— Ну, получите, уважаемые сограждане! — объявил Валера, и над черной водной ширью грянул его сильный тугой голос:
Счастье вдруг, в тишине,
Постучалось в двери…
Представители власти замерли в немом восхищении, вслушиваясь в каждое раскатистое слово, а я в который раз убедился, что административные работники у нас млеют перед богемой, а богема — перед административными работниками.
Закончив, солист подытожил через одышку:
— Моя песенка спета. Прошу выплатить гонорар.
— А? — словно вынырнули из забытья охранители природных богатств.
— Где рыба, говорю!
— Так это… Из сети ее выпутать надобно, значит…
Я взял багор и, перевесившись через борт баркаса, самым наглым образом подтащил к себе сети. И чуть не ахнул, сразу же признав в одной из них имущественный признак дяди-Жениного снаряжения. На этой снасти красовались поплавки, сделанные из раскрашенных снежинками пластиковых шариков, подаренных дяде Жене в объеме картофельного мешка работником фабрики елочных игрушек за пару вяленых икряных лещей еще прошлым летом.
— Мужики, — сказал я, — чего нам с этой рыбой сейчас мазаться? Дайте нам ее с сетью, мы дома все выпутаем, а сеть завтра сожжем, она нам все одно — ни к чему!
— Точно сожжете? — спросили настороженно.
— Ну, не в Москву же ее везти на балконе сушить!
— А если деревенским отдадите? Тут есть один черт лысый, Евгений Карпыч! Ему дай, он завтра же ей точнейшее применение найдет!
Я, не теряя времени, вытягивал на себя заветную сеть.
— Да и рыбы там — два пуда! — горестно комментировал сотрудник, совершая незаконченные телодвижения в сторону ускользающего от него конфиската. — Не меньше, ведь!
— У нас семьи большие, — заверил его Валера с ободряющей улыбкой. — Справимся!
Покряхтев удрученно, рыбнадзорцы, пожав нам руки, завели свой дизель и вскоре исчезли за арочным мостом, на месте впадения Жабни в Волгу.
Из-за бакена показался сиреневый утопленнический лик дяди Жени.
— Гребите сюда, я уже околел! — просипел он через силу. — И за пятку меня кто-то хватанул, не дай Бог, сомище у нас объявился, с бакеном на дно утянет!
— А может, это русалка? — предположил Валера.
— Скорее! Пока вас дождусь, ваша русалка научится на шпагат садиться!
Мокрого, стучащего остатками зубов дядю Женю мы кулем уложили на дно лодки, спешно направившись к береговой заводи.
— Спасли кормилицу! — перебирая деревянными пальцами сеть, воздыхал главный деревенский рыболов. — Спасли, родимую!
Головы судакам и щукам отчленяли в сарае топором на дубовой колоде — никакой нож не совладал бы с хребтами матерых рыбин. Улов поделили поровну. Свою долю мы уместили в подпол, в бочку с крапивой.
— Чтоб я так пел, как вы живете. Никаких снастей не надо. Лишь рот раскрыл, еда образовалась, — сказал дядя Женя на прощанье.
В тельняшке и телогрейке, посверкивая металлической фиксой, он стоял под уличным фонарем. Полиэтиленовый мешок с рыбой и мокрая тяжелая сеть, свисавшая с его налитого плеча, органично вписывались в его образ, вполне подошедший бы для иллюстрации в популярном журнале «Рыбоводство и рыболовство» в рубрике «Успехи наших передовиков».
Умяв к полуночи со сковородки двух румяных увесистых лещей, попили привезенного мной из Индии гималайского чайку и улеглись спать.
Утром, как, собственно, я и предчувствовал, Валеру одолели муки совести из-за покинутой жены, вспомнились кинопробы, назначенные на завтрашний день, и пришлось искать попутную машину в Москву, ибо я ожидал гостей, а «Жигуль» мой стоял во дворе на приколе с малой толикой горючего: с бензином на колонках начались безысходные перебои, и в деревне я заправлялся у местных водил с близкого космического объекта — то бишь высившегося над лесом радиотелескопа. В стране неистовствовал «сухой закон», за водкой давились в колыхающихся очередях, крепло партизанское движение алкоголиков, именуемое самогоноварением, и здесь, в деревне, канистра бензина обходилась в поллитровку привезенного из столицы первача, посему на дачу я неизменно приезжал с пятилитровой банкой собственноручно изготовленного зелья, меняя алкогольные градусы на октановые числа.
