— Я тоже — 100, — говорю я.

— Нет, давай ты — 50, — смеясь, говорит он. — Так честно.

— Хорошо, — говорю я. — Мне без разницы, потому что я выиграю.

На следующий день ровно в 8 часов я начал работу. Остальным мастерам мы ничего не сказали про наш спор — пусть люди спокойно работают. А хозяин через каждый час подходил ко мне, смотрел, как растет количество готовых деталей возле меня, а ближе к обеду вообще не отходил, потому что я сделал уже штук десять, не меньше. В обед он позвал меня к себе в конторку и дал сто долларов.

— Я ведь еще не сделал 15 штук, — говорю ему.

— Мне уже все ясно, — говорит хозяин. — Это фантастика, что ты делаешь. Приходи вечером ко мне домой, поговорим.

Вечером он подарил мне три новых костюма, с бирками, говорит, купил, да вот некуда носить, висят в шкафу, а тебе, мол, пригодятся. И говорит:

— Я тебе повышу в два раза зарплату, для начала, а остальных токарей уволю. Как ты на это смотришь?

Как я могу смотреть, я все же в Советском Союзе жил. Говорю:

— Нехорошо, получится. Потеряют люди из-за меня работу.

— Пойми, это капитализм. Такие законы. Ты не виноват, что они — плохие токаря. Пусть идут, ищут себе другую работу — сейчас работы полно. А ты не упускай свой шанс. Я ведь тебе и дальше повышать зарплату буду. Посмотрим, как пойдут дела…

Не мог я отказаться — у меня сын на руках, надо его поднимать, конечно, я согласился. И дела у нас пошли неплохо, так что материально у меня было все в порядке, постепенно и быт наладился. Потом, когда Артурчик пошел в школу и я взял беби-ситера на полдня, стало еще легче.

И хотя я после смерти Нины о Миле старался вообще не вспоминать, не думать, Мила меня не могла забыть и приехала по туристической путевке в США. С большим трудом устроила эту поездку, чтобы повидаться со мной, у общих знакомых узнала мои координаты и, когда их группа была в Нью-Йорке, приехала ко мне в Балтимор. Я прямо с вокзала отвез ее в гостиницу и только и думал о том, чтобы никто из знакомых меня с ней не увидел. И вот, скажу вам честно, — все у меня к ней прошло, никакой любви не осталось и в помине. Ну, например, когда бросишь курить, даже запах сигаретного дыма тебя раздражает. Вот так и у меня с ней получилось. Она вся сияла радостью, что добралась до меня, что мы, наконец встретились, а я не мог к ней прикоснуться — что-то произошло со мной, не мог — и все! Даже к руке ее.

— Это из-за того, что у тебя умерла жена, — сказала Мила. — Мне очень жаль, но я ведь не виновата в этом?

— Ты не виновата, я виноват, — сказал я. — Я ее обманывал и теперь не могу простить себе этого.

Мила проплакала весь день, а потом я усадил ее на поезд, и она уехала обратно в Нью-Йорк. Вот так закончилась наша любовь. А может, это и не любовь была — теперь я знаю, что всю жизнь я любил свою Нину. А с Милой, мне кажется, мне нравилось, что меня полюбила такая красивая, получившая высшее образование, интеллигентная девушка, за которой многие в нашем институте с удовольствием бы приударили. А она выбрала меня. Плюс рискованность наших взаимоотношений, разные препятствия на нашем пути только усиливали мое влечение к ней. И у нее, мне кажется, почти то же самое: я для нее был человеком из народа и после пресного, скучного мужа — главного инженера «Гипроморгаза» — я был для нее приятным фонтанчиком свежего воздуха. Так я теперь все это оцениваю. Жаль только, не могу сказать Нине, что только ее любил. Всегда. Она была мне такая близкая, родная, особенно после рождения Артурчика — просто одна кровь, одна душа, и потому, наверное, я и не думал, что могу причинить ей боль. Даже если она и догадывалась, что у меня кто-то есть, должна была помнить, считал я, что наша любовь с ней на первом месте. Эх, что теперь говорить! А ведь все могло быть иначе: как-то, еще за два года до рождения Артура, мы поехали летом отдыхать под Пятигорск. И там как-то сидели во дворе, где мы снимали комнату, и один парень, узнав, что я токарь, сказал мне:

— Сережа, у меня суппорт на станке бьет, не знаю в чем дело. Думаю, червяк погнулся.

