От чтения меня оторвали «деды», заглянувшие на огонек.

— Андрюха, мы до утра в поселке…

— Ребята, — сказал я. — Зверь ждет моего промаха. И ему одинаково хорошо, заложу ли я вас или нет… Заложу — вот вам и стукачок, делайте выводы, а не заложу — значит, во время несения боевого дежурства допустил групповую самоволку…

«Деды» тяжко призадумались, но тут в дверь постучался дневальный.

— Там женщина, товарищ сержант…

В окружении «дедов» я поспешил к входу в казарму, где узрел подвыпившую девицу с перезрелыми формами, ярко намалеванными губами и копной обесцвеченных перекисью волос. Девица, обутая в растрескавшиеся пластмассовые туфельки, переминалась с ноги на ногу и курила сигарету «Кент», небрежно стряхивая пепел на только что вымытый дневальным пол.

— О, — произнесла она, с нетрезвым интересом глядя на нас. — Ка-акие мальчики!.. Свежачок!

— Что вы тут делаете? — задал я резонный вопрос.

— Ехала в Волгодонск, потом вижу… где-то я, вроде, не там… — словно бы удивляясь сама себе, ответила девица. Затем, подумав, спросила. — Переночевать пустите, мальчики?

— Да вы что!.. — начал я, но тут же и осекся, оттесненный от ночной незваной гостьи проявившими нездоровую активность «дедами».

— Девушка, здесь казарма, находиться посторонним не полагается, но где переночевать, я вам покажу, — решительно направился к даме ротный шофер. — Пройдемте… Тут ступенечка, разрешите ручку…

— Я. Ничего. Не видел, — мрачно произнес я в спины уходящих в ночь «дедов», заинтересованной кавалькадой двинувшихся вслед за шофером и спотыкающейся дамой в ночную тьму — очевидно, к гаражу роты.

Чрезвычайно довольные, «деды» вернулись в казарму около полуночи, и вскоре рота гудела, как потревоженный улей, один за другим выпуская в сторону гаража выстроившийся в очередь личный состав боевого подразделения. Согласно званиям и выслуге по полугодиям.

Я, угрюмый, как филин, заседал в ночной канцелярии, подчеркивая свою полнейшую индифферентность к происходящему.

Последним в гараж наведался мой дневальный, топтавшийся всю ночь у тумбочки на входе в роту, как взнузданный конь.

Проходя мимо него, я отчужденно пробубнил:

— Через полчаса подъем… Напоминаю, что нахождение на территории подразделения посторонних лиц…

Дневальный понятливо кивнул мне и тотчас скрылся в росистой свежести утреннего тумана.

Я беспомощно плюнул ему вслед.

Через два дня произошло закономерное событие: роту поразил триппер, и у врачей местной больницы прибавилось дел.

Визит незнакомки, которая, по словам дневального, «ничего так, отряхнулась, да пошла себе…», принес свои горькие плоды, свалившиеся, как я и подозревал, мне на голову.

Ротные осведомители, пострадавшие наравне со всеми, о происшествии доложили замполиту, он рвал и метал, не принимая во внимание, как и ожидалось, никаких моих «ничего не знаю», и объявил мне наказание в виде трех дней отсидки на гауптвахте, что я воспринял, едва сдержав смех, ибо располагалась гауптвахта в Ростове, командировать меня туда было бы непозволительной роскошью, а, докатись до командира полка весть о тотальном поражении роты бактериологическим оружием данного типа, не сносить бы тогда замполиту головы.

— Сгною! — скрипел он зубами и брызгал слюной. — Сегодня же снова в наряд!

— Есть! — согласно отвечал я, легко свыкшийся со своими ночными дежурствами, ибо приноровился спать в кресле с детективом в руках, оставляя дневального на шухере.

— Но сначала поедешь на арматурный завод!

— А что там?

— Нет связи между постами!

— О, это на весь день…

— На весь не на весь, а чтобы связь была!

— А отдыхать перед нарядом? Положено по уставу…

— Смирно. Кругом. На арматурный — бегом!

На улице моросил мелкий теплый дождь. Я накинул плащ-палатку и, расправив на плече перекрученный брезентовый ремень инструментальной сумки с тестером, отправился к шоссе в поисках попутной машины.

