Драконы не были невосприимчивы к болезням, но это было редкостью для них, и Фальтирис никогда не видел этого воочию. Вся его мощь, весь его огонь и ярость, все титулы, которые он заработал, и легенды, которые он вдохновил, — все это теперь было напрасно. Ничто из этого не могло ему помочь. Он не мог сразиться с врагом, напавшим на его пару, не мог отпугнуть его своим присутствием или испепелить в драконьем огне. Он не мог разорвать его когтями или ударить хвостом.
Когда Красная комета впервые появилась и свела с ума драконов вокруг Фальтириса, когда его усилия не смогли предотвратить смерть его родителей, он почувствовал себя бессильным. Когда его впервые заставили принять человеческую форму, он почувствовал себя беспомощным. Теперь это было больше, чем просто чувство — это была его правда.
Время шло, бормотание Эллии становилось все более частым, ее слова было легче понять, но не менее тревожными или сбивающими с толку. Она сама часто казалась сбитой с толку — сбитой с толку, напуганной и страдающей. Говорила наугад, ссылалась на места, которых он не знал, звала людей, которых там не было, и иногда умоляла, как будто это могло каким-то образом просто прекратиться. Эти бредни происходили даже тогда, когда она, казалось, бодрствовала.
Фальтирис не знал, какие видения она видела мысленным взором, не могла догадаться, попала ли она в ловушку собственных кошмаров или в нечто более зловещее. Красный жар все еще безжалостно терзал его, но его связь с Эллией стала сильнее, чем проклятие драконьей погибели. Какой бы физический дискомфорт он ни испытывал из-за этих первобытных побуждений, он был незначителен. Он должен был заботиться об Эллии.
Поэтому Фальтирис сделал единственное, что пришло ему в голову, — он говорил с ней. Когда она начала бредить и бормотать, говорил с ней, сказал, что он с ней. Сказал ей, что она в безопасности. Когда ее отдых показался более спокойным, он рассказал ей о ее силе, о ее силе воли. Рассказал ей о маленькой охотнице, которая заявила права на могучего дракона — которая приручила дракона.
Фальтирис нежно погладил ее по щеке.
— Ты Эллия охотница, дочь Телани, королева Мерцающих вершин и всех земель, видимых с их вершин. Твоя сила не имеет себе равных, ибо ты победила Фальтириса Золотого. Ты победила Победителя. Ты переживешь это, человек.
Иногда его голос, казалось, успокаивал ее, спуская с высот бреда. Иногда Эллия прижималась к нему или цеплялась за него с удивительной силой, учитывая ее состояние. В нескольких редких случаях она отвечала, хрипло произнося его имя.
Но жар ее тела не уменьшился, ее бледность приобрела болезненный оттенок, и он мог поклясться, что она выглядела худее, чем пару дней назад.
На четвертый день после нападения дюнных гончих он смог заставить ее принимать воду только по несколько капель за раз. Ее губы, когда-то такие сочные, восхитительно розовые, были сухими и потрескавшимися, а дыхание было неровным, хриплым.
Фальтирис одновременно оцепенел и страдал от агонии огромного давления, сокрушающего его. Какая-то инстинктивная часть его разума распознала то, как она дышала, то, как выглядела, как признак ее надвигающейся смерти.
Огненная ярость встретилась с ледяной печалью в его сердце — и огонь, на этот раз, был бессилен против этого глубокого холода.
— Пожалуйста, Эллия, — сказал он, прижимая ее к своей груди и обернув вокруг нее крыло. — Пожалуйста, не оставляй меня.
Его голос звучал чуждо для его собственных ушей — надломленный, грубый, отчаянный. Ничто в его жизни не было так важно, как она. Он никогда ничего не хотел, никогда ни в чем не нуждался так сильно, как в ней. Они только начались. Конец не мог наступить так скоро.
— Ничто не имеет значения, кроме тебя, — продолжил он, эмоции сжимали его горло. — Все годы позади меня так же бессмысленны, как пыль на ветру пустыни, и любое будущее было бы таким же, если ты не будешь рядом со мной.
Она пошевелилась, прижимаясь к нему всем телом, и ее теплое дыхание овеяло его грудь.
