— Если удастся — по дороге свали!

И махнул рукой, мол, езжай за мной.

Я включил музыку, чтоб Кэрол не скучала, и стал думать, как нам отстать от Роберта. Выехали на 95-е шоссе, и тут Роберт вдруг решил пофикстулить перед Лизой (так я подумал вначале) — начал обгонять машины, меняя ряды, как слаломист между флажками. Я усмехнулся, но повторять его маневры не стал — не потому, что так не умею, а просто не люблю, когда другие так ездят. А потом понял его задумку и сказал Кэрол: «Вери денджероус!». Мол, очень опасно. Она озабоченно закивала, гладя на робертовы выкрутасы, а его таун-кар помелькал-помелькал впереди и вдруг исчез. Я прибавил скорость, мол, пытаюсь его догнать, а потом съехал с шоссе и говорю Керол:

— Роберт, Лиса — лосс! («Потерялись, мол».)

Она что-то затараторила.

— Кен ю кол Лиса? — спрашиваю ее и показываю свой мобильник.

А сам думаю: если позвонит, придется еще что-нибудь придумывать, чтобы свалить.

— Ес, шуа!

Она открывает сумочку и начинает в ней рыться. Потом говорит, мол, дома оставила не то записную книжку, не то мобильник, короче, не может она позвонить. Так я понял. Что и требовалось доказать, как любит говорить Роберт. Ну, в общем, все к лучшему: я сделал показательную попытку, единственный возможный шанс использовал, чтобы выправить положение, но на «нет» — и суда нет!

— Финиш, — говорю я. — Роберт, Лиса — финиш.

— Ес, ес, — подтвердила она.

Была бы вместо нее Лиса, я бы пригласил к себе домой. Был бы даже рад, что развалилась компания. А сейчас, единственное, что я мог предложить — это отвезти ее домой.

— Веа ар ю лив? — спросил я.

— Майами Гарден драйв, — ответила она, и очень хорошо, что это было совсем недалеко.

Я повез ее домой, опять включил музыку, время от времени улыбался ей, мол, к сожалению, не могу говорить, а сам жалел, что не взял у Роберта его координаты. Баба-бабой, а как мы друг друга теперь найдем?

Вот с такими мыслями я отвез Кэрол, на прощание записал номер ее телефона, она что-то лепетала, по-моему приглашала к себе на чашку кофе, я сделал вид, что слово «кофе» первый раз в жизни слышу, улыбался вовсю и, наконец, свалил. Еще хорошо отделался, а если б попал к Роберту на хату, предположим, как намечали, да создался бы интим — легкая музыка, бокал вина, мягкий диван, свечи, — что бы я тогда делал? Как бы «держал дам»? Даже за миллион не смог бы я поцеловать эту Кэрол. Так что молодец Роберт, что по дороге все переиграл. И, вообще, до Роберта мне далеко. В делах кадрежа я рядом с ним, как дворовый пацан против Майка Тайсона. Честно говоря, я многому в этих делах у него научился: как подойти к бабе, чтобы не напугать ее, как заговорить, на какую тему. И главное, что я у него перенял, так это то, что весь первый разговор должен быть вроде бы ни о чем — так, трали-вали. Это женщин всегда расслабляет. А ведь некоторые подходят и начинают нести жуткую пургу: типа, я как увидел вас, сердце мое екнуло, я понял, что такую женщину я ждал всю свою жизнь, и т. д. Полный провал, ни одного процента на успех. А Роберт всегда одни трали-вали, ничего серьезного. И почти всегда успех. Не знаю, правда, как он это делает на английском, но все же я видел, как эти бабы — Кэрол и Лиса смеялись, значит, получается у него и на английском.

А почему он в ухо серьгу вставил, я сразу догадался, как только понял, что это Роберт.

Одно время у нас в городе совсем молодые парни начали носить очень короткие и широкие галстуки. Мода такая появилась. Мы дружно смеялись над пацанами, потому что сами носили тонкие тергаливые галстуки до пояса, штатские (то есть американские), с хорошими костюмами, не хуже, чем у настоящих фирмачей. А эти носили свои лилипутские галстуки даже без пиджака. И вот раз я вдруг встречаю вечером в городе Роберта в таком коротком галстуке и без пиджака.

— Ты чего так вырядился? — спросил я. — Не боишься знакомых встретить?

