Он торжествующе улыбается.

– Ты прощена. Не все знают.

– О, это было не извинение. Это было заявление, – отвечаю я ему самодовольной улыбкой и, оторвав кусочек теплого хлеба из корзиночки, обмакиваю его в масло. – Даже Джесси?

Он пожимает плечами.

– Вроде того. Он знает больше, чем большинство. Так же, как и я о нём.

Дженсен успешно проникает мне под кожу, но мне хочется сорвать с него обертку и показать настоящего мужчину, который скрывается за ней.

– Я понимаю. Я сама довольно закрытая книга.

Взяв масло, в которое я продолжаю макать, он пододвигает его ко мне, чтобы оно было полностью в моём распоряжении.

– Я знаю. Не думаю, что даже Луна и Фелисити не знают Кэтрин Монро в полной мере.

Я вызывающе приподнимаю бровь.

– И ты думаешь, что разгадал меня.

Он кивает, прожевывая кусок хлеба.

– Кроме одной части.

– Какой? – спрашиваю я.

– Твоя семья. Особенно твои родители.

У меня сводит живот. Мне не хочется обсуждать своих родителей. В ресторане внезапно становится жарко, а моё платье становится ещё теснее, чем когда я пыталась застегнуть молнию. Моё сердце бешено колотится по совершенно неправильным причинам, когда я, наконец, оглядываюсь на Дженсена.

– Даже не думай об этом. Они такие, какие есть, и они никогда не изменятся.

Его челюсть заметно сжимается, и я наблюдаю за тем, как он проглатывает набитый рот, как собака, готовая наброситься на то, что угрожает чему–то, что он отчаянно пытается защитить.

Он откидывается на спинку стула и чешет висок, и я знаю, что он постепенно понимает причины, по которым я так замкнута в себе.

В конце концов, он наклоняется вперед, положив мощные предплечья на стол и сцепив ладони, и пригвождает меня к месту взглядом своих карих глаз.

Я не в силах пошевелиться, ожидая вопроса, который, я знаю, последует.

– Они плохо относятся к тебе, принцесса?

И вот оно.

Мой разум кричит мне, чтобы я захлопнула дверь у него перед носом, чтобы прекратить этот разговор.

Где официант? Они не готовы подать нам следующее блюдо или что–нибудь в этом роде? Я оглядываю зал.

– Кейт, – Дженсен мягко останавливает меня своим голосом.

– Что? – шепчу я.

– Мне нужно, чтобы ты сказала мне, детка. Они плохо относятся к тебе?

Мне нужно убраться из этого чертовски горячего ресторана.

Потянувшись через стол, он берет мою руку в свою и переплетает наши пальцы. Мягко поглаживая мозолистым большим пальцем мою кожу, он успокаивает меня. Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю, моё сердцебиение возвращается к нормальному ритму.

– Не в обычном смысле.

Клянусь Богом, я слышу его рычание на фоне музыки, играющей на заднем плане.

– Не в обычном смысле?

– Нам обязательно о них говорить? – я снова пытаюсь увильнуть.

Он медленно кивает.

– Они бабушка и дедушка для моих детей и очень важны для моей девочки. Так что да, нужно поговорить о них, – я слышу, как он борется с гневом и старается говорить мягким тоном. Дженсен Джонс – настоящий пещерный человек.

Подумать только, когда–то я думала, что ему наплевать на всех, кроме самого себя. Если бы не этот разговор, я бы посмеялась над своими ошибочными суждениями. С глубоким вздохом я стараюсь кратко всё рассказать.

– Мой брат Истон – единственная настоящая кровная семья, которая у меня есть. Мои родители, Вайолет и Генри, равнодушны. Они воспринимают нас с Истом скорее как проекты и коллекцию трофеев. Они тратят больше времени на то, чтобы хвастаться тем, кто мы такие и чем занимаемся, чем обращать внимание на нас как на людей. Истон – любимчик, поскольку он невероятно успешный предприниматель и генеральный директор многонациональной частной инвестиционной компании, базирующейся в Дубае. Большую часть времени он проводит там со своей женой и моей племянницей Эвой. Они моя единственная настоящая семья, но я точно не смогу заскочить к ним на чашечку кофе в выходные, – я натягиваю свою лучшую фальшивую улыбку.

Где же официант?

