Пусть рукопашные и были редкостью, а боец, иной раз мог всю войну пройти, ни разу в такой не поучаствовать, но если и были, то отличались они особой жестокостью. Что мы духов, что они нас, «шурави» — все рвали друг друга чуть не зубами. Рвали, чтобы выжить в рукопашном бою. А те, кто рвал, чтобы отомстить, дрались еще злее. Я мстил.

Пережив такое, драка в туалете с зазнавшимися дедами казалась детским утренником в яслях.

— Нормально научат, — проговорил я с доброй улыбкой. — Тебе хватит.

— Ну… Ну тогда хорошо…

Отдышавшись после драки, мы с Мамаевым пошли на выход, чтобы вернуться в расположение. Не успели мы покинуть уборную, как в дверях появился старшина заставы Маточкин. Вместе с ним были и Бодрых с сержантом Сережей. Оба с виноватым видом. А вот Сеня, видать, ускользнул.

— Ну что, орлы, — холодным как железо голосом начал прапорщик. — Это залет.

В бытовке горел свет. Подходило три часа ночи. Хмурый и сонный Машко расхаживал туда-сюда. Его подняли среди ночи, когда прапорщик застукал нашу шатию-братию после драки.

Машко хоть и попытался привести себя в надлежащий вид, но все равно выглядел помятым: лицо его осунулось, а под глазами повисли мешки. Он внимательно всматривался в наши лица и приказал предъявить кулаки к осмотру. Когда не нашел никаких видимых травм, сказал:

— Попались вы, ребятки. Из-за чего драка была?

Все молчали. Никто не спешил выдавать причину ссоры, а деды придумывали дурацкие оправдания. Впрочем, Машко этим было не провести.

— Так, стоп-стоп, — остановил сержантов Машко. — Значит так. У нас два пути. Первый — завтра вся учебная застава бежит марш-бросок до стрельбища. А там, как ни как, не меньше семнадцати километров наберется. Второй вариант — вы рассказываете мне все, как было в подробностях. Спокойно и обстоятельно. Тогда я решаю, как наказать только вашу компанию.

Все задумались. Упирался только Бодрых и то недолго. Остальные быстро согласились, что марш-бросок для всех — наказание излишне чрезмерное, учитывая, что в драке пострадавшие отделались легкими ушибами.

А еще старлей знал, на кого давить. Ну и надавил на сержанта Бодрых. Видать, был Гриша как-то с ним повязан, потому что быстро сам загнал себя в ловушку, а потом обреченно признался.

— Значит, говорите, из-за часов была драка? Я к тебе обращаюсь, Бодрых!

— Так точно… Из-за часов, товарищ старший лейтенант… Селихов разбил мои на марш-броске. Я посчитал, что будет справедливым, если взамен отдаст мне свои.

Говорил он тихо и виновато, будто бы стыдился своих слов. Сергей же, второй сержант, поглядывал на Бодрых со злым укором во взгляде.

— Но драться мы не собирались! — Вдруг крикнул Бодрых, — я думал, все по мирному сделать! Что б по справедливости!

— Да не ори ты так, — тронул лоб Машко, — люди же спят!

— Виноват, товарищ старший лейтенант, — проговорив тише, смутился сержант.

Все виновники «торжества», вытянулись смирно. Прапорщик Маточкин стоял у входа, заложив руки за спину. С видом орла, терпеливо выслеживающего добычу, он сверлил нас взглядом.

— Ну а ты, Селихов, что ты скажешь в свое оправдание? — Спросил Машко.

— У меня хотели отнять мое. Я не отдал, — пожал я плечами.

Старлей глянул на меня с недоброжелательностью во взгляде.

— Когда обращаетесь к старшему по званию, боец, обращайтесь по уставу, — сердито сказал старлей.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к сержанту Бодрых, — ровным тоном проговорил я.

— Разрешаю.

— Скажите, товарищ сержант, — начал я. — При каких обстоятельствах вы разбили свои часы?

— В ходе марш-броска, — пробурчал Бодрых недовольно.

— Конкретнее.

— Упал, потому что вы, рядовой, подставили мне подножку.

— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант! — Вклинился вдруг осмелевший Мамаев.

Машко ответил, что разрешает.

— Он врет! Он на Селихова чужие вещмешки повесил, стал дедовщину творить… — Мамаев говорил так торопливо, что его рассказ превратился в какую-то кашу.

