Между тем, в Петрограде был назначен день торжественных похорон жертв большевистского мятежа. В этот день хоронили казаков.

С прибытием войск Петроград начал оживать. В город через вокзалы с казачьими патрулями без перебоев пошел хлеб. С улиц исчезли пьяные и наркоманы. Открылись вновь магазины и кафе. Задымили заводы.

Жители Петрограда стояли плотными рядами вдоль всего Невского до самой Лавры. Выстроились в почетном карауле войска. Один из отрядов юнкеров привел Василий Кириллович. Среди гражданских лиц была и Настя. Ей хотелось увидеть среди солдат, на противоположной стороне своего Савелия. Но как она не крутилась, не смогла разглядеть его в однородной массе.

Керенский, объявленный диктатором, решил устроить пышные похороны казакам. Один из казаческих офицеров полушепотом говорил другому, показывая на главу правительства:

– Где он был, когда мы здесь погибали? Прибыл шестого числа, к шапочному разбору.

– Мне кажется, он нас, казаков, боится пуще немцев.

– Глаза замазывает богатыми похоронами, – согласился тот. – И думает, как бы нас подальше отправить. Вон пятую Кубанскую казачью дивизию провезли мимо Петрограда в Териоки. Мне друг рассказал.

– Никто не верит такой власти. Она нас всегда готова предать.

Рядом с Настей во всем осведомленные женщины рассказывали стоящим рядом соседям:

– Хотели наших героев похоронить вместе с жертвами революции. А казачий начальник сказал, что не согласятся казаки лежать рядом с теми, кто их расстреливал. И добились своего. Им дали отдельное место.

– Вон те люди, – говорила другая. – Это вдовы и дети убитых. Они приехали из своих станиц. Добрые горожане встречали их на вокзале и размещали в самых лучших гостиницах. Я тоже в этом принимала участие, – с гордостью добавила она.

– Семерых отпевали в Исаакиевском соборе, – продолжала первая. – Мне повезло, нас туда пустили. Многие прихожане остались в храме на всю ночь. Тела лежали в белых открытых гробах. Утром около десяти часов в соборе появился Керенский. Он был бледный, как полотно, и очень напряженный. Шептались, что нелегко ему давалось формирование нового состава правительства. Были представители Англии, Франции и Америки. Зазвонили все колокола на городских церквях. Пришли представители высшего духовенства и члены Синода. Это было очень торжественно. Казаки внесли венок с надписью «Верно выполнившим свой долг и павшим от рук немецких агентов». Были и другие венки.

– Вам повезло все увидеть. Эти герои заслужили такого почета.

– А когда объединенный хор Казанского и Исаакиевского соборов начал пение, все встали на колени. Отпевание длилось три часа. Затем гробы вынесли на площадь. Она была полна войсками. Были казаки, полки Петроградского гарнизона. Несколько военных оркестров и отряд трубачей. Многие смахивали слезы.

– Я знаю, что многие граждане сдавали деньги на похороны.

– Это я точно знаю. Читала в газете. В пользу семей погибших собрали восемьсот тысяч рублей. По десять тысяч вручили каждой семье.

– Неплохо, – согласилась Настя. – Но ведь собрали большую сумму.

– Остальные средства составили Фонд. Из него дети убитых должны будут получать образование. А еще будет построена часовня в Александро-Невской лавре. Впрочем, добавила она, многих казаков уже похоронили в других местах.

Керенский произнес прочувствованную речь. Как обычно, грозил врагам революции и обещал не допустить повторения июльских событий. Но были в речи и тревожные слова:

– От лица Правительства говорю вам, что Россия переживает драматический момент. Она ближе к гибели, чем когда-либо в своей истории. Перед телами погибших я призываю вас поклясться, что вместе с нами вы приложите все силы, чтобы спасти государство и свободу.

Подняв правую руку, Керенский первым прокричал:

– Клянусь!

Наступила короткая тишина, затем тысячи рук взметнулись вверх, и толпа громогласным эхом отозвалась:

– Клянемся!