— Слушай, я выяснил, что молодые кадры сейчас клюют на эти галстуки прямо стаями, эти галстуки для них как пароль. Раз в таком галстуке — значит, свой. То есть по сравнению с твоим штатским видом я имею явное преимущество. Пойдем — убедишься.

И в самом деле за вечер Роберт собрал целую кучу телефонных номеров разных студенток, а одну даже увез к себе домой. Поэтому я сразу понял, для чего он себе ухо проколол. Странно, что еще тату себе не сделал. Потому что с этой серьгой он у американок уже свой в доску. Не сомневаюсь! А я и тогда не перешел на эти короткие галстуки, и сейчас ни за что свое ухо прокалывать ради этого не буду.

После Кэрол я поехал в «Старбак-кофе», заказал кофе и попросил телефонную книгу: решил проверить, вдруг Роберт уже попал в нее, книга ведь обновляется здесь раз в три месяца.

Интересно все же, что человек совсем не меняется с возрастом, я имею в виду характер: каким в детстве был — такой на всю жизнь остается! Вот, пожалуйста, Роберт! После тех трагических событий в Баку он еле живой оказался в Красноводске, потом беженцем в Москве несколько лет прожил, милиция наверняка замучила разными проверками и поборами — все же лицо кавказской национальности. Дождался, наконец, визы в Канаду; я знаю, что это такое — ждать визу — одни сплошные нервы! А застукал я его на старом любимом занятии — на кадреже.

Как ни странно, в телефонной книге оказалось несколько Давидянов и один был Роберт. Я тут же позвонил и представил, как телефонный звонок оторвет Роберта от Лисы, как он сначала подумает, брать или не брать трубку, а когда увидит, что экран светится моим именем — тут же откликнется. Но трубку никто не брал. Потом я решил, что телефон этот не мобильный, а домашний и, возможно, не имеет определитель номера. Поэтому Роберт не берет трубку, так как занят самым главным делом своей жизни. Это он сам так про себя говорил: «Я занимаюсь наукой все свободное время.

— Свободное от чего? — спрашивали его.

— От кадрежа! — отвечал Роберт. — Это главное дело моей жизни!

А все думали, что главное дело его жизни — физика. Ведь прямо после института он поступил в аспирантуру, все были уверены, что вот-вот он сделает какое-нибудь важное открытие: он ведь даже в Тбилиси все время ездил, работал там на атомном реакторе.

Хорошо, что вспомнил про этот реактор! Однажды Роберт подхватил где-то мандавошек, в какой-то женской общаге принимал душ и вытерся чужим полотенцем — так он говорил. Когда обнаружил их, а был он в то время в командировке в Москве, то по совету других аспирантов купил серо-ртутную мазь и обмазал ею все места, где могли быть эти мандавошки. И мазал каждый день по нескольку раз и очень густо — он тогда был женат на Луизе и, конечно, не мог возвратиться к ней в Баку с таким подарком. Ну, вроде вывел их, приехал в Баку, а через несколько дней его отправили в Тбилиси продолжать работу на том реакторе. В то время в Тбилиси работала медицинская комиссия из Москвы — проверяла здоровье людей, которые работают на реакторе. У всех все нормально оказалось, только у Роберта все лимфатические железы оказались опухшими. Врачи решили, что у него лучевая болезнь, что он получил большую дозу радиации и его жизнь в опасности. Специальным самолетом его отправили в Москву, положили в засекреченный госпиталь, где, как Роберт потом рассказывал, ему дали какое-то лекарство и он два дня какал белым цветом, как унитаз в том госпитале. Потом у него взяли специальным устройством без всякого наркоза пункцию из грудной клетки — кр-ыхх! — засадили ему это устройство прямо в грудную кость (в этом месте его рассказа, честно скажу, я упал в обморок, потому что с детства не могу слышать такие страшные истории про кровь, раны, не знаю откуда у меня это. Обычно, как слышу что-то такое, сразу закрываю уши, а тут не успел — так интересно было слушать историю Роберта про мандавошек.) Короче, лечат его от лучевой болезни, и вдруг главрач вызывает его и говорит:

— В анализе вашей мочи мы обнаружили много свинца и серы. Не можем понять их происхождение… Правда, у меня есть одна смелая гипотеза.