— Брешет! Товарищ старший лейтенант, он брешет! — Поспешил ответить Бодрых.

Машко смотрел на это с недоумением, а я покосился на Мамаева, взглядом пытаясь намекнуть ему, чтобы молчал. Сработало, и тот осекся на половине. Машко давить его не стал, и вместо этого обратился к Бодрых. Тот, не зная, куда деваться, выдал почти все, что происходило к концу марш-броска. Припертый к стенке Бодрых, в конце концов, согласился, что вел себя неподобающим образом.

Потом даже признался, что подговорил Мамаева выманить меня среди ночи в уборную, а Сергу и Сеньку Лопина — подкараулить меня там, чтобы надавить. Даже дневальный оказался тут замешанным.

Машко при этом с каждым сказанным сержантами и солдатами словом мрачнел все сильнее и сильнее.

— Так… Ясно… — проговорил он наконец. Потом отошел к старшине, пошептался с ним. Вернувшись, продолжил: — Ты, Бодрых, залетел как надо. Тебя б за такое, по-хорошему, на губу кинуть. Что б ты посидел там, да подумал о своем поведении.

Бодрых аж побледнел от страха.

— Но к вашему счастью, у меня на новой должности и своих проблем хватает. Потому пойду вам навстречу. Короче, так. Следующие три дня все у меня будете ходить во внеочередные наряды. Включая дневального. О том, что тут случилось — ни слова. Поняли? А что касается вас двоих, — старлей наградил нас с Бодрых строгим взглядам, — еще раз узнаю, что между вами какие-то конфликты — запляшите у меня по-другому. Ясно вам?

— Так точно, — поспешил ответить Бодрых.

Я только поджал губы и промолчал. Видно было, что и Машко самому не нужны были все эти разборки и лишняя головная боль. Раз уж ничего серьезного не случилось, давать делу ход Машко не хотел. Решил разобраться на месте.

Признаюсь, я подозревал, что так будет. Специально бил сержантов и Сеню аккуратно и технично, чтобы, если поймают, меньше было вопросов. План мой сработал, и мы отделались полёглому.

Вот только потом, когда Машко отпустил всех, а Бодрых попросил задержаться, неприятные подозрения зародились у меня в душе. Как говорится: общий враг сближает. А и у Машко, и у Бодрых теперь такой враг был. И это я.

— Ты тоже свободен, Сергей Станиславович, — проговорил Машко старшине, — иди отдыхай.

Прапорщик отдал честь и исчез за дверью. В бытовке остался только Машко и Бодрых. Сержант был бледный как бумага. На лбу его появились крупные капли пота.

— Да не дрейфь, ты, сержант, — сказал Машко и подвинул себе табурет. Снял фуражку и пригладил немного топорщившиеся после сна волосы. Сел, — лучше тоже присядь.

Бодрых растерянно поискал взглядом табурет. Найдя, присел.

— Ты ж знаешь, Гриша, что с тебя спрос большой, — продолжил Машко. — Уж точно побольше, чем с этих салаг.

— Знаю, товарищ старший лейтенант, — виновато сказал Бодрых.

— Да и рапорт твой о переводе все еще у меня, Бодрых. Помнишь?

Сержант сглотнул.

— Если заверну, останешься тут, на афганской границе, — пробурчал Машко.

— Пожалуйста, — Пискнул Бодрых, — не нужно заворачивать…

— А это все, Гриша, от тебя зависит, — проговорил Машко.

— Я к Селихову и на пушечный выстрел не подойду! Я…

— Знаешь, что я тебе скажу, Бодрых, — перебил его старлей, — если б залетел один только Селихов, а вас тут не было, я б и думать не стал. Сунул бы его в наряды до конца учебки, и дело в шляпе. Но драка массовая, это другой вопрос. Деликатный.

Бодрых уставился на Машко непонимающим взглядом.

— Тебе ж Селихов не нравится, так? — Спросил Машко тихо.

— Не нравится, — буркнул сержант.

— Ну вот, и мне не нравится. Было б неплохо, если бы нашелся повод от него избавиться. Однако докопаться до него будет сложно. Селихов — хитрый гад. Но знаешь что, Гриша?

— Что? — Бодрых раззявил рот.

— Было б неплохо, если бы кто-нибудь такой повод создал. Понимаешь, о чем я?