Сравнивая прошлое с временами актуальными, стоит заметить: кто при Горбачеве за водкой стоял, тот в нынешних пробках не ноет!
— Рыбу возьми, — сказал я Валере.
— Вот об этом я и размышляю, — откликнулся он. — Явление второе. Приезжаю Бог весть откуда, в чешуе и крапиве, с рыбьими хвостами…
— Зато трезвый и с добычей. Скажешь: забочусь о семье, специально поехал на Волгу за свеженькими судаками и щуками…
— Сказать-то я скажу… Но версии все равно возникнут… С возрастом у женщин слабеют ушные мышцы. И лапша перестает держаться… Моя-то знает, что мужики — как куры. Десять метров от дома, и они уже ничьи… Но ехать надо! Хотя приятнее ехать домой, когда тебя там ждут, а не поджидают… — он задумчиво глядел в окно на засохшие гроздья сирени в палисаднике.
Я тоже следовал за его взглядом, пораженный каким-то странным ощущением узнаваемости происходящего, красиво именуемым «дежавю». Все вокруг — как в детстве у деда в деревне: позднее лето, зелень, кузнечики, река и — какая-то тоска, словно перед тягостной неизбежностью… Ах да! Ведь скоро в школу! А Валере уже сегодня… И деваться некуда. Если в паспорте стоит отметка о браке, считай, что это — как штамп «военнообязанный».
— На начало сезона в театр придешь? — спросил меня Валера, стоя у раскрытой дверцы машины.
Я неопределенно пожал плечами.
— Понял, — вздохнул он.
Проводив друга, вернулся в дом, гулко и грустно опустевший без него.
Эта гулкая грусть нахлынула на меня, когда в марте 2013-го, с утра мне позвонил его сын Денис, сказав:
— Все, отец умер. Сейчас грянет всякого рода суета… Мы хоть и были готовы к этому дню, но все равно потеряны, а вы в нашей семье единственный, кто сможет все как-то организовать…
Это его в «нашей семье» сбило мне дыхание. Вот как закончилось наше братство, Валера… Хотя — почему закончилось?
Я выдохнул стоящий в горле ком. Вечером предстояло ехать на телевидение провести прощальную программу на первом канале с Андреем Малаховым, надлежало связаться с театром по устройству прощальной процедуры и договориться со знакомым мне начальством «Аэрофлота» о перевозке гроба на Алтай, на Валерину родину.
Через год с друзьями Иры Линдт мы собрались в ее доме во Внуково. Подрастающий Ваня Золотухин играл со сверстниками во дворе в баскетбол.
— Копия отца, — высказался кто-то из гостей, и компания дружно с этим утверждением согласилась.
А я вспомнил Высоцкого: «Природа не любит повторений». Похожесть черт не означает схожесть душ. Но росток от светлого и сильного дерева обязан Божьим промыслом обрести свою изобильную крону. Чего мысленно Ване я и пожелал.
За белыми, тонко вязаными шторами, похожими на снежную заоконную завись, стояло фото Валеры Золотухина, глядящего на нас — беспечных, вкушающих, живых…
А в моей памяти калейдоскопом мелькал его образ из семидесятых: вот он на сцене, вот мы едем в такси, сидим на кухне, гуляем по Тверской… А те, кто сейчас рядом, та же Ира Линдт, еще не существуют на этой земле, и мы даже не подозреваем, что когда-нибудь они появятся в этом мире и станут частью нашей жизни.
— А теперь настала пора рассказать вам о городе Калязине, его окрестностях и особенностях тамошней рыбалки, — сказал я, еще раз невольно посмотрев на фотографию, как на немого свидетеля.
Калязин и окрестности
Мое недолгое одиночество разрушил рявкнувший сиреной автомобиль «Урал», подъехавший к дому и заслонивший своей громадой всю узкооконную деревенскую панораму. Из кабины вылезли два местных молодчика в цветастых рубахах и замасленных портках, один из них живо открыл крышку бензобака, привычно сунул в рот запыленный шланг, хранившийся под кабиной, вобрал в него бензин, равнодушно выплюнув излишек, попавший в организм, и направил струю горючего в горловину одной из канистр, выставленных мною рядком у калитки.
