— Мертвецы с нас не спросят, — заметил Гиссен. — Финальная фаза Полного Затмения ещё впереди.
— Правда, что ли? — расхохотался Уотсон, когда они вытолкнули его в зал. — Полному Затмению каюк. РСВ больше нет, Гиссен. Единственные имевшиеся у нас культуры вируса похищены активистами Сопротивления, и мы не успели их распылить. Вируса больше не осталось, Гиссен. Они забрали всё. Понимаешь? Всё.
Гиссен уставился на него.
— Идиот! Ты хранил все культуры в одном месте?
— Это всего на один день, — извиняющимся тоном отвечал Уотсон, пожимая плечами. — Но они знали, какой именно день. Их хакеры пролезли в наши логистические программы... — Он пожал плечами снова, широким жестом, имитируя француза, и опять неудержимо расхохотался. — Мертвецы с нас не спросят, говоришь? Знал бы ты, Гиссен, как бывают разговорчивы мертвецы! И я тоже заговорю! Выложим карты на стол и посмотрим, кто блефует, э?
— По крайней мере, в одном я могу быть уверен, — сказал Гиссен. — Ты ничего не скажешь.
Он подал знак двум кряжистым штурмовикам ВА в доспехах и зеркальных шлемах. Те помогли Рольфу придержать брыкавшегося Уотсона, пока Гиссен вынимал из кармана плаща скальпель, разводил Уотсону губы стволом пистолета и вырезал тому язык.
Ларусс, конечно, выступил по телевидению, стараясь успокоить людей, излить масло своего красноречия в неспокойные воды, но ни одна из его передач не попала в эфир: НС их глушило. Казалось, пираты НС везде.
Члены Внутреннего Круга тоскливо ожидали, пока прилетит вертолёт и унесёт их из Отеля-де-Виль... пока не прилетело сообщение, что вертолёт сбит Моссадом, а вокруг здания кружат два израильских боевых коптера.
Внутренний Круг собрался в Париже обсудить текущий кризис. Никто не ожидал столь спонтанного — или, возможно, не столь уж и спонтанного — восстания масс. Ларусс вышел на парадную лестницу Отеля-де-Виль и поднял к губам рупор, обращаясь к морю лиц. Он пытался объяснить им, что вот этот хихикающий, плюющийся кровью человек, которого конвоируют за спиной Ларусса охранники, и повинен в ужасах террора, проводившегося под носом у французского правительства, втайне от Ларусса, которого «держали в неведении», который понятия не имел, что творилось в центрах переработки или лабораториях Второго Альянса... этот человек, этот монстр, этот гнусный полковник Уотсон...
Уотсон лишь стоял, гортанно хихикая, и на губах его пузырилась кровь. Я говорю с ними кровью, думал он. Я говорю с ними, говорю с предельной искренностью, я говорю им правду. Я говорю с ними кровью.
Не успел Ларусс дойти до трети запланированного обращения (впрочем, слова его и так терялись в рёве толпы), как прогремели выстрелы; он упал, толпа ринулась вперёд, охрану Ларусса смяли и утрамбовали в кашу.
После этого мятежники занялись Уотсоном, повалили его наземь и принялись топтать ногами; они сломали ему рёбра и вмяли черепные кости в мозг, обессмысливая его идеи и саму личность, стирая информацию старомодным способом.
Мозг его был уже мёртв, но тело продолжало дёргаться под нестройными автоматическими импульсами жизни, пока его не убила, в общем-то бездумно, старая афганка с ножницами.
Она ежедневно работала этими ножницами в ателье. С той же методичной тщательностью, какую взрастил в ней этот труд, она перерезала Уотсону ножницами яремную вену.
Конечно, Стейнфельд тоже был там, на краю толпы, честно пытаясь как-то контролировать происходящее. Леспер, выйдя из подполья, присоединился к нему; у обоих были моссадовские «узи». Они надеялись взять членов Внутреннего Круга живыми и предать суду, дабы правда была озвучена во всеуслышание. Они орали своим бойцам, чтобы те сдержали напор толпы. Но партизан Нового Сопротивления смяли и отбросили, а стрелять в гражданских им не хотелось. Кроме того, у мусульман НС был особый зуб на Второй Альянс: мусульманский мир ополчился на Крэндалла и Уотсона за их богомерзкую поддельную Библию, за клевету Лже-Иисуса в адрес Магомета. Перед лицом дикой ярости исламистов военная стратегия оказалась бессильна.