Начальником караула на арматурном производстве в тот день был ефрейтор Харитонов — парень с опасной психикой, хам и мразь; и его-то я и застал в бревенчатой просторной караулке, сидевшего за сколоченным из досок столом с колодой игральных карт в короткопалой пятерне с грязными ногтями. Партнером Харитонова по игре в «очко» был сутулый небритый грузин по фамилии Мзареули — из рядовых старослужащих.

На столе я увидел бутыль с самогоном, надкусанный огурец, россыпь зеленых, невызревших помидоров и разломанный шоколад, по виду и консистенции похожий на оконную замазку.

Из пустой жестянки из-под кофе, служившей пепельницей, поднимался дымок от не затушенного окурка.

Парочка находилась в изрядном подпитии, и на мое появление отреагировала довольно тупо, занятая выяснением своих игорных взаимоотношений.

Эти персонажи меня откровенно ненавидели. За что? За то, что — москвич. Да, не очень-то жаловали нас, москвичей, соотечественники. И почитали за какую-то особую, чуждую народу русскому нацию. Сначала такому отношению я искренне удивлялся, после же, свыкшись, начал воспринимать его с презрительным равнодушием. Но природа болезненной внутренней зависти провинциалов к обитателям столицы оставалась для меня неизменной загадкой. Отчего происходила эта зависть? От того, что жителям Москвы больше привилегий перепадает? Или от того, что по складу ума и характерам мы иные, нежели наши периферийные российские собратья — истинные, так сказать, русские, кондовые?..

— Ты, сука, кацо, шулер, — говорил, укоризненно качая головой, Харитонов, замершим взором изучая пришедшие к нему по сдаче карты. — Я тебя, сука, урою в итоге…

— Ти, дрюк, не клювайт носом, — отзывался грузин. — Играт над вынимательно!

— Да с тобой, бл…ю, хоть как играй! — горячился Харитонов, остервенело швыряя карты на стол. — Лечишь, и все!

— Ти сам три раз билят… Дэньги давай суда!

— У-у-у, подавись, чурка!

— Ти сам пьять раз чурька…

Я возился со стоящим в караулке телефоном, безуспешно пытаясь соединиться с постом.

— Пить охота… — Харитонов тяжело привстал, качнувшись, шагнул к зарешеченному окну, крикнув в раскрытую форточку. — Эй, бугор, сука! Ко мне!

Из копошившихся возле складируемых металлоизделий зэков отделилась одна фигура — низкорослая, полненькая, услужливым колобком подкатившаяся к «вахте».

— Воды принеси, бугор, — тоном капризного патриция, обращающегося к рабу, произнес Харитонов. — Холодной чтоб… И если какой-нибудь фуфель плавать там будет…

— Родниковой, гражданин начальник, не сомневайтесь…

Бригадир находился уже на полпути к колонке, стоявшей возле бытовки, как вдруг в пьяный мозг Харитонова вклинилась иная навязчивая идея, и он снова заорал в форточку, призывая зэка вернуться, однако тот его не услышал, и свой окрик ефрейтор подкрепил короткой очередью из пулемета в воздух. Неподотчетные патроны у конвойных водились, утаиваемые в значительных количествах после учебных и тренировочных стрельб.

Зэк замер, как воткнутый в песок лом, глубоко вжав голову в плечи.

— Канай сюда! — крикнул Харитонов, заметив с довольной ухмылкой партнеру по картам. — Обосрался бугор, мажем, кацо?

— Ти чито дим тут пустыл? — поморщился Мзареули, отмахиваясь от заполнившей караулку пелены пороховой гари. — Оборзэл, бэспрэдэл…

— Бугор! — с напором командовал тем временем Харитонов через форточку. — И мясца принеси, у вас есть! По-ял?

— Принесу, — неприязненно отвечал бригадир, в самом деле, похоже, наложивший в штаны.

— Бегом, мать твою!

— Сдавай лысты, катать будэм, — сказал Мзареули, кивая на колоду.

— Вот так с этой категорией надо! — надменно молвил ефрейтор, усаживаясь за стол и грозя многозначительно скрюченным перстом. — Я их уставу научу… Собака в зону забежала, — буркнул он в мою сторону. — Зэки ее оприходовали, а сейчас жарят на вертеле в литейном цеху… А че? Я собачатину уважаю…

Меня передернуло.

Обнаружив отсоединившийся контакт и, укрепив провод, я затянул винт.