— А ты-то как, Алюэтт?

— Я в порядке. Я по тебе скучаю. Тут ещё кое-кто хочет тебя видеть.

Она пощёлкала языком и позвала кого-то невидимого на меринском диалекте. Ей на руку опустился ворон, скосив голову характерным дёрганым движением персонажа скверной анимации: недостаточно кадров в секунду.

— Ну, привет, Ричард, — сказал Смок.

Ворон встряхнулся и каркнул. Смок усмехнулся ему. Он вспомнил, как птица прибилась к нему на террасе разрушенного амстердамского здания. Они оба с тех пор многое пережили. Ворон связывал его с тем Джеком Смоком, которого нынче легко было принять за видение из кошмара: полубезумным бомжем, говорящим с птицами.

— Ты не собираешься прилететь меня повидать? — спросила Алюэтт таким тоном, словно вот-вот расплачется.

Смок ответил:

— Скоро! Как только смогу... У меня тут намечается медиаблиц, попытаюсь пробиться в большую Сеть... — Он помедлил, задумавшись, насколько безопасна эта линия. Особенно учитывая, что номер записан на Бадуа. У Бадуа своих врагов полно. Он даже не осмеливался упомянуть Хэнда по имени. — Я предприму кампанию с целью рассказать людям, что в действительности там творится.

Она кивнула.

— У тебя охрана есть?

— Да. Телохранитель.

Он отхлебнул эспрессо. Неплохо для кофе из кредитного автомата.

— Он проверяет соседнюю комнату.

Он солгал. Не было у него телохранителя, да и не должно было быть. В присутствии телохранителей он становился подозрителен, а это чувство доставляло ему больше неудобств, чем риск обходиться без охраны вовсе. Кроме того, едва ли враги пронюхали, что Смок здесь.

— Ладно. Ты скоро прилетишь меня повидать?

— Да. А ты продолжаешь усердно заниматься?

— Я много всего учу. Хочешь, я тебе покажу, как мой чип работает? Спроси у меня что-нибудь по математике. Я тебе скажу, каким днём недели будет любой день любого года... например, двенадцатое апреля 3503-го.

— Да ладно, пустое. — Он подумал, что чипы превращают людей в подобия аутистов-савантов. — Я тебе верю. Я слышал, у тебя трансатлантический канал к Жерому-X протянут.

— У них в Лондоне никого нет, чтобы нормально с генетическими структурами поработать, ну я и взялась.

— А ты в курсе, что это за структуры?

— Не-а. Микроорганизмы какие-то.

— Угу.

Хорошо. Он не хотел доверять ей больше информации, чем требуется. Она и так знает достаточно, чтобы за неё опасаться. Он отхлебнул ещё эспрессо. Солнце окончательно опустилось за горизонт, закат утягивался туда же, словно рак-отшельник под панцирь; по всему городу стали заметны признаки подступающей ночи: огни стали ярче, засверкали из городских глубин, словно зрачки зверей джунглей на картинах Руссо. Всё новые и новые огни, теперь явственно электрические; каждый отмечал человека или группу людей.

Он размышлял, насколько близко подошли учёные ВА к созданию Расоселективного Вируса. Он раздумывал, сколько таких огней может погаснуть, если вирус будет пущен в ход.

Вскоре этот город может окутать тьма.

— Спутниковые новости говорят, что у вас там прошёл кислотный ливень, — сказала она. Вид у неё был скорее возбуждённый, чем встревоженный.

— Да. Ливень задержал посадку. Какой-то особенно кислый шторм. Я слышал, что такие вот ливни бомжей убивают за считанные часы. Впрочем, дожди в этом году не такие скверные, как в прошлые лет пять. Наверное, химия наконец устаканивается в биосферном круговороте. Глобальное потепление осложняет ситуацию, так что с уверенностью сказать тяжело...

— Они долгонько тянули с принятием законов.

— Да. С такими законами всегда долго тянут. У тебя там есть с кем играть?

— Со мной Джулио играет. Он мне показал, как скорпионов в пустыне ловить.

— Что?! За детьми там вообще присматривает кто-нибудь? Беттина?

— Она ещё не вернулась из Лондона. Завтра.

— Скажи, чтобы отзвонилась мне. И не смей играть со скорпионами в пустыне, Алюэтт.