— Attente! — взывал Леспер. — Подождите!
Но его никто не слушал. Толпа жаждала возмездия; возмущение переросло в лютый гнев. Взорвался заряд фрустрации от войны, мытарств и преследований властей. Люди выбили двери и рассыпались по вестибюлю, пулями и булыжниками снося со стен красочную лепнину и древние портреты, громя консоли ресепшионистов и выбивая окна — а также отнимая жизни у ошеломлённых охранников. Охрана была в доспехах, но какой прок от брони, если на тебя прут десятеро, точно обезумевшие медузы: разрывают броню, словно вскрывая устричную раковину, вгрызаются в мягкую и уязвимую человеческую плоть внутри, забивают до смерти людей, которые только и успели задуматься, а что они вообще тут делают и как дошли до жизни такой.
ВАшники отключили лифты, но толпа без труда пробралась на верхние этажи, ворвалась на комм-узел и в комнаты, где создавался поддельный образ Ларусса. Атака на комнату управления реальностью, о которой молил У. С. Берроуз.
Там обнаружились Рольф и Гиссен.
Гиссена вытащили из-под стола секретарши. Он плевался в них проклятьями, пока ему не вогнали пулю в рот: тут он сложился пополам, и вся его хрупкая педантичность рассыпалась на осколки от этой пули, он стал кричать и плакать, как потерявшийся мальчик, и долго так плакал и ныл... Стейнфельд и Леспер пытались пробиться к нему через толпу, надеясь добыть живым для трибунала, но толпа оттеснила их, подхватила Гиссена и понесла его к окну.
Его узнали. Ненасытный. Человек, которого допрашивал Гиссен, жертва пыток — узнал его первым. И первым заорал:
— Выбросить его из окна!
Гиссена вышвырнули в окно головой вперёд, и он приземлился в орущую на улице толпу, оставляя по себе струю крови.
В коридоре пытались прорваться к выходу на крышу несколько сотен ВАшников, некоторые в броне, некоторые в дорогих костюмах. С ними восставшим сладить было тяжелей. Но мятежники выдвинули вперёд партизан с оружием, и те открыли огонь, методично разя врагов. Некоторые фашисты, во главе с Рольфом, нашли в себе силы отстреливаться; Рольф, вниз по коридору, выкрикивал арийские обеты, стрелял из карабина и визжал:
— Juden Swine![76]
Стейнфельд и Леспер вздохнули как один и дружно выстрелили. Очередь «узи» Стейнфельда разорвала Рольфу рот, загнав расистские эпитеты назад в череп пулевым кулаком. С таким ответом не поспоришь.
Старинное здание разнесли подчистую. Всех, кто был внутри, убили, за исключением мелких сошек. Отель-де-Виль разграбили и сожгли до основания.
Большинство высших администраторов Второго Альянса погибли в первые двадцать минут восстания, и смертью крайне мучительной.
Стейнфельд сожалел, что их не удалось привлечь к суду. Что же касается их предсмертных мук, то об этом он не жалел вовсе.
Бой был выигран, так что, думал Торренс, Стейнфельду не было никакого резона поступать так на вертолётной площадке.
Там сгрудились члены Внутреннего Круга ВА — те четверо, кто остался в живых, в том числе сам старик Егер. Их окружили элитные фанатики СС и полдюжины штурмовиков ВА в полной броне. Они были на полной милости восставших. Их можно было захватить живыми или, откажись они сдаваться, сбить в воздухе ракетами. Не было совершенно никакого резона Стейнфельду их атаковать. Ни малейшего.
Но именно так поступил Стейнфельд. Он побежал к ним — скорее неуклюже, поскольку решение боевых вопросов привык перекладывать на Торренса. Он атаковал их с армейской винтовкой в руках, и оружие его, плюясь огнём, произносило единственную речь, какая сегодня имела значение.
— Стейнфельд, что ты, чёрт побери?.. — завопил Торренс. Кинувшись ему вслед, он попытался прикрыть Стейнфельда огнём, но подотстал из-за ноги.
