— Материал из отдела писем должен поступить к нам, в публицистику, сейчас проверю, — сказал он. — Острова там, говоришь, катера? Это увлекает…

— Ты сначала материал найди… И на себя его отпиши.

— Это техническая проблема. Мне нужна стратегия действий.

— Он мне должен позвонить, — сказал я. — Далее вас состыкую. Тебя представлю, как ответственное лицо и непосредственного палача. А после, как понимаю, последуют определенного рода договоренности…

— Сорок процентов — тебе, остальное — извини, — отозвался душегуб от предметной сатиры, отправившись на розыски доноса.

К подоконнику он вернулся через полчаса с изъятым из редакционной текучки компроматом. Заявил вальяжно:

— Дело в шляпе, шляпа на мне. Звони в свою кавказскую мафию. Скажи, процесс под контролем…

Вечером в ресторане гостиницы «Россия», ныне снесенной, состоялась наша встреча с министром, где опальный разведчик блеснул своими филигранными навыками вербовщика и интеллигентного шантажиста, мгновенно парализовавшего собеседника, как паук муху, паутиной своих доводов и итогового делового предложения, благосклонно воспринятого. Министр, в свою очередь, посмотрев на меня, заявил с чувством:

— Вам — верю! Ибо… — выдержал паузу. — Убедился: вы — добросовестные люди. И уж если взялись за дело… Вот он, — ткнул в меня пальцем, — очень честный человек… Я многое предлагал, но он хранил твердость камня…

Я даже зарделся. Впрочем, уточнять нюансы определения честности в сознании сидевших рядом проходимцев было бы явно излишним отступлением от ведущегося ими конструктивного разговора по существу.

К нашему столу то и дело подсаживалась респектабельная азербайджанская публика, обитавшая здесь на постоянной командировочной основе; почтил нас своим вниманием даже Муслим Магомаев, проживавший здесь в выделенном ему в качестве квартиры номере, и, явно повеселевший министр в очередной раз пригласил меня на свои загадочные острова…

С Муслимом в последний раз я столкнулся в Нью-Йорке, на Брайтон-бич, солнечным апрельским днем 1990 года. Он ждал жену, отлучившуюся в один из многочисленных магазинчиков, приткнувшихся друг к другу, курил, рассеянно глядя на заполонившую улицу толпу, изредка кивая на приветствия узнававших его эмигрантов. Постояли на краешке тротуара под эстакадой сабвэя, поговорили о переменах, сотрясающих еще кое-как державшийся на плаву Советский Союз… Муслим был грустен и словно потерян…

— Пришло время, когда время ушло, — сказал на прощание.

— Скоро там будет, как здесь, — кивнул я на бруклинские убогие окрестности, занавешенные пестрящими рекламными вывесками.

— Такая же помойка с торгашами? — отозвался он. — Совершенно не мое…

Изик навестил Москву через год. Заехал ко мне домой. С традиционными подарками в виде икорно-балыковых наборов.

Уселись на кухне, выпили по рюмке коньяка за встречу.

— Как дела, Изик? Как твоя замечательная дача?

— Она уже не моя, — угрюмо проронил он. — Я же ее на жену оформлял…

— А что жена?

— И жена не моя. Развелись…

— Вот те на… Почему?

Он дернул щекой в потерянной усмешке:

— Она теперь — жена министра!

— Какого?

— Не догадываешься?

— И… каким образом?..

— Производственный роман. Вражда, переросшая в дружбу; дружба, переросшая в любовь.

— И чего мы с тобой напрягались, столько копий переломали…

— Верность — дело совести. Измена — времени. А вся наша жизнь — тщета, — глубокомысленно изрек он. — Наливай…

В Ригу я приехал уже зимой, к запуску «Двойного капкана» в производство. Бренч заселил меня в стекляшке «Интуриста», на самом верхнем этаже, дабы я мог вдосталь насмотреться на крыши старого города.

Зима выдалась суровой, с Балтики дули напористые ветра, пробиравшие до костей, на прогулки по окрестностям не тянуло, а с утра предстояли съемки, ибо Бренч, памятуя мою несостоявшуюся актерскую карьеру, убедил меня сыграть роль моряка-контрабандиста.