Да, подумал он, не смей играть со скорпионами в пустыне. В каком угодно смысле.

Париж

Роузлэнду хотелось ударить Пазолини. Прикрикнуть на неё. Она такая, блин, самоуверенная. О Господи, как же она наслаждается своим командованием.

Они сидели в старом отсеке станционного наблюдения станции метро. Переносные электролампы висели над притолокой, подсоединённые длинными оранжевыми проводами к старой системе кабелей питания, которую техники НС обнаружили уцелевшей в потрескавшемся бетонном потолке платформы станции. На полу, скрестив ноги, расположились Роузлэнд, Пазолини и двое других бойцов НС. Они расселись вокруг маленького монитора, настроенного на единственный работавший городской канал интернет-вещания. Они смотрели новостной выпуск, в котором функционер Партии единства комментировал «неподтверждённые слухи о поимке террориста по прозвищу Остроглаз». Фашисты надрывали глотки, вопя о своём всемогуществе. Никто не сбежит от длинной руки полицейского правосудия и бла-бла-бла.

А не пошли бы вы все, подумал Роузлэнд. Я выхожу из игры. И Торренс тоже выйдет, как пить дать.

— Пазолини, Торренс важен для нас. Он — главная спица в нашем колесе. Спроси Леспера, если мне не веришь. Не думаю, что твоё мнение объективно. Мы обязаны вытащить его.

— И скольких ещё мы потеряем? Чушь. Он сам дался им в руки. Попался, как имбецил.

— Он пытался освободить нескольких узников...

— Ему нельзя было так скоро возвращаться в Париж. Как глупо! У него на этой картинке голова перебинтована. Думаю, последствия мозговой травмы. Глупо. Нет, не стану я всем рисковать ради того, чтобы вытащить из тюрьмы ВА одного-единственного человека. Ты знаешь, сколько там политических? Они все важны для меня одинаково. Они не менее важны, чем Торренс. Там в тюрьме дети!

— Торренс ценный для Сопротивления боец.

— Не до такой степени.

— Ты против него ополчилась. Вы соперничали. Пазолини, отбрось собственные предубеждения.

— Я сказала: нет. Стейнфельд недвусмысленно дал понять, кто есть кто в иерархии отряда. Если тебе что-то не нравится... — Она величественно взмахнула толстой русской сигаретой. — Тогда найди себе другое дело.

— Это в большей мере моё дело, чем твоё...

— Ой, да, твоя бесценная еврейская кровь. Мученики мира и всякое такое.

— Пазолини, если я ещё раз от тебя услышу подобную антисемитскую х...ню, то, клянусь Богом, я... — Он осёкся и уставился в экран. — О нет.

Они увидели на экране Дэна Торренса. Его вели по тюремному двору. Куколка-Торренс на маленьком, пестревшем помехами экране в углу бетонной комнатушки — но этого человека они узнали немедленно, хотя бы и в обличии видеоабстрактного незнакомца из теленовостей. С ним обращались так же, как и со всеми остальными безликими террористами, уловленными под софиты ВА. Его конвоировали в неприметное коричневое здание. Снимали с рук, ракурс съёмки вихлял, следуя за ним в газовую камеру. Было нечто унизительное в том, чтобы врага государства травили газом — куда менее героическая смерть, чем расстрел. Второй Альянс умышленно выбрал этот способ казни.

— Интересно, что они вытащили из него под экстракторами? — проговорила Пазолини. Комментатор говорил низким серьёзным голосом, по-французски, но Роузлэнд понимал большую часть сказанного. На лице преступника нет и следа эмоций, пока его ведут на казнь; у него были все возможности выразить раскаяние, но он пренебрёг ими... Вот его вводят в камеру, и на лице его появляется даже нечто вроде ухмылки... Но маска равнодушия на лице предательски трескается, и проступают подлинные чувства: он начинает паниковать...

Роузлэнд подумал: Господи, Дэн ужасно выглядит. Истощённый, больной. Что они с ним сделали? Сломали под пытками, наверное. Психологически он уже давно мёртв.

Роузлэнд поднялся, подошёл к экрану и с размаху пнул его.

Бах! Катодно-лучевая трубка лопнула. На пол полетели осколки стекла. Искры, запах горелой изоляции.