***

Я постаралась выкинуть господина Олсена из головы. Сначала я всеми силами постаралась воспылать к нему ненавистью, потом – стать безразличной. Но когда возвращалась к нему в мыслях снова и снова, поняла – не выйдет. Просто забудь, Эви! Но Нейл не шел из головы. Даже когда вернулась в его дом, а отец усадил меня на стул и пытал добрых два часа под осуждающими взглядами матери и лукаво-насмешливыми сестер. Подумать только, дочь связалась с драконом, и тот не скрывает своего отношения, позволяя прикасаться к ней и даже ласково обращаться при посторонних. Стыд.

Мне пришлось подключить все свое красноречие, чтобы успокоить родных и заверить, что господин Олсен позаботиться о нас лишь на время, а потом все пойдет своим чередом. А, когда ложилась спать в комнате вместе с сестрами, отвечала на их надоедливые вопросы: «А почему он такой злой?», «Он целовал тебя, Эви?», «Он жениться на тебе?». Заткнуть Мэри и Лиз удалось только ударом подушки. Маленькие негодяйки долго хихикали, а затем громко храпели. И сон не шел.

«Вы разве не будете ночевать в комнате господина Олсена? – безо всяких ужимок спросил у меня Грейм, когда я потребовала еще один комплект белья, чтобы устроить себе ночлег в комнате с сестрами. – Стоит ли тесниться, если постель у господина очень широкая и удобная?» И, как бы между прочим, в ней спит еще и сам господин. Об этом славный камердинер предпочел умолчать, хотя все и так очевидно.

И вот я лежала в постели и глядела в потолок, вспоминая ту сцену в карете. Когда Нейл ушел под дождь, а Торн и Тень доставили меня сюда, я больше всего на свете хотела сбежать, чтобы никогда не видеть красного дракона. Он делал мне слишком больно.

Время от времени я слышала за окном оклики охраны. За нами следили и днем, и ночью. Еще бы, до меня доносились обрывки фраз: «Митчелл, кажется… приказано с нее глаз не спускать», «… он ее на руках нес, я сам видел, а она его целовала и обнимала…», «Хороша девка. Видать остепенила-таки нашего босса!»

Я засунула голову под подушку, не желая слушать.

«А ты любишь его, Эви?» – трещат в голове звонкие голоса Мэри и Лиз.

И внутри меня что-то откликается, становится нестерпимо больно, а в груди сжимается сердце – да, люблю. Его красные волосы, зловещую усмешку, прикосновения его рук, его напористость и горячие поцелуи – люблю.

И ненавижу его, потому что люблю очень сильно.

Глупое сердце хочет верить в сказку, но меня ждет кошмар. Нейл привязан ко мне меткой, а любит он Эмилин Хэмилтон. И с ней, драконицей, он был бы по-настоящему счастлив.

Дождь, наконец, перестал, и над ночной столицей засияла яркая луна. Ветер стих, и я почувствовала, как меня одолевает дрема. Сладко потянувшись, я выбралась из-под подушки и вдруг услышала мелодию «Греза моих надежд» из оперы «Раненное сердце». Мне всего пару раз удавалось побывать в столичном театре в королевской ложе, когда лорд Лесли сопровождал Константина Аллейского. Я, конечно, стояла за креслами мужчин, но ария Фернандо произвела на меня сильное впечатление.

И я, как зачарованная, спустила на пол ноги.

Суть заключалась в том, что влюбленный Фернандо, бывший развратник, раскаявшись, приходит к той, кого отвергал, и рассказывает о своих чувствах.

Прохладный пол слегка холодил ступни.

Спала я в рубашке и юбке, не решаясь раздеться, поэтому смело вышла из комнаты, подошла к лестничному пролету и перегнулась через перила, прислушиваясь к тому, что происходило на первом этажа. Слабый отблеск свечей, горящих в столовой, играл на полу бликами. Звук стал громче.

Я бесшумно спустилась, увлекаемая прекрасной музыкой.

В холе все было залито водой, будто в дом пробрался погибший в море призрак. Боязливо передернув плечами, я застыла на пороге столовой. Сердце в груди так сильно толкнулось, что я прикусила губу.

На спинку стула был навешан мокрый черный камзол – вода с него текла на пол. Трещал слабый огонек в камине, а на крышке рояля стоял треногий подсвечник.

