В растрепанных чувствах Виталий покатил на работу, понимая, что информация из Конторы наверняка пришла к компетентным лицам в Радиокомитете, и с выводами относительно его персоны эти лица мешкать не станут.

Начальник отдела — дружок и соратник Ельникова, с кем он поделился своей бедой, насоветовал следующее: срочно явиться на прием к председателю Радиокомитета Лапину, упредив донос из кадров, поведать о своей категорической непричастности к идеологическим диверсиям, сослаться на заказчика переводов, как на лицо официальное, рекомендованное ему заместителем Лапина, и таким образом выскользнуть из тисков всякого рода оргвыводов.

Лапин принял Ельникова на следующий день. Благосклонно выслушал его горячий клятвенный монолог. Затем со скукой порылся в каких-то бумагах, лежавших на столе и, вчитавшись в одну из них, равнодушно произнес:

— Так зачем вы мне все это рассказали?..

— Я посчитал своим долгом… — начал Виталик, но шеф Гостелерадио его перебил:

— У вас передо мной нет никаких долгов. У меня, — он кивнул на бумаги, — еще со вчерашнего дня приказ отдела кадров о вашем увольнении по сокращению части сотрудников. Так что, ни вы ко мне, ни я к вам не имеем никакого отношения… Выходное пособие вам выплатят.

Со звоном в голове и качающимся под ногами полом Виталик вышел из кабинета уже бывшего шефа. Секунда за секундой приходило понимание: старый партийный волк, матерый номенклатурщик, легко и непринужденно переиграл его, щенка, ненароком сунувшегося ему в пасть. Конечно, никакие грехи ничтожного Ельникова были Лапину неведомы, конечно, сейчас от него последует звонок в кадры, и приказ об увольнении оформят задним числом, и теперь единственное, что остается, срочно сняться с партийного учета, чтобы выйти на вольные хлеба без выговора, а то и лишения волшебного билета, дающего кучу карьерных преимуществ.

Он срочно метнулся в партийный комитет. Так и так, сокращен, уволен, прошу снять меня с партийного учета…

Не тут-то было!

Местный партийный начальник, кивнув понятливо, промолвил:

— Снимем вас обязательно. Обещаю. Но — после рассмотрения вашего персонального дела на заседании. О времени заседания вам сообщат.

— Но я же уволен…

— Уволены. Но не из партии. И не из нашей партийной организации. А будете вы уволены или нет, решат товарищи коммунисты… Или останетесь в рядах, или станете, так сказать, «Бритиш петролеум».

Эта туманная формулировка трактовала анкетный термин «б/п», то есть — «беспартийный»…

Жизненный опыт наталкивал на вывод: если вопрос выносится на широкое обсуждение, значит, решение по нему уже принято!

Оставалось только восхититься молниеносной реакцией Лапина на все подвластные ему инстанции, но чувство восхищения у Виталия на данный момент отсутствовало напрочь. Как же глупо и смехотворно он опростоволосился!

Дело обошлось строгим выговором с занесением в партийные документы.

Сдав служебное удостоверение, безработный гражданин Ельников вышел на улицу. Странно, но тут его охватило чувство безбрежной свободы. Он не был никому ничего должен, не предстояло вставать спозаранку завтрашним утром, чтобы ехать на службу, где предлагалось кропать одни и те же пропагандистские материалы во славу советского строя, кланяться перед начальством, часами просиживать на идиотских партсобраниях с дебатами ни о чем… Другое дело: где твердая зарплата и гонорары? Ни на одну штатную должность ни в какую из редакций, даже заводских многотиражных газетенок, с партийным «строгачом» не возьмут, это метка прокаженного, а устройство на работу необходимо, ибо существует уголовная статья «тунеядство» и преследование по ней чревато тюрьмой и зоной.

Впрочем, все устроилось в течение недели. Виталик был зачислен в редакцию журнала «Вокруг света» по своей международной журналистской специальности на договорной внештатной основе, но с записью в трудовой книжке, что придавало ему статус трудящегося гражданина, а далее оставалось лишь состыковывать между собой деловых людей, решая их проблемы на основе комиссионных и — потихоньку тиражировать на съемной квартире контрабандное видео, распространяя его по надежным каналам.

