Упали Егер и другой фашист — а потом штурмовики открыли огонь по Стейнфельду с Торренсом. Стейнфельд резко дёрнулся: в него попали дюжиной пуль. Его закрутило, и он рухнул, продолжая стрелять. Торренс вышиб мозги штурмовику, убившему Стейнфельда.

И тут в него попали тоже. Он ощутил резкий удар в грудь и ещё один, в правое бедро. Он упал.

Стейнфельд, что ты, блин, натворил? Не было смысла. Мы же их сделали. Мы их поймали. Не было никакого...

— Был у него резон, — произнёс Роузлэнд.

Роузлэнд сидел у койки Торренса в набитом до отказа правительственном госпитале Новой Французской Республики. В палате лежали ещё четверо. Торренс не ответил вслух, потому что по его трахее вниз, к разорванному пулей правому лёгкому, спускалась трубка, но взглянул на Роузлэнда, безмолвно спрашивая: О чём это ты, мать твою так?

— Он вёл личный дневник на иврите, — сказал Роузлэнд. Посмотрел на Торренса. Вид у Роузлэнда был совсем больной, хотя его не ранили. Было похоже, что ему трудно сидеть прямо. Торренс догадался, что друг не спит уже несколько суток.

— Я нашёл дневник в его вещах, когда собирал их для отправки моссадовцам. Я не утерпел. Я прочёл его. Там по большей части бесполезный для вражеской разведки материал — так, общие размышления. В основном личные переживания, идеи и чувства. И под конец — про Пазолини. Оказалось, что он знал про Пазолини и следил за ней. Стейнфельду стало известно, что она в контакте с оперативниками Уитчера. Он узнал про их затею с вирусом — перехватил и экстрагировал одного из агентов Уитчера. Он боролся с собой. Знал, что она одна осталась с образцом нерасоселективного вируса. Он считал, что, если она пойдёт до конца и сделает это — выпустит вирус в Берлине, подбросив фальшивый манифест, — то враг понесёт серьёзный ущерб, и в долгосрочной перспективе больше жизней будет спасено, чем нет. Затем он пришёл к выводу, что это ничуть не хуже — и оправдания жертвам десятков тысяч гражданских во имя какой-то политической стратегии быть не может. Он правда в этом уверился, честное слово. Но когда он переменил своё решение, было уже поздно. Она уехала в Берлин. Он пытался её найти, остановить... — Роузлэнд покачал головой. — Я видел его лицо, когда пришли новости из Берлина. Я никогда не видел на его лице такого открытого проявления эмоций...

Торренс едва заметно кивнул. Но подумал: Стейнфельд мог это остановить. Он позволил своей ненависти к ВА извести двести тысяч человек.

Разумеется, Стейнфельд отдавал себе в этом отчёт. Потому-то и ринулся в атаку на крыше.

Он присоединился к тем, чьи жизни израсходовал. Виновный лёг рядом с невинными.

Остров Мерино

— Куда мы сегодня пойдём? — спросила Алюэтт, подбросив босой ножкой белоснежную пену. Она бегала по линии прибоя, то убегая от волн, то приближаясь.

— Куда захочешь, — ответил Смок.

— А как насчёт завтра?

— Куда захочешь.

— Ты хочешь остаться на Мерино?

— Теперь это мой дом. Потому-то мы и вернулись. Это мой и твой дом. У меня грант, я намерен тут остаться и написать книжку; просто чтобы заняться чем-нибудь, но в основном — плавать с тобой, помогать тебе с домашними заданиями и говорить: нет, тебе нельзя смотреть спутниковое телевидение.

— Я тоже имею право смотреть телевизор.

— Нет, не имеешь.

— Нет, имею. Ну так, понемножку иногда.

— Может быть. Понемножку иногда.

Она пустилась в счастливый пляс вокруг него. Он печально улыбнулся, поглядел на залитый солнцем пляж и пальмы у дороги — высокие лохматые деревья кивали ему на лёгком ветру. Там и сям торчали пеньки, оставленные бомбардировкой, но большая часть пальм уцелела. Как и большинство островитян.

— Алюэтт, — произнёс он, — а ворон именно в тот момент умер?

— Когда мы отправили это сообщение в энтелехию? В поле Лэнга?

— Да. Это ты сделала?

— Нет. Но он умер в это мгновение. Он слетел с моего плеча и упал на колени. Я даже особо и не заметила, я же была в чиповом единении, сам понимаешь, но потом я расплакалась, когда нашла его. Но часть моего сознания всё время замечает, что вокруг меня творится. Он умер именно в этот момент. Когда мы отправили сообщение.

