Париж

Роузлэнд боялся, что его застрелят, и немного стыдился этого, вспоминая, что ему пришлось пережить в центре переработки. Его уже застрелили сегодня — прямо в сердце. Было больно. Но остался только маленький синяк — вместо настоящих пуль использовались восковые шарики с красным мыльным раствором, а стреляли из пейнтбольного ружья. Шарик просто отмечал факт попадания, сигнализируя, что ты «мёртв».

Но он стоял, отмеченный «смертью», переводя взгляд с красного мазка поперёк груди на ствол ружья улыбчивого араба, который его застрелил. У него ноги сделались резиновыми. Ему пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Араб застрелил еврея прямо в сердце...

Арабский оперативник НС похлопал его по плечу и сказал:

— Всё в порядке. Ты научишься. Ты способный, я же вижу!

И предложил ему косячок. Но Роузлэнд отказался. Его ещё не попустило.

Теперь, в одиночестве, он крался по проходу между пыльными ящиками с пейнтбольным ружьём в руках (у партизан таких было около дюжины, они их позаимствовали в развалинах старой лавки спорттоваров) и, щурясь, вглядывался в сумрак. Остановился протереть запотевшие очки ночного видения, затем пошёл дальше. Замер, услышав, как шарики с подкрашенным мыльным раствором щёлкнули о пластик всего футах в пятидесяти. Кто-то разочарованно чертыхнулся, ещё кто-то — рассмеялся.

Это всего лишь пейнтбольные шарики, твердил он себе.

Но, продолжая двигаться по коридору в полуприсядке, едва удерживая ружьё вспотевшими пальцами, он почувствовал, как пересохло во рту.

Они целыми днями так рубились в потешных сражениях, истощая запас пейнтбольных шариков. Роузлэнд не единожды задумывался, а принесёт ли это хоть какую-то пользу в реальной перестрелке. Ребята с белыми повязками на рукавах изображали ВАшников, но брони у них не было. У настоящих ВАшников броня обычно есть, хотя рядовые такой не удостоены. Доспехи дороги. Броню берегут для «элитных» отрядов спецназа ВА и уязвимых перед снайперами часовых. Но что, если они напорются на целый отряд ВАшников в броне? Что делать, если она отразит пули? Пристыженно рассмеяться и пойти дальше?

Торренс утверждал, что броню можно пробить. Они узнают об этом в своё время. Но пока что Роузлэнду казалось, что шансы отряда ВА в броне куда выше.

В следующий раз — настоящие ружья. В следующий раз — ВА. В следующий раз — не мыльный раствор, а тёплая красная жидкость. И её будет много.

Суиншот

Им сказали, что с мальчиком-оратором нужно вести себя вежливо. Что он произнесёт напутственную речь. Но Баррабасу мальчишка действовал на нервы. Может, отходняк после наркоты. Ему говорили, что Второй Альянс не применяет полевых инжекторов, как натовцы. ВА не блокировал сознание солдат. Баррабасу этого и не хотелось. Он видел однажды в баре такого ветерана, бывшего пехотинца НАТО, под блоком. Тот едва не удушил бармена за возглас: Готово-о! Баррабас видел блестящие пустые глаза натовского блокера и заметил, как тот машинально хватается за бедро в том месте, где привык вешать инъектор.

Нет, Баррабасу такого и за доплату не нужно было. Но теперь его потчевали «безвредной разновидностью вазопрессина, обычным стимулятором памяти», чтобы «отточить тактические рефлексы». Макдоннелл это объяснил небрежным тоном, словно чашку кофе предложил.

Да вот только от этой хрени в ингаляторе Баррабас напрягся и ощутил головную боль; у него пересохло в носу и стало жечь глаза. Его восприятие окружающего мира тоже изменилось.

Вероятно, именно поэтому церковь казалась ему чем-то из ночного кошмара. Вероятно, именно поэтому сверкающие, просветлённые синие глаза оратора его раздражали.

