Тут же раздался звонок.

— О, работает… — удивленно проговорил Харитонов, вырывая у меня трубку.

Звонили с постов озабоченные донесшейся до них стрельбой часовые.

— Все путем, салабоны! — успокоил их Харитонов. — «Деды» службу знают, не хрена тут названивать! Бздительность, х-ха, проявляют! Стоять там смирно на вышаке! Проверю, с-сук!

— Я сдал… — доложил Мзареули.

Харитонов раскрыл карты.

— Вос-с-мнадцать… — произнес тупо.

— Очко! — торжественно заявил грузин.

— Туфту лепишь, чурка… Я не видел, как ты сдавал…

— Я чэстный игра вэду! — возразил Мзареули гордо. — Дэньги давай!

— Ур-рою! — Харитонов, с куражливым устрашением выпятив нижнюю челюсть, схватил пулемет и, направив его на партнера, с силой передернул затвор.

Раздался выстрел.

Затем, в наступившем мгновении какой-то оцепенелой тишины ко мне пришло отчетливое понимание, что, видимо, боек щелкнул по старому, ранее уже неоднократно надбитому капсюлю…

Харитонов непонимающе воззрился на свое оружие, из ствола которого вился, поднимаясь к низкому потолку, белесый горький дымок…

По крыше с внезапной остервенелостью заколотил сменивший моросящий дождичек ливень, голубое корневище молнии извилисто раскололо небо в квадрате оконного проема, и грянул жутким знамением беды раскатистый гром…

Мзареули, прижав ладонь к груди, с какой-то дьявольской торжественностью привстал с табурета, нащупал свободной рукой свой автомат, дернул крючок затвора, послав патрон в ствол, и отчужденно произнес:

— Ти, собак, минэ убил, билят… — и, не целясь, продолжая неотрывно смотреть невидящим взором на окаменевшего в пьяном недоумении ефрейтора, слегка вздернул ствол кверху, нажав на спуск.

Я даже не расслышал звука выстрела, потонувшего в новом раскате грома. Только с ужасом увидел, что на стене за спиной Харитонова внезапно появились потеки кровавых помоев с какими-то ярко-белыми вкраплениями, а на лбу ефрейтора возникло небольшое черное пятно.

Харитонов словно бы нехотя опустился на колени и, не выпуская из рук пулемета, ничком повалился на пол.

Затылка у него не было. Сине-бордовое месиво.

Мзареули сделал в сторону убитого судорожный шаг, но тут нога его словно подломилась в колене, и, не отнимая прижатой к сердцу ладони, он тоже упал, оставшись лежать у порога с раскрытым как бы в беззвучном крике ртом.

Мной овладела вязкая, сковывающая все мысли дурнота. Происходящее казалось сном, наваждением, способным привидеться лишь в бредовой ирреальности горячечного забытья. Но сквозь смятение чувств, словно через монотонный шум ливня за окном, прорезалась разумная мысль: оставаться свидетелем произошедшего явно не стоит, тем более, скоро к караулке подойдет бригадир с ведром…

Стараясь не смотреть на трупы, я, сотрясаемый неуемной лихорадочной дрожью, вышел наружу, накинув плащ-палатку на голову. Я брел по караульной тропе, стараясь глубоким дыханием утихомирить испуганно бьющееся мне в ребра сердце. Часовой-азиат, нахохлившийся под навесом вышки, лениво крикнул: «Кто идет?», исполняя уставную формальность, и я ответил хмуро:

— Люлей раздача! — вызвав его умиротворенный смешок.

— Совсем связь плохой, — грустно поведал он мне, когда я поднялся на вышку.

— Наладим…

Загородив от его обзора караулку, я крутанул ручку постового телефона, прислушиваясь к невозможному, конечно же, отклику.

— Зря звонить, Харитон ругать будет, пьяный сегодня… — прокомментировал часовой, уныло наблюдая за внутренней, тщательно взрыхленной граблями, полосой «запретки», раскисшей от дождя. — Иди сюда, двигай ногой! — внезапно крикнул он зэку, воровато выглянувшему из-за штабеля со швеллером.

Зэк подошел к «запретке», озираясь по сторонам. Часовой вытащил из кармана леску с крючком и с грузилом и, обвязав ее вокруг пальца, бросил заключенному.

Тот быстро нацепил на крючок сверток.

Миг — и сверток оказался в руках часового.