Я ему говорю:

— Возьми выточи новый червяк.

— Ты что, шутишь? — удивился он. — Разве на моем станке можно выточить?

А у него, как и у меня в Баку, ДИП-200.

— Хочешь, выточу, — предложил я ему.

— Выточи, если не шутишь. Пол-литра с меня.

Пришел я на следующий день к ним в цех, не из-за пол-литра, просто помочь, да и без дела я долго не могу, встал за станок и часа за три выточил ему червяк. Поставили на станок — в порядке, не бьет суппорт. А пока я работал, их мастер все ходил вокруг меня, а потом привел к себе в кабинет и говорит:

— Оставайся у нас, квартиру дадим, оклад хороший.

И повел нас с женой, показал квартиру — домик, участок перед ним. Мне все понравилось, а Нина не захотела:

— Нам хорошо, а дети пойдут, подрастут и скажут: куда нас завезли, в глушь какую-то.

Так и не остались мы там. А если б остались — и Милы не было бы у меня, и в США мы бы не переехали, и Нина была бы жива. Вот как в жизни бывает, поди, знай, на какую ступить дорожку.

…Дела в мастерской шли совсем неплохо, хозяин мой не мог нарадоваться и все увеличивал мне заработок — хороший был человек, надо признать. А потом я придумал одно приспособление для проточки внутренних поверхностей сложных втулок, мы запатентовали его, и у нас этот патент стали покупать. После этого хозяин предложил мне стать его компаньоном. А через два года хозяин мой умер, на похороны приехал его сын, и мы с ним договорились: я выплатил ему половину доли и стал хозяином мастерской. Так что все у меня в материальном смысле в полном порядке. Один вопрос меня беспокоит — мой сын. Пацан очень хороший, добрый, послушный — не могу на него пожаловаться. Но уже 23 года ему, а я его ни разу с девушкой не видел. Чтоб он уходил на свидание, наряжался, смотрел бы на себя в зеркале — ничего такого нет, хотя я помню себя в его возрасте, своих друзей.

Идет, например, к товарищу на день рождения. Спрашиваю его потом:

— Ну, как там было?

— Нормально.

— Большое пати? Сколько было человек?

— Человек двадцать, — говорит он.

— Музыка была?

— Конечно.

— Ты танцевал?

— Нет, — говорит он.

— Почему? — спрашиваю. — Хороших девушек не было?

— Очень много хороших, — отвечает он.

— Так почему же ты не танцевал?

— Не люблю я танцевать, — машет он рукой. — Глупо как-то…

Ну я начинаю ему говорить, как я в молодости любил ходить на танцы, как знакомился с девушками, провожал их домой черт знает в какую даль. В этом, говорю ему, суть молодости. А он мне отвечает:

— Сейчас другое время. И другая страна. Здесь все по-другому.

Я, честно говоря, в один момент совсем забеспокоился: а вдруг он, не дай Бог, гей? Выбрал я момент, когда Артур простудился, была у него высокая температура, я воспользовался этим и привез домой специалиста-сексолога. Тот сделал вид, что выслушивает его, простукивает, а на самом деле проверил парня и сказал, что нормальный он мужчина. Никакой патологии нет. У меня как гора с плеч.

После этого я стал с Артуром вести разговоры о его женитьбе: раз не гуляет, чего тянуть время, надо женить парня. И как только я начинал такой разговор, Артур сразу категорически восставал против женитьбы.

— Во-первых, я считаю, что мне рано еще думать об этом. А во-вторых, я женюсь, когда мне девушка понравится.

— Что, во всем Балтиморе нет подходящей для тебя девушки? — не сдавался я.

— Может, и есть, — отвечал мне Артур.

— Надо тебя познакомить с хорошей армянской девушкой, — сказал я ему.

— Почему с армянской? — удивился Артур.

— Потому что ты — армянин, и для тебя самой лучшей женой будет армянка. И род наш продолжишь, — сказал я.

— Я не видел здесь ни одной армянки, — сказал Артур.

— Потому что не ищешь, — сказал я. — А кто ищет — тот всегда найдет. Хорошо, я займусь этим вопросом.

— Каким вопросом? — чуть ли не побледнел Артур.