — Выпятил грудь один из стариков.

Я глянул на него холодным взглядом. Старослужащий даже занервничал от такой уверенности в моих глазах. Зрачки его забегали, но больше ничем он свое состояние не выдал.

— На заставах вы, я так понял, не служили, — сказал я. — Трусите, или че?

— Ты че, запах? — Брыкнулся второй, но Бодрых его остановил. — Тихо-тихо, Миха. Нам залеты сейчас не нужны. Сам знаешь.

Старослужащий повел плечами, сверля меня злым взглядом.

— Слушай, друг. Давай по-хорошему, а? — Начал сержант. — Вы тут только запахи, еще даже не духи. Потому законы солдатского братства нарушать не надо. Чревато это.

— Что-то я не помню, где в законах солдатского братства говориться, что можно отжимать у молодых солдат вещи, — ответил я совершенно буднично.

— А кто говорит, «отжимать»? — Удивился сержант. — Конечно, отжимать не надо. Мы такого подхода не разделяем и не уважаем.

С этими словами он бросил ехидные взгляды на старослужащих. Те принялись ухмыляться.

— Ну да. — сдерживая смех сказал один из стариков. — Не разделяем.

— Ну и я ж говорю! — Подтвердил сержант Бодрых. — Короче, смотри какой разговор. Мне тут дослужить осталось каких-то полгода. Через месяц перевожусь на иранскую границу. Потом пойду на гражданку. Надоела мне вся эта армия. Ну а на гражданку, сам понимаешь…

Бодрых многозначительно помолчал, приосанился и выпятил грудь.

— … надо уходить красиво. Что б все как надо. При полном параде, так сказать.

— И?

— Ну вот скажи, на кой ляд тебе такие часы тут красивые? Ты ж их через месяц уговнюкаешь. Ну или вообще сопрут. А может, разобьешь. Разве это дело? А я их сохраню до дембеля. Будут у меня храниться, что называется, в первозданном виде. К парадному кителю ох как подойдут, когда домой поеду.

Не ответив сержанту, я спокойно встал с табурета, свернул и положил на него китель.

— Но я ж не отбираю, — поторопился продолжить сержант. — Я меняюсь! Во!

Он снял с руки и показал мне обсосанные, все в царапинках часы с драным ремешком. Стекло циферблата было исцарапано до такой степени, что рассмотреть время на них — та еще задача.

— Часы крепкие! «Полет»! Я их еще с сержантской школы ношу. Ну и че? Ходят как миленькие, ни разу не подвели! Да и вид хорош! Стекло полернуть и будут как новые!

— Ну вот, полерни, — пожал я плечами. — Да так и езжай на гражданку.

— Ты, че, не понял еще, что такие котлы духу не положены⁈ — Крикнул один из старослужащих.

Я устало выдохнул.

— Тебя как зовут, Сержант? — Спросил я.

Сержант хмыкнул.

— Бодрых Григорий Сергеевич. Будем знакомы, — с явной насмешкой в голосе проговорил он.

— Ну вот и скажи, Бодрых Григорий Сергеевич, почему ты решил на иранскую границу перевестись? Боишься, что пошлют в Афган?

Сержанта чуть не перекосило. По роже его было видно, что он не знает, чего ему делать: злиться или стесняться своей трусости.

Старики за его спиной сконфуженно переглянулись, но один все же спохватился. Это был тот же самый, что уже рыпался на меня:

— А-ну иди сюда! Ща я тебе душу пробивать буду!

Он шагнул было вперед, я встретил его суровым взглядом, будучи наготове. Васька Уткин, забыв про подворотничок, тоже вскочил. К нему тут же метнулся второй старик.

Сержант растопырил руки, перекрывая обоим дорогу. Трусит, зараза. Хотя этого я и ожидал.

Хотелось мне его спровоцировать, что б вспылил, полез в драку и отхватил. С него спрос будет больше чем с меня, простого солдата. Особенно перед переводом на хлебное место. И он об этом знает, вот и опасается, держит своих на коротком поводке.

Ох, и предъявят ему деды потом за это. За то, что вот так, перед простыми «запахами» лицо потерял. Но видать, Бодрых было гораздо важнее, что о нем офицеры знать будут, чем мнение его сослуживцев. Еще бы. Месяц тут остался. А может, была и другая причина.

Если щас будет драка, я был больше чем уверен, что Бодрых больше не увижу в отряде. Однако хитрый черт и сам это прекрасно понимал. Вот и не быковал лишний раз.

— Тихо, мужики. Не горячитесь, — побледнев лицом, сказал Бодрых.

— Не, ну ты слышал, Гриша, че он говорит? — Кивнул на меня один из стариков.

— Будь другом, Мих уймись. Успеешь еще, если надо будет, — пробурчал Бодрых.

Старослужащий с кислым лицом отступил. Второй заявил Васе:

— Че бугай, ты как, громко падаешь? Мож проверим?

Вася ничего ему не ответил. Он только наградил старика тяжелым взглядом и помял крупный кулак.

— Я так понимаю, меняться ты не соглашаешься, — мрачно сказал Бодрых.

— Верно понимаешь.

— Ну, видит бог, я думал с тобой по-хорошему, — выдохнул сержант. — Лады. Пошли, мужики.

Сержант повел обоих старослужащих прочь. Последний, выходя обернулся и, презрительно глянув на меня бросил:

— Ну все, вешайся!

— Попробуй повесь.

— Ты че, мля? — Кинулся он в комнату, и сержант его остановил.

— Миха-Миха. Тихо. Пошли.

Когда троица исчезла в коридоре, оттуда послышалась тихая ругань. Солдаты предъявляли сержанту за нерешительность. Не прошел фортель сержанта. Он думал, мы с Васей тут же струсим и пойдем у него на поводу. А тут такая засада.

— Я уж думал, сейчас будем им морды бить, — Вася вернулся на свой табурет. Поднял и отряхнул китель.

— Нет, — холодно ответил я. — У этого кишка тонка. Хочет в отряде дослужить свой месяц без залетов. Что б на хорошем счету остаться.