Те, кто находился возле Керенского, подняли премьера на плечи и понесли к автомобилю.

Звонили колокола Исаакия. Оркестр играл псалом. Процессию возглавляли трубачи. За ними следовал эскадрон казаков с пиками, священнослужители, несшие высокие кресты, хоругви и курящиеся кадила. Гробы поместили на пушечные лафеты, запряженные лошадьми. За каждым из первых шести лафетов скакала лошадь без всадника. За последним лафетом ехал в седле мальчик лет десяти в темно-синей с малиновой отделкой форме донских казаков. Малолетний сын одного из казаков был зачислен в полк на место погибшего отца. Замыкали процессию правительственные служащие, многочисленные делегации и шеренги воинских частей. За все время оркестр ни разу не исполнил «Марсельезу», столь популярную у революционеров.

Хоронили казаков в Александро-Невской лавре. Один за другим опускались гробы в могилы. Музыка заглушала всхлипывания близких.

Всего в июльских событиях погибло пятьдесят шесть человек, более шестисот получили ранения.

Капитан Никитин почти не спал уже шестую ночь подряд. Сознание было замутненным. Иногда все происходящее проваливалось куда-то в бездну. Добровольные помощники все приводили и приводили подозрительных граждан. Тюрьмы скоро были переполнены. Обоснованность арестов определяли шесть гражданских и шесть военных комиссий. Каждая комиссия получила свой стол в просторном зале.

Словно для того, чтобы познакомиться с работой комиссий в штаб стал наведываться министр труда социалист Скобелев. Его присутствие здесь вызывало подозрения. Однажды Скобелев подошел к Никитину, отвел его в сторону и сказал:

– Есть у меня к вам небольшая просьба. Надеюсь, что вы мне не откажете.

– Что за просьба и как она касается моей службы?

– Не могли бы вы, пользуясь вашим положением, закрыть «Маленькую газету» Суворина. Думаю, вы согласитесь со мной, что это весьма контрреволюционное издание.

Никитин вспомнил. На страницах этой газеты частенько в весьма остроумной форме иносказательно высмеивалась деятельность правительственных чиновников. Доставалось и министру труда. Не раз читатели откровенно хохотали при чтении материалов.

– Знаю, некоторым эта газета портит жизнь, – сказал Никитин. – Но я совершенно не вижу повода закрыть эту газету. Критика необходима. К тому же закрытие изданий не входит в мою компетенцию.

Не получив удовлетворения, Скобелев ушел. А через несколько дней газета была все-таки закрыта. По приказу прокурора. Видимо, социалисты нашли к нему дорогу.

Правительство стало действовать решительнее. В ночном заседании с шестого на седьмое июля звучали предложения:

– Всех участвовавших в организации и руководстве вооруженным выступлением против государственной власти, установленной народом, арестовывать и привлекать к судебной ответственности, как виновных в измене Родине.

Многие предложения получали силу закона.

Некоторые войска, начавшие восстание, отправлялись на фронт. Первый пулеметный полк явился с повинной, выстроившись у Александровской колонны. Но пришел не весь полк, остальные разбежались и попрятались, прихватив три десятка пулеметов. Прокурор Судебной палаты выдвинул против большевиков обвинение по трем статьям. Большое раздражение органов вызывал Троцкий. Он рассылал иронические письма, спрашивая, когда же его арестуют?

– Я же был с ними. Я же был здесь, – заявлял он, – Почему вы меня не арестуете? Через несколько дней правоохранителям удалось-таки добиться ареста второго человека в большевистской партии.

Большую проблему судебным органам создавал также Нахамкес. Овший Моисеевич имел еще одну фамилию Стеклов, под которой был широко известен в России. По сведениям контрразведки он прибыл из Германии в Россию в начале войны. Никитин явился к Балабину с докладом.

– Это не тот ли Нахамкес – Стеклов, который в свое время так активно уничтожал полицию? – спросил Балабин, припоминая.

– Тот самый. А еще это соавтор знаменитого Приказа номер один, который способствовал развалу нашей армии к радости немцев.