Музыка лилась – сильные бледные пальцы гуляли по клавишам. Мокрая рубашка облепила сильное тело, рукава закатаны, ворот расслаблен, красные волосы влажными жгутами вились по спине. В зубах сигара, дым в потоках алого свечного пламени струится и мягко рассеивается под потолком.

За роялем мужчина. Красивый, как дьявол.

Пьяный, как черт.

На полу почти пустая бутылка какого-то пойла – Нейл принес с собой.

Ему идет быть плохим, он органичен. Он будто создан таким – дерзким, язвительным, пошлым… горячим и чувственным. Он мог бы быть музыкантом или художником… у него есть вкус, он не терпит фальшивки, он настоящий и искренний. Он – мой.

Снова больно – в груди будто дыра зияет, но я стою, не шевелясь, потому что мне нравится просто смотреть. И слушать. Быть частью чего-то, к чему и он причастен. На секунду ощущать себя его женщиной, защищенной и желанной.

Он восхитительно чувствует музыку. Виртуозно перебирает пальцами и курит. Порочный – само пламя. Люблю запах его одеколона и горечь его сигар.

Когда хмурится, когда язвительно смеется, когда жесток или, напротив, мягок – мой.

Кровь вскипает, и я чувствую, как на лбу выступает испарина.

Он не для меня. Я – просто человек. Меня снедает ледяной страх, пустивший холодные шипы – и сразу холодеют руки.

Меня бросает до в жар, то в холод. И только музыка спасает, выдергивает из водоворота чувств, отрезвляет.

Нейл заканчивает арию. Звучит последняя нота.

Он выбрасывает окурок, тянется к бутылке и развязно пьет. Даже это проделывает красиво, словно демон-искуситель.

– Знаешь, что это, Митчелл? – спрашивает, возвращая бутылку на пол.

– Греза моих надежд, – на удивление мой голос не дрожит. – Ария влюбленного Фернандо из «Раненного сердца».

– Эмилин научила меня играть. Эта песня подходит к случаю, тебе не кажется?

Я стискиваю зубы, и из меня вдруг зло вылетает:

– Эмилин вам сестра или нет?

– Или нет.

Понятно.

Насколько давно они «не брат и сестра» и насколько тесны их «родственные чувства»? И что за тайны скрывает семейство Хэмилтонов? Если Эмилин не дочь старого лорда, то почему он воспитал ее, как родную? И что заставило его скрывать это от лорда Лесли?

– Она влюблена в тебя!

– Я тоже ее люблю, – произнес он, поворачивая голову и внимательно глядя в мое лицо: – Ты встряла между нами, Митчелл. Я как раз собирался отнять ее у Лесли и сделать своей. Ей уже восемнадцать, и она очень хороша.

Снова ледяная улыбка на его губах. Ничего не выражающая и жестокая. А алый взгляд внимательно следит за мной, ноздри раздуваются.

– Значит, вам было бы выгодно избавиться от метки, – смаргиваю дурацкие, не пойми откуда взявшиеся, слезы.

– Нет. Выгодно мне было бы, наконец, скрепить нашу связь, Митчелл, но ты ужасная недотрога. Не справилась с простой задачей – сделать мне приятно. За что тебя Лесли ценил, вообще?

Нейл поднялся, схватил бутылку за горлышко и подошел ко мне так близко, что я прижалась спиной к косяку двери. Глядя мне в глаза, без эмоций, развязно сделал пару глотков, а затем усмехнулся:

– Не спиться?

– Вы были у лорда Флеминга и… Лесли?

– Переживаешь за своего герцога, Митчелл? – и снова усмешка. – Мы всего лишь поговорили… хотел его отделать, признаюсь. Каждый палец бы ему сломал, которым он тебя трогал.

Снова глоток из горлышка – глаза Нейла сверкают пороком.

– С тобой я стану монахом, – склоняется, пошатываясь, и упирается рукой в стену над моей головой: – Знаешь, Митчелл, я тебя ненавижу. Ты – худшее, что случилось в моей жизни.

– Это очевидно.

– Да неужели?

– Мне очень жаль, что так получилось. Вы заслуживаете другого…

– Ну да. А ты чего заслуживаешь? Согревать постель своего герцога?

– Я была в него влюблена, теперь – нет.

Мышца на лице Нейла дергается, он хмурится.

– Что же так отвратило?