— Около трех недель назад.

— Если кто-то пытается найти и убить тебя, звонить по телефону не очень умно.

Он осушил бокал с вином, затем закатил глаза.

— У меня одноразовые телефоны, убийца. Я не профан.

— Телефоны, принц, могут прослушиваться на другом конце.

— Если не выдам свое местоположение, то они не смогут найти меня, а я этого не сделал. Dio santo, (черт возьми)чувак.

— Кому еще ты звонил? Фрэнки? — я знал по его слежке, что он и его мачеха регулярно общаются.

— Нет. Я позвонил другу из Бельгии, — потянувшись за бутылкой вина, он наполнил свой бокал.

— Почему не позвонил? Я знаю, как вы двое близки.

— Я не хочу говорить ей о том, что происходит. Она не может хранить секреты от моего отца. Даже если она попытается, он так или иначе вытянет это из нее, — он поставил бутылку на место и вернулся к курице. — И нечестно просить ее об этом. Фаусто и дети — ее приоритеты, а не я.

— А как же твой отец? Когда ты в последний раз разговаривал с ним?

— В Малаге.

Это было очень давно. Неужели они не были близки?

— Ты с ним редко разговариваешь, не так часто, как с его женой.

— Тебе, наверное, не трудно представить, но мой отец может быть немного властным.

— Это черта Раваццани, как я понял, — сказал я.

— Я не хочу, чтобы он беспокоился обо мне. Я взрослый человек, — он пожал плечами, как будто слышал это не в первый раз.

Я пропустил это мимо ушей. Я не знал, каково это — иметь отца.

— Твоя мать умерла, когда ты был маленьким?

— Да, когда Фаусто в последний раз ушел на войну. Я был совсем маленьким и не помню ее.

— Как все узнали, что ты гей?

— Сегодня из тебя так и сыплются вопросы, — он бросил на меня взгляд.

Я ничего не мог с этим поделать. Так долго наблюдал за ним, но это не помогло мне проникнуть в его разум или понять его историю. Эти вещи он должен был рассказать мне сам, а я вдруг жадно захотел узнать все. В последние несколько дней между нами была какая-то дистанция, как будто он скрывал от меня часть себя. Мне это не нравилось.

— Тебе не трудно говорить об этом?

— Нет, конечно, нет, — он положил нож. Мышцы его рук напряглись, когда он уперся ладонями в остров. Он смотрел на дальнюю стену, а не на меня. — Мой отец заснял меня на камеру. Я отсасывал у Паоло возле одного из выходов в клубе.

— Porca dio!(Чтоб меня!) На камеру? Он, наверное, был в ярости.

— В ярости — это не то слово. Он был... обижен, разочарован, растерян и беспокоен. И я, честно говоря, думал...

Он захлопнул рот, и я спросил:

— Что?

Он выдохнул и хрипло, с болью сказал:

— Я правда подумал, что он убьет меня.

— Должно быть, это было ужасно.

— Так и было, но потом он решил, что я просто гей для Паоло. Если он избавится от Паоло, я стану натуралом.

Смех вырвался из меня прежде, чем я успел его остановить.

— Scusa,(Извини) — сказал я, взяв себя в руки. — Но это так глупо.

— Это его поколение, я думаю, — он поднял нож и продолжил работать над нашим ужином. — Фрэнки пыталась его отговорить, но он отослал Паоло и не говорил мне, куда.

— И что потом?

— Он сказал мне, что я остепенюсь с милой итальянкой и сделаю детишек Раваццани.

Теперь я начал понимать, почему Джулио отдалился от Фаусто. Он долгое время находился в тени отца, под его опекой. Неудивительно, что он жаждал независимости.

— Но все изменилось, когда его подстрелили.

Я вскинул голову при этих словах Джулио. Это была та тема из его прошлого, которую я не хотел обсуждать. По крайней мере, пока. Я ни о чем не жалел — убийство Фаусто Раваццани было для меня еще одной работой. Это не было личным. Никто из них не был личным. Но я знал, что Джулио не простит мне той роли, которую я сыграл в войне между Д'Агостино и Раваццани.

— Фаусто чуть не погиб, — продолжал Джулио. — Один из людей Д'Агостино пытался убрать его с крыши в Сидерно, и этот опыт изменил моего отца. Когда он пришел в себя, он позволил мне выбирать, хочу ли я остаться или поехать с Паоло.