Они ходили в церковь каждый день, незадолго до ленча. Часть здания пострадала в войну, стены и потолок в этом углу обвалились — прямо за алтарём. Сидя на церковной скамье с высокой спинкой, под конец службы, когда солнце уже достаточно смещалось по небу, приходилось щуриться, потому что свет его бил прямо через дыру в стене. В каком-то смысле это даже и к лучшему: искалеченная церковь, поясняли им, символизирует мытарства и борьбу на пути к священной цели, но и твёрдость веры посредь разрушенного мира.

Уцелевшие старинные витражи трогать не стали, только поместили на алтаре крест Второго Альянса. Крупное стальное христианское распятие с голограммой у подножия.

Мальчишка, которого звали Джебедайя, стоял на кафедре рядом с распятием, под охраной двух штурмовиков в доспехах, и негромко проповедовал рекрутам. Негромко, однако Баррабасу почему-то казалось, будто мальчик шепчет ему одному на ухо. В сшитой под его телесные пропорции форме безукоризненного покроя мальчик казался ожившим игрушечным солдатиком. Форма была чёрная, без знаков различия, с чёрными же перчатками и широким поясом, на предплечье — инсигния Второго Альянса: крест с глазом наверху. Волосы у Джебедайи были каштановые, глаза — синие, блестящие, глубоко посаженные, лицо почти девичье, голосок ангельский.

— Когда я повстречался с Риком Крэндаллом, — говорил Джебедайя, — всё в моей жизни переменилось, и мне повезло узреть то, что многим взрослым невидимо. — Он повторялся, но умел играть интонациями так, что каждый раз это звучало, словно в первый. — Я вижу Господень план для нас. Этот план исчерпывается единственным словом. Чистота. — Драматическая пауза. — Чистота после очищения, а если вы не чисты, на вас падёт хворь. Как мы видели в последние годы, мир глубоко болен. Нам предстоит работа посерьёзней простой уборки. Очищение, вот достойное слово, и Рик применяет его в абсолютном смысле. Он имеет в виду именно то, что говорит!

Мальчик у Второго Альянса кем-то вроде главы ООО[24] числился: ему полагалось поднимать моральный дух бойцов.

— Он вас здорово настроит, — говорил Макдоннелл. — Поэтому слушайте внимательно.

И все слушали. Всё их Белое Братство.

Баррабас украдкой оглядел остальных. Те прониклись; мальчишка крепко ухватил их в мягкую розоватую ладошку.

Но Баррабасу он казался не таким уж и подходящим кандидатом на должность посланника Божия. На Баррабаса он производил впечатление хорошо смазанного робота. Может, у мальчишки даже с мозгами не всё в порядке. Слыханное ли дело, чтобы десятилетний ребёнок в здравом уме подобное проповедовал?

Напоследок мальчишка торжественно, с придыханием, возгласил:

— Господь оставил в каждом из нас Свой священный отпечаток. Узрите.

Мальчик включил голограмму.

Тихонько загудев, возникла трёхмерная молекула ДНК и оплела двойной спиралью стальной крест.

Над молекулой парило око.

— Эта конфигация... — Баррабас с тихим удовлетворением отметил, что мальчишке тяжеловато выговорить слово конфигурация, — конфигу-ра-ция генов присутствует в цепочке ДНК каждого человека, сидящего здесь. Это отличительная генетическая метка Высшей Европеоидной Расы. Как видите, Господь блюдёт её. И наша миссия, наш долг также в том, чтобы внести свою лепту в дело её защиты...

Бла-бла-бла. Потом мальчишка затянул гимн:

— Чистота Расы — Твоя воля...

Остальные подхватили. Допев, он скромно улыбнулся и отключил голограмму.

Макдоннелл, утирая слёзы, сам точно маленький ребёнок, скомандовал рекрутам встать и проводить мальчишку аплодисментами; тот, с коробкой голографического проектора и томиком Исправленной Библии Крэндалла под мышкой, вышел из церкви в сопровождении охранников.

Представление окончилось. Баррабас выбрался на солнце и тряхнул головой. Что это было? Утром он себя хорошо чувствовал, ему казалось, что он стал элементом какого-то более крупного и величественного механизма, и тем он был доволен. Он чувствовал свою силу.