Эта концепция благополучно проработала до начала горбачевской перестройки, приведшей к краху коммунистической идеологии, и все фискальные мероприятия по борьбе с западной кинематографической продукцией уже казались наивными детскими играми по сравнению с лавиной когда-то запретной информации, обрушившейся на распадающееся советское общество.

И все же относительную правоту позиций тех, кто безуспешно пытался бороться с начинавшимся засильем западной видеопродукции, надо признать: возникшие как поганки после благодатного дождя разброда преступные группировки действовали по уясненным ими калькам гангстерских американских фильмов; притоны с проститутками существовали едва ли не в каждой московской многоэтажке; наркомания нарастала бешеными темпами; жажда наживы охватила массы людей, напрочь отрекшихся от туманных обещаний радужного коммунистического грядущего; красочные западные этикетки намертво заклеили прошлые поблекшие транспаранты.

Помню, один из моих знакомых, посмотрев «Крестного отца», крепко задумался, а потом сказал:

— Если такая мафия народится у нас, будет куда как похлестче… Россия крови никогда не боялась!

Гражданин Ельников ныне проживает в Германии, где по поддельному свидетельству о рождении с указанным в нем еврейским происхождением, еще в начале девяностых получил статус постоянного поселенца. Много бизнесов различного толка он поменял за это время. Описания этих бизнесов заняло бы собрание занимательных криминальных романов, однако в сюжет и идею моего мемуарного повествования не укладывающихся. Германского гражданства он так и не получил, поскольку за налоговые преступления был судим, но тюрьмы по состоянию якобы пришедшего в упадок здоровья избежал, однако за привилегию нахождения на свободе был приговорен к ежемесячной выплате штрафа в качестве компенсации, составляющего практически всю сумму его пенсии. Его коммерческие предприятия, державшиеся на посреднических сделках между российскими и немецкими торговыми компаниями, давно рухнули, ныне работает за скромную зарплату в наличных, гостиничным менеджером у дочери, кому гостиница принадлежит. Что говорить: дети — это инвестиции в будущую старость. Если повезет — инвестиции удачные…

Мой тесть, возглавлявший корпункт АПН в Праге, после длительной командировки возвратился в Москву, и передо мной во всей своей неприглядной красе возник квартирный вопрос, ибо совместное проживание с женой и ребенком в окружении родителей меня не устраивало никоим образом, и нашему семейству пришлось исполнить определенного рода трюк с родственным обменом: я с женой и сыном прописался у деда супруги, а престарелый дед переехал на нашу, теперь уже прежнюю, жилплощадь.

Обитал дед в Перово, в старом, еще в начале двадцатого века возведенном обширном строении, занимая скромную комнатку в коммунальной квартире с двумя соседями. Ютиться втроем в шестнадцатиметровой комнате мы не стали, сын временно был оставлен на попечении тещи, а я, уже в первую неделю хлебнув коммунального быта до рвотной судороги, понял, что из этого капкана надо выбираться без промедлений и со всей возможной решительностью. Другое дело — как?

Выход был один: снимать квартиру, существуя в зыбком положении временщика, способного быть изгнанным из помещения в любой момент. Приобрести кооперативное жилище я не мог, хотя располагал деньгами в достаточном количестве, однако все кооперативы в стране относились к тем или иным ведомствам, а те ведомства, в коих я прямо или косвенно фигурировал, никакого строительства не затевали, свободными площадями не располагали, а вот длиннющими очередями на благоустройство быта сотрудников отличались повсеместно.

И тот же помощник генерального прокурора Полозов пребывал в двухкомнатной «двушке» в панельной пятиэтажке с женой и сыном, ожидая улучшения своего благорасположения в столице уже пятый год. Ему, вскоре, впрочем, подфартило, и он переместился в роскошные апартаменты рядом с пешеходным Арбатом, расстаралось для своего руководящего состава правоохранительное ведомство.