Солдат надорвал обертку, пересчитал деньги и, вынув из-за пазухи полиэтиленовый пакет, швырнул его в сторону штабеля, куда, как кот за мышью ринулся зэк.

— Наркота? — вопросил я, удивленный откровенностью такого мероприятия.

— Не-е, — расплылся в хитрой улыбочке часовой. — Я говно от овцы брал, цвет такой же, вид такой же…

— А кайф? — спросил я, не понимая, какие наркотические таинства хранят в себе испражнения парнокопытных.

— Не знаю… — солдат пожал плечами. — Они балдеют… — он решил сменить тему, пожаловался: — Харитон стреляет, совсем водки напился, опасный, как двадцать бандит, боюсь, убить зэка может, шайтан…

— Пьянствование водки ведет к гибели человеческих жертв, — выдал я перл из филологических джунглей русского языка. — М-да… Ничего не понимаю… Только что связь была!

— Был, сплыл… — часовой сплюнул в зону. — Срать хочу, скажи, пусть грузин подмена делает, совсем не хочет служить…

— Ладно, — пообещал я, осторожно спускаясь с вышки по скользким, словно намыленным, деревянным ступеням.

Зона охранялась двумя постами, расположенными по диагонали ее прямоугольника, и, сымитировав безуспешную попытку дозвониться в караулку с другой постовой вышки, я неспешно двинулся к жуткому месту бойни, гадая, что теперь буду делать.

С внешней стороны караулки под дождем мок бедолага-бригадир, я махнул ему рукой — мол, ступай с миром, затем позвонил на посты, сообщив, что караул мертв, возможно, совершен побег и от часовых требуется усиленное внимание. После, включив полевую рацию, попробовал соединиться с радистом роты, но ничего, кроме грозовых помех, в трубке не услышал.

У ворот внезапно просигналила машина, приехавшая для загрузки арматурой.

Выскочив из караулки, я вспрыгнул на ее подножку, сказав водителю:

— Дуй в роту. Или в колонию, все равно… Сообщи: караул убит…

Пожилой водитель обалдело кивнул, после перекрестился и наддал газу, разворачиваясь обратно к шоссе.

Я снова остался один. Ливень усилился. В караулке, не умолкая, трезвонил телефон: часовых волновали подробности. И, конечно же, боязнь за собственные задницы: солдатики хорошо усвоили армейский закон поисков крайнего, а если на что-то можно было пожаловаться, то только на короткий срок службы.

Закон, вполне применимый в данном случае и к моей персоне.

Замполит приехал, подняв по тревоге отдыхающую смену караула жилой зоны, со всеми взводными, старшиной, лагерным «кумом» и проводником служебной собаки.

От картины, представшей в караульном помещении взорам прибывших, многим стало не по себе. Двое солдатиков тут же начали блевать, утратив всякий боевой запал.

— Где ты — там лажа! Как это могло?!. Молчать, я тебя спрашиваю! — заорал на меня изрядно побледневший от увиденного замполит, но вопли его пресек «кум» — бесстрастный капитан с сонным взглядом много чего повидавших на своем веку глаз.

— Тихо, — едва не шепотом урезонил он коллегу, а затем обратился ко мне, вопросив по-отечески успокаивающим голосом. — Как все случилось? Изложи, милок, по порядку и ничего не бойся.

— Излагаю, — сказал я. — Прибыл сюда для проверки связи. Неисправность обнаружил. Харитонов и Мзареули играли в карты. Пьяные.

«Кум» цепко оглядел стол с разбросанными на нем картами, бутылью с самогоном…

— В картишки дружки играли? — вопросил покладисто. — И не поделили козырей?

— Почему не пресек?! — завизжал замполит.

— Спокойно, лейтенант, — отодвинул его рукой в сторону «кум». — Пресечь он ничего не мог, это ясно… Дальше, сержант…

— Харитонов попросил бригадира принести ведро воды из рабочей зоны. Даже стрельнул ему вслед…

— К-как?

— Да шутя, в воздух…

— Шутник, — покладисто согласился «кум», выразительно посмотрев на замполита. — И?..

— А дальше — не знаю, пошел по постам… Прихожу, два трупа, оружие на полу… Ну и все. Позвонил часовым, а после машина пришла…

— А выстрелов не слышал?

— Гроза была…

— Что-нибудь трогал в «караулке», передвигал?..