Вечером пошел в ресторан гостиницы на ужин. И тут же за столик ко мне подсел некий тип с гладкой мордой, масляными блуждающими глазками и вкрадчивыми манерами застенчивого педераста. В ожидании заказа я разглядывал публику, производства, в основном, иностранного: финны, шведы, поляки. Тип же был явно из здешних, с места в карьер посыпал вопросами: откуда я, зачем прибыл в Ригу, и по ухваточкам его я сразу сообразил, что имею дело то ли с работающим здесь опером, то ли с одним из штатных гостиничных стукачей, в ту пору активно внедряемых КГБ в места скопления забугорного контингента.

Тип, впрочем, не помешал мне съесть интуристовскую котлету с салатиком, и, игнорируя его дальнейшие разработочные домогательства, я отправился в свой номер, где меня ожидали наслаждения: бутылка сухого и — купленная по случаю в привокзальном рижском киоске книга рассказов Юрия Казакова.

Утром, загримированный и переодетый, я уже был в студийном павильоне, где шли съемки. В этот день Бренч отснял почти пяток эпизодов, работа кипела на славу, последней сценой был стриптиз в развратном логове валютчиков и спекулянтов, для чего в массовку были приглашены отборные девчонки из рижского кабаре; кадры, эти, правда, безжалостно порезали цензоры; стриптизерша, танцевавшая на заставленном бутылками столе, обнажаться категорически отказывалась, крича, что она католичка, и теперь ей придется идти на покаяние к ксендзу; однако за утроенный гонорар на демонстрацию вечных ценностей в итоге согласилась.

Вечером грянул обильный снегопад, укрывший Ригу снежной искрящейся шубой. Кстати. В телевизионных советских метеосводках сегодняшние расхожие термины: «атлантический циклон», «снежный вихрь из Скандинавии», «теплые массы воздуха из Ирана» — не звучали, ибо могли травмировать сознание граждан мыслями о свободно, без разрешения партии, перемещающихся потоках атмосферы из мира капитализма, оказывается, находящегося совсем неподалеку и неуправляемо связанному с государством развитого социализма общими планетарными процессами.

Я возвратился в «Интурист», привычно отправившись на ужин в гостиничный ресторан. Народу в ресторане было битком, ожидалось какое-то шоу едва ли не с кордебалетом, но с местом в зале мне внезапно помог жирномордый агент, пригласив за свой стол, куда тут же по его распоряжению доставили и дополнительный стул.

Агент был со мною крайне обходителен и радушен, что поневоле настораживало, тем более, с места в карьер осведомился, желаю я выпить и что именно, за его счет.

— Сначала принял тебя за валютчика, — доверительно прошептал он, приглаживая и без того прилизанную прическу. — Тут они постоянно шастают…

— А ты их разоблачаешь, — кивнул я.

— Не скрою… — выпятил он губу.

— И за кого ты меня принимаешь теперь?

— За честного советского человека! — обтекаемо произнес агент. — Ну, будем!

В дальнейшем разговоре я поведал агенту о себе, как о консультанте нового детективного фильма, сказав, что именно валютчикам и спекулянтам в нем посвящена часть сюжета, а далее публика взорвалась аплодисментами, и на ресторанную эстрадку выкатились в плюмажах и распахнутых платьицах, в сетчатых чулочках на резинках, красавицы из варьете, в которых я не без удивления признал всю нашу женскую массовку из киношного притона. Любоваться ей можно было, пока глаза не растают. Я приветственно помахал дамам рукой, но тут грянула музыка и цветастой каруселью закрутилось представление.

— Ты чего, их знаешь? — выпялился на меня агент.

— Всех до одной!

— Познакомь!

— Если нальешь…

— Какие вопросы, дружище…

Во время перерыва девочки подошли к нашему столу, расцеловав меня, объяснили, что подхалтуривают тут время от времени, развлекая заезжих иностранцев, а после окончания представления согласились пропустить с нами по рюмке-другой, что воодушевило служивого человека, готового спонсировать мероприятие.

Все, как и следовало ожидать, закончилось пьянкой, артистки попросили агента угостить их «Айриш кримом», на что тот посетовал, что данный напиток продается только в валютном баре; я вспомнил про заначку в тридцать долларов, оставшихся от последней командировки в Индию, и, навестив бар, принес заветную бутылку. Однако только ее раскупорил, к столу подвалили двое смурных типчиков с непроницаемыми лицами и короткими одинаковыми прическами, вежливо попросив меня отлучиться на интимного свойства разговор.