— Наконец-то свободен, — пробормотала она. — Ты можешь… наконец-то освободиться… от меня.
У Фальтириса перехватило дыхание. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, так как в груди нарастало мучительное давление. Его сердечный огонь шипел, как пламя, лишенное топлива, и его сердце было полностью поглощено печалью, разбившись на бесчисленные осколки льда.
Неужели она смирилась с такой судьбой? Неужели она оставила свою надежду? Где было то упорство, тот дух, который она проявляла раньше?
— Нет, — прохрипел он.
Его сердечный огонь разгорелся с новой вспышкой ярости. Точно так же, как драконья погибель пыталась контролировать Фальтириса, эта болезнь крови приводила его пару в отчаяние, сокрушая ее под тяжестью страданий, которые она ей причинила.
Если бы Фальтирис мог взять на себя этот груз, чтобы он мог принять ее боль в свое тело и избавить ее от всего этого.
— Ты останешься со мной, Эллия, — прорычал он, обхватив ее лицо руками. — Ты не оставишь меня. Ты не сдашься. Это не моя просьба и не моя надежда, это мой приказ как твоей пары. Оставить меня в покое было бы самым жестоким поступком, потому что, где бы ты ни была, я никогда не освобожусь от тебя. Ты вплетена в мою душу. Твой жар горит в моем сердечном огне, и наша связь пульсирует в каждом ударе моего сердца.
Он крепче прижал ее к себе, и Эллия слабо вцепилась в него. Его горло внезапно стало пересохшим и рваным, его дыхание оставляло огненный след каждый раз, когда они приходили или уходили, и ужасный жар пробегал прямо под его чешуей.
Обстоятельства того, как он и Эллия встретились, как сформировалась их связь, больше не имели значения. Он нуждался в ней в своей жизни. Не было истины более великой, чем эта, не было желания или необходимости, которые могли бы перевесить ее.
— Ты должна остаться со мной, Эллия. Пожалуйста, — умолял он.
Фальтирис склонил голову, уткнувшись лбом в ее волосы. Ее сила, и без того ослабевшая, угасала вместе с решимостью. Во что бы он когда-то ни верил, как бы он себя ни вел, драконы не были богами, а Фальтирис Золотой был далеко не всемогущ. Он не мог подчинить мир своей воле, реальность не изменилась бы в соответствии с его желаниями.
Он был маленьким, он был беспомощным, и он был напуган — напуган за жизнь своей пары. Он боялся потерять ее. Те навыки, которые он развил за свою долгую жизнь, были сосредоточены на реализации его амбиций. Его тысячелетнее завоевание региона было обусловлено его способностью сеять смерть и разрушения, его мастерством запугивания и хитрым использованием репутации, отточенным драматическим талантом, который гарантировал, что каждое его действие было достойно легенды.
Но Эллия теперь не нуждалась в завоевателе, и ее потребность в защитнике тоже прошла. Ей нужен был целитель, знахарь, или как там их называли люди. Ей требовался кто-то, обладающий знаниями и навыками, превосходящими его собственные.
Его хвост хлестал по гнезду, сминая одеяло и шурша травяными ковриками под ним. Его крылья вздрогнули и крепко хлопнули по спине. Он знал, что должен был сделать, и это знание только усугубляло его боль, все глубже вонзая когти сожаления и печали в его сердце.
Его женщина была в таком состоянии, потому что он отказался жить среди ее народа, потому что он отверг саму мысль об этом без раздумий, без колебаний, без сострадания. И теперь он должен был пойти к ним. Кто еще мог помочь Эллии, если не ее собственный народ? Хотя у него и теплилась надежда, что она справится сама, он не стал бы рисковать ее жизнью, основываясь на этом.
Фальтирис не знал, как ей помочь, и ее племя было единственной группой, о которой он знал в окрестностях. Они были единственным вариантом. Они были ее единственной настоящей надеждой.
Его гордость была небольшой жертвой, которую он должен был принести, чтобы спасти жизнь своей Эллии, и он с радостью принес бы эту жертву снова и снова, если бы это было необходимо для ее защиты.