— Ох-хох. Вот чёрт.

— Дядя Джек?

— Да?

— Мистер Кесслер говорит, что твоя энтелехия — чухня на постном масле. Он говорит, что она не работает. А ты как думаешь, она сработала? Похоже, что так. Все же видели, что произошло, и потом они стали действовать.

— А может, это просто мы со СМИ подгадали нужный момент. Не знаю, сработала ли она. С такими вещами всегда трудно сказать, реальны они или нет. И если они реальны — значит, тот, кто их создал, тот, кто устроил этот мир, пожелал, чтобы так случилось. В смысле, они сами должны этого хотеть, так что мы не можем быть уверены, реальны они или нет. То, что люди относят к спиритической сфере...

— А можно мороженого?

— Ты слишком растолстела для мороженого.

Она совсем не растолстела, но притворилась, что разгневана замечанием.

— Неправда! Скорость моего метаболизма требует мороженого!

— Скорость твоего метаболизма. Ох-хо. Ладно, в таком случае пускай. Да. Можно мороженого.

— А можно другую птицу?

— Другого ворона?

— Нет. Какаду. Жёлтого какаду. Я знаю тут человека, который такого продаёт.

— Да. Мороженого и жёлтого какаду. Почему бы и нет? Взявшись за руки, они пошли обратно в отель.

ПерСт, Космическая Колония.

Четыре месяца спустя

Клэр подрезала розы.

Она работала со шпалерой красных роз для нового проекта по благоустройству Техсекции. Так она убивала время. Несмотря на фильтры, солнце жарило как следует, в воздухе стоял густой сладкий запах роз, и ей было приятно, что мышцы ноют от усталости. Наверное, потом надо сходить поплавать.

— Могу я помочь?

Она подняла глаза на незнакомца и вежливо улыбнулась ему. Азиат. Возможно, японец. Но для японца высоковат. Наверное, полукровка: наполовину американец, наполовину японец, судя по его росту и акценту. Кажется усталым и тощим. Смутно знакомым. Она его, наверное, где-то в Колонии раньше видела.

— Если хотите, можете помочь, — сказала она. — У меня, правда, больше нет кусачек. Вы разбираетесь в садоводстве?

— Не-а.

Его голос...

Он улыбнулся. Улыбка была ей знакома. Она обнаружила, что смотрит на его ухо. Уши несколько различались по оттенку кожи. У основания одного из них виднелся шрам.

— Моя сестра, — говорил человек, — обычно просила меня помочь у мамы в саду, когда мы были детьми. А я ей говорил: Китти, я займусь садом, когда мне больше нечего будет делать. Это, скорее всего, значит — никогда. — Он пожал плечами. — Теперь это никогда — настало.

— Вашу сестру зовут Китти?

— Да.

— Дэнни?

— Да.

— Дэнни?

— Ох-хо. Я...

Он не успел закончить. Она так кинулась ему в объятия, что едва с ног не сбила.

— Дэнни...

Спустя какое-то время, возможно, час, а может, и три — они не могли бы сказать, сколько времени проговорили, — они шли через невысокую рощицу рядом со старым памятником техникам, погибшим на строительстве Колонии. Клэр посмотрела на монумент, и в глазах её проступила неподдельная боль.

— Дэн... пока я была... пока мы были разлучены, у меня случилась связь.

— Правда? У меня тоже. — Он потрогал новое ухо.

— Но он погиб. В космосе.

— Твой экс погиб? И моя тоже.

Они помолчали немного, гуляя в искусственных сумерках, потом Торренс сказал:

— Слушай, я не один прилетел. Тут со мной друг, человек по фамилии Роузлэнд. Эйб Роузлэнд. Он... немного суицидален. Он один из лучших бойцов НС. Когда всё закончилось, он собирался было завербоваться в израильскую армию — у Израиля высокие шансы ввязаться в войну с этими новыми ливийскими чурбанами-фундаменталистами, если Бадуа не разберётся. Эйб ищет смерти, вот и всё. Он похож на Стейнфельда, только его гложет иная вина. А может, не такая уж иная. Я его чуть не силком сюда затащил. Ему нужно... убежище. Место, где можно начать всё с чистого листа. И мне тоже. Впрочем, Эйб пока не выходит из своей каюты. Я тут думал, может, ты ему работу в СБ предложишь, и...