— Стоила, — Андрей с уверенностью глянул в глаза директору. — Что касается гадости. Поясните, пожалуйста, Анатолию, из этой истории можно сделать такую конфетку, что над ним будет ржать весь город. И красиво продолжить её так, что ему этот хомячок ещё долго икаться будет. В крайнем случае, готов ответить за знакомство Хомякова с тезкой-грызуном. Из обвинительного процесса я такое шоу сделаю, что рассказывать эту историю и хохотать до икоты будут даже в Москве. Тут всё просто, он не трогает меня и моих друзей, я не трогаю его.

— Андрей, почему у тебя к Хомякову такая антипатия? — задумчиво протянула директор, внимательно изучая лицо Максимова.

— Потому, что он, извините за выражение, фигней и очковтирательством занимается, Мария Алексеевна, — честно ответил Андрей. — Никому эти собрания, доклады ни о чем и даром не нужны. Через пять минут после их окончания, все уже забудут, что там говорилось. Время, Мария Алексеевна, — очень ценный ресурс. Пока мы молодые, должны использовать его правильно — получать знания, читать хорошие книги, самообразовываться, даже с девушкой на свидание сходить, зарядиться новыми эмоциями и то приятнее и полезнее. А он заставляет нас всех часами протирать штаны на идиотских собраниях. А если кто-то отказывается, угрожает. А я не люблю, когда мне угрожают и шантажом принуждают насильно что-то делать.

— Понятно, — кивнула Лебедева. — Что же, я тебя услышала. Не со всем согласна, но ты имеешь право на мнение. Давай так, я поговорю с Хомяковым, он не трогает тебя, ты не трогаешь его. Насчёт характеристики можешь не бояться, она будет справедливой.

— А я и не боюсь. Трогать его первым не буду, обещаю.

— Значит, договорились?

— Договорились, — согласился Максимов.

— Тогда можешь идти, — разрешила директор. — И, да, Андрей, я считаю, что ты абсолютно не прав. Но мне скандалы, и, как ты сказал, «шоу» не нужны. Поэтому из уважения к твоим родителям, которых хорошо знаю, эту историю мы заминаем. Но если ты ещё чего-то отчебучишь, отгребешь на полную катушку. Всё понял?

— Понял, Мария Алексеевна, — вздохнул Андрей.

— Можешь идти.

На выходе Максимова караулили Аус и Колокольцева.

— У тебя всё в порядке? — с тревогой осведомилась Лена.

— В полном, — Андрей чуть улыбнулся.

— Директор хотела поговорить с тобой в кабинете, только она и Тамара. Хомяков настоял привести тебя в наш класс и собрать комсомольскую организацию. Хотел показать, как тебя показательно размазывать по стенке будут, — наябедничала Колокольцева. — Чтобы все слушали твою объяснительную, и видели, как извинялся.

— Понятно, — усмехнулся Максимов. — Он своего добился. Правда, все пошло по другому сценарию, моему.

— Слушай, как у тебя получается так красиво выкручиваться? — восхитилась Аус, лукаво сверкнув карими глазищами.

— Надо много читать книжек, хороших и разных, — наставительно произнес Андрей.

— Ты на каникулах поедешь в Москву? — сменила тему Лена.

— Не знаю, — честно ответил Максимов. — Как получится.

— Поехали, — Инга ослепительно улыбнулась. — Там будет интересно. Заодно и по столице прогуляемся.

— Я не знаю, чем буду занят, — честно признался Андрей. — Но если получится, обязательно поеду.

— Тогда мы будем ждать и надеяться, — Колокольцева томно вздохнула, внушительная грудь поднялась и медленно опустилась.

«Надейся и жди, вся жизнь впереди», — чуть не пропел Максимов, но в последний момент осекся. Девушки могли счесть строчки из популярной песни ВИА «Пламя» издевательством.

— Я тоже, — Андрей подмигнул подружкам. Девчонки заулыбались.

— Ладно, пошли мы. Пока, — Лена незаметно тронула строящую глазки Ингу за локоть. — Увидимся.

— Обязательно увидимся, — улыбнулся Максимов. — Пока, девчонки.