Это было просто поразительно. Мне было интересно, как все это произошло, ведь геи в итальянской мафии долго не живут. Тот факт, что Джулио получил разрешение уйти, просто неслыханен.

— Ты думал о том, чтобы остаться?

— Ни на минуту. Я любил Паоло, поэтому хотел быть с ним больше всего на свете, — он повернулся к плите и включил газовую горелку. — Кроме того, я получил небольшой опыт моего будущего в качестве дона, когда отец был в больнице. Это было ужасно.

Предвкушая смену темы, я спросил:

— Почему?

— Я не был готов к огромному количеству предприятий, в которые он вовлечен. Например, лошадиная ферма в Кентукки? Хедж-фонд в Ванкувере? — он покачал головой. — Я был ошеломлен. И все запаниковали из-за его состояния. Я должен был заверить всех людей, что с ним все в порядке, хотя на самом деле это было не так.

— Враги пытались получить преимущество?

— Да, каждый раз, когда я поворачивался. Это было все равно, что быть генеральным директором и генералом одновременно. Думаю, я спал по три-четыре часа за ночь. Это был кошмар.

— Но ты, наверное, хорошо поработал, потому что никто не пострадал.

— Наверное. Тем не менее, я почувствовал облегчение, когда отец вернулся.

Я не подумал о том, как травма Фаусто повлияла на роль Джулио как наследника. Потрясение, когда понял, что он не был лучше подготовлен к этому.

Джулио отнес тарелку с сырой курицей к плите.

— Все сложилось к лучшему. У него есть Раффаэле, который так похож на него, что это пугает. Когда-нибудь из Рафа получится отличный дон.

Я нахмурился, глядя в спину Джулио. Неужели Раваццани считает, что один сын так же хорош, как и другой? Я сомневался в этом.

— Раф лучше, — продолжал Джулио, словно пытаясь убедить меня. Или самого себя. — Он именно то, что нужно Фаусто. Сын, который женится, родит детей Раваццани и продолжит семейную традицию.

И снова я не был уверен, что его отец согласится с этим. Джулио был убежден, что его сексуальность делает его менее способным лидером. Но в Ндрангете главное были деньги. Пока дон продолжал приносить миллионы, никто не смел ему перечить, даже если он был геем. А детей можно было усыновить.

— Завтра у твоего отца может случиться инсульт или сердечный приступ, — напомнил я ему. — Что тогда случится? Раф слишком мал.

— Есть другие, которые могли бы заменить его до совершеннолетия Рафа.

Но никто из них не обладает такой квалификацией, как Джулио, его первенец. Не знаю, почему это меня беспокоило, но мне не нравилось видеть, как он сбрасывает со счетов свою значимость из-за того, что спит с мужчинами. Это никого не касалось, и это, конечно, не меняло его способности руководить. За последние четыре года он самостоятельно заработал миллионы. Разве это не доказывает его способности? Кого волновало, одобряют ли эти старики его образ жизни или нет?

Но что я знал о семейных обязанностях и наследии? Я не имел права осуждать Джулио за его выбор.

Я уставился на его обнаженную спину, на узоры чернил. Слова и символы, нарисованные на гладких мышцах. У меня пересохло во рту от одного взгляда на него.

— Могу поспорить, что на тебя постоянно бросались женщины.

— Это было дико. Однажды женщина последовала за мной в мужской туалет и практически набросилась на меня у писсуара. Это выводило Паоло из себя, — усмехнулся, Джулио.

— Он боялся, что ты примешь предложение одной из них?

— Нет, конечно, нет. Но я должен был флиртовать с женщинами. Это должно было выглядеть правдоподобно, что меня привлекают женщины, чтобы меня не заподозрили, но Паоло ненавидел это.

Я могу себе представить. Мне тоже не нравилось, что Джулио обращает внимание на кого-то еще. Поерзав на табурете, чувствовал себя неловко от того, что тоже могу ревновать.

Еще три недели. Больше ничего.

Хотя было трудно вспомнить, что мы вместе были временно, когда мы постоянно трахались. Или когда он обнимал меня посреди ночи, прижимая к себе, словно боялся, что я могу исчезнуть. Границы между нами становились все более размытыми, по крайней мере, для меня.