Дженсен смотрит на девственно белую скатерть, скрежеща зубами.

– Итак, Истон женат, у него есть семья, но в ты написала мне, что твои родители не обрадуются, узнав о твоих новостях.

Я сжимаю губы, чтобы они не дрожали.

– Истон – старший и любимчик. И он мужчина, которому не нужно сидеть дома и заботиться о ребенке или брать отпуск по беременности и родам.

Я хватаю бузинный спритц, который заказала, и делаю большой глоток, пытаясь утолить сухость во рту. Оно отвратительно, и я с усилием проглатываю его, а затем прополаскиваю рот водой. Поворачиваюсь обратно к Дженсену, он остается неподвижным, явно переваривая то, что я ему сказала. У него такой убийственный взгляд, уверена, что многие видели его раньше. Но меня он не пугает. Я знаю, что ему больно из–за меня. Я думаю, для такого человека, как он, у которого есть поддерживающие родители, в это, должно быть, трудно поверить и почти невозможно переварить в голове.

– Это то, чего они ожидают? Что ты поставишь свою карьеру превыше всего остального? К чёрту то, чего ты на самом деле хочешь?

Я осторожно киваю.

– Они оплатили большую часть моего образования в лучших заведениях и, благодаря своим связям в юридическом мире, обеспечили мне лучшее место, когда я была моложе. Они устроили меня на мою нынешнюю работу к Марку Престону.

Он упрямится.

– Ты шутишь, да? Ты же не веришь в подобную чушь, Кейт, – сделав глубокий вдох, свободной рукой он барабанит указательным пальцем по столу в такт своим словам. – Ты сама получила эту работу. Твой талант, твоя целеустремленность, тот факт, что ты вкалываешь не покладая рук день и ночь. Я никогда не видел никого более целеустремленного.

Я краснею от потока комплиментов.

– Спасибо.

– Почему ты терпишь это, Кейт? Они относятся к тебе как к продолжению самих себя. Всё, что ты делаешь, делается для них.

– Это не так. Моя карьера – это то, чего я хочу, – я повторяю слова, которые произносила столько раз, что и не сосчитать.

Его большой палец снова начинает выводить узоры на моей ладони, и по моему телу пробегает дрожь.

– Когда они в последний раз тебя обнимали?

Мне хочется плакать, но я полна решимости не делать этого. Я ненавижу этот разговор, но в то же время люблю его. Я ценю, что он подталкивает меня сказать всё это вслух, но я ненавижу то, что заставляю себя признать это — как будто их отношение ко мне действительно отвратительно.

– Не могу вспомнить, – шепчу я.

На этот раз он прикусывает внутреннюю сторону щеки.

– Когда они в последний раз говорили тебе, что любят тебя?

Слишком давно.

– Почему тебя это волнует? – ругаюсь я, не специально, но ситуация слишком напряжённая.

– Не отталкивай меня. Не отгораживайся от меня. Ты знаешь, что мне не всё равно, – он крепче сжимает мою руку. Я ничего не говорю, но опускаю голову, и мои длинные волосы снова приходят мне на помощь.

– Когда, Кейт? – мягко повторяет он.

– Я не знаю, ясно? Я не могу вспомнить.

Отчаянно желая уйти и скрыть эмоции, которыми я всё ещё не готова поделиться, я отодвигаю стул и убираю руку, хватая сумочку со стола.

– Мне нужно в уборную. Закажи мне всё, что хочешь. Только не...

– Мясо, овощной стир–фрай или ещё один бузинный спритц, – заканчивает он за меня. Я вижу, что он разочарован тем, что я не откроюсь дальше, но также я вижу понимание в его глазах. Он знает, что на данный момент я зашла так далеко, как только могла.

– Ага, – улыбаюсь я. – Только не это.

– У меня был потрясающий вечер. Спасибо, – говорю я, возвращаясь на парковку к машине Дженсена И это правда. Когда я вернулась к столу, подкрасившись и сделав несколько глубоких вдохов. Он как будто знал, что нужно переключиться, поэтому, вместо того чтобы говорить о моих родителях, он рассказал мне всё о своём пути в НХЛ. Оказывается, пока я усердно готовилась к поступлению в Йель, он проводил каждый час бодрствования на льду, что в кои–то веки не удивляет меня, а заводит. Преданность этого человека тому, что он любит, – это...да, вау.