Внутренний зверь требовал новых жертв. Предсмертные хрипы, брызги крови, ломающиеся под сильными пальцами тонкие девичьи шейки, отчаянное сопротивление, последние судорожные подергивания жертвы — всё это невероятно возбуждало, дарило ощущение всемогущества, невероятное удовольствие, сравнимое с ярким продолжительным оргазмом. Когда убийца выходил на охоту, выпуская внутреннего зверя, сознание автоматически отключалось от повседневности. В глазах появлялся яростный блеск голодного хищника, походка становилась по-звериному пружинистой. Цвета приобретали особую яркость, а звуки — отчетливость. Ощущались мельчайшие оттенки запахов, а кожа становилась невероятно чувствительной даже к легкому прикосновению.

За свою жизнь он научился отлично прятаться среди серой безликой толпы, становясь одним из них. Убийца обладал врожденной внимательностью, умением наблюдать и легко перенимать необходимые навыки. Несколько лет работы техником освещения в театре, общение с актерами, наблюдение за репетициями не прошли бесследно. Он научился разыгрывать эмоции, мастерски перевоплощаться в забулдыгу, готового продать душу за вожделенную чекушку или его антипод — аристократа с врожденной интеллигентностью манер и высокомерным выражением лица. Убийца был уверен: он с легкостью мог сыграть сгорающего от ревности Отелло, пылкого Ромео, влюбленного Квазимоду гораздо лучше многих профессионалов. Театральный реквизит, выкупленный по случаю, у старого спившегося актера, позволял ему перевоплощаться в любой образ, а лекарства, приобретенные в клинике у медсестер, в бытность подсобником, дурманить сознание жертв, которых не хотелось убивать сразу. У него было много масок и личностей, созданных, чтобы возвыситься над стадом, стать умелым манипулятором, жонглирующим эмоциями и умело направляющим агрессию толпы.

Он получал наслаждение, наблюдая со стороны за реакцией народа, отслеживая действия милиции, тщательно продумывая ответные ходы. Воспринимал, это как шахматы — противостояние, показывающее всю гениальность его гроссмейстерских замыслов, неуязвимость перед этими суетящимися мелкими человеками, тщетно пытающихся поймать страшного неуловимого убийцу — существо высшего порядка.

Убийца нес миссию — избавлял мир от этих сосудов скверны и похоти, именуемых женщинами, делая его чище. Он хорошо помнил свою первую попытку уединиться с сельской девушкой. Тогда он был совсем юным и Анька, застав его перекидывающим сено в сарае, прижала своей большой грудью и начала медленно раздевать. Она не смогла его возбудить, страсть сменилась разочарованием, а потом насмешками и оскорблениями. Когда девушка звонко смеялась, называя его импотентом, зверь, загнанный в потаенные уголки души, вылез наружу.

Мощный удар ладонью сшиб Анну как кеглю. Повинуясь внезапной вспышке ярости, он сомкнул скрюченные пальцы на белоснежной шее, наблюдая, как сереет лицо и из глаз жертвы медленно уходит жизнь. Хрустнули переломанные позвонки, убийца ощутил, как обмякло и расслабилось напряженное тело, и горячая волна возбуждения накрыла его, заставив затрястись в экстазе. Робкий и незаметный сельский паренек умер, и родилась новая личность — опасный хищник, начавший убивать…

Аньку он забросал сеном и спрятал в углу сарая, а глубокой ночью утопил в болоте около леса, для верности нацепив на шею веревку с тяжелой железкой, найденной у бывшей станции МТС…

Сейчас убийца, спрятавшись за черной кроной дерева, на лесистом холме, наблюдал в бинокль за двумя местными милиционерами, что-то ищущими на дороге, чуть в стороне, где было найдено тело последней жертвы. Появившаяся со станции компания подростков заставила его вздрогнуть.

— Не может быть, — ошеломленно прошептал убийца и опять глянул в бинокль.

Никаких сомнений не оставалось. Впереди вместе с белокурой девушкой шел тот самый шустрый паренек, помешавший разъяренной толпе устроить беспорядки у райотдела…

Народу на вокзале было немного. На одной скамейке сидела пожилая пара, дедок в стареньком распахнутом пальтишке из-под которого виднелся ворот серого кургузого пиджачка, бабушка — божий одуванчик, в пуховом платке и бесформенной куртке. На другой — несколько выпивших мужиков маргинального вида. Чуть дальше нервно прохаживалась мамаша с дочерью лет пяти и сыном-подростком. По асфальтовой площадке станции неторопливо шагал наряд ППС, окидывая безразличными взглядами присутствующих.