Между тем, приходили сведения о столкновениях на улицах. Огонь открывался отдельными шайками по толпе и прохожим. Стреляли у Николаевского вокзала, на углу Литейного и Невского. На Обводном канале и Литейном проспекте стрельба не прекращалась весь вечер. На Воскресенской набережной большевики дважды обстреляли Управление контрразведки. Кронштадские анархисты с чёрными значками стреляли из пулемета, установленного на автомобиле. Говорили, им померещились вдали казаки. Много было убитых и раненых. Все безвинно пострадавшие.

Правительственных войск нигде не было видно. Только Первый Донской казачий полк вышел на улицу. Из него иногда выезжали отдельные отряды. В один их них на углу Невского и Маховой была брошена бомба. Убито и ранено шесть человек и двадцать лошадей.

Большевики были фактическими хозяевами улиц в этот день. И что же? Партийное руководство явно не имело плана. С утра и до вечера носились по городу машины, наполненные вооруженными людьми. Куда? Зачем? Это было бестолковое броуновское движение. Огромные массы матросов, солдат и рабочих простояли на улицах и у Таврического дворца. Они не выставили ясной программы. День завершался.

В эти тревожные дни Андрей все больше стал общаться с представителями деловых кругов Петербурга. Темой для разговоров была, конечно, экономика. Андрей любил свое дело, активно включился в программы правительства по милитаризации. Осваивал новое производство. Проводил в цехах целые дни, а иногда и ночи. Но вот теперь, когда его практически отстранили от своего дела, появилось больше времени для общения. В доме на Садовой он встречался со своим приятелем Никитой.

– Ну, садись, Андрюша, пообщаемся, – пригласил друга в кресло Никита. – Как жизнь в новом ранге? На тачке не вывозили?

– Пока бог миловал. Работаю по мере сил. Фабзавкомовцы взялись хозяйничать.

– И как, получается у них?

– Завод последние дни доживает. Каждый тянет к себе. Живут одним днем. О производстве не думают. Одни громкие слова.

– Чем хуже дела в стране, тем больше красивых слов.

– Мы оказались между двух огней. При царской власти мы, предприниматели, не имели равных прав с дворянами. Ничем не лучше теперь. Мы являемся гонимыми со стороны крепнущих социалистов.

– Признайся, положение при царизме было более благоприятным.

– Наш бизнес держится на базе частной собственности. Социалисты, особенно коммунисты, стоят за запрет её. Мало того, для них предприниматель, буржуй, враг номер один.

– И вот мы между двух огней. Причем второй огнь жарче. В нем и сгореть можно. – Никита разлил в бокалы легкое вино. – У меня почти такое же положение, как у тебя. Но у меня пока в моем подчинении бухгалтерия. Поэтому перечисляю некоторые суммы на поддержку Союзу офицеров и Торгово-промышленной партии.

– Как я понимаю, слой предпринимателей в нашей стране очень тонкий. Отстали мы от Запада по темпам развития. Разрушить предпринимательство не составляет труда. Разрушение уже началось. Мы встретили Февральскую революцию с восторгом. Надеялись на благоприятные изменения. Но реформы пошли не творческим, а разрушительным путем.

– Теперь в головы обывателей вдалбливается мысль, что мы – враги человечества. Какие же мы враги, если в отсталой России создали промышленность. За годы войны производство вооружений мы увеличили в два с половиной раза.

– Рабочие, которые выступают против буржуазии, всего лишь исполнители. А мы – творческая созидающая сила.

– Полностью согласен с тобой. А теперь хвост виляет собакой. И чтобы остаться живым, нужно думать о том, как пережить окаянные дни.

Выпив легкого вина, друзья на некоторое время погрузились в молчание. Пьяные крики и стрельба доносились с улицы.

Журналисты поспешили в свои редакции. Новость была срочная и ошеломляющая. Однако, никто не известил о ней министров Некрасова и Терещенко. Как только они узнали о поступке Переверзева, они буквально подняли бурю. Терещенко не находил себе места.

– Как так! Дело находится в состоянии разработки! Преждевременное опубликование части документов вспугнет преступников. Почему он не посоветовался со мной!

Его возмущению не было предела. Некрасов соглашался с ним.

– К тому же, говорил он, ожидается приезд Ганецкого в Петроград. Тут бы мы его и накрыли вместе со своими помощниками.

– Я придумал, – сказал Терещенко. На публикацию нужно время. Следует в течение ночи обзвонить, а если нужно, объехать редакции тех газет, представители которых были сегодня в Таврическом.

– Здесь нужно найти авторитетного человека. Нас могут не послушаться. Что, если вы это возьмете на себя? – обратился Некрасов к Председателю правительства скромному князю Львову.

– Действительно, это выход, – ответил Львов, придвигаясь к телефону.

Вскоре стало слышно, как князь доверительно общается с редакторами. Прошло немало времени в эту бессонную ночь.

– Ну как? – спросил Терещенко усталого Львова.

– Все согласились не печатать. Только одна вредная газетка запротестовала. Редактор Уманский.

– Как же, знаем такого! Газета называется «Живое слово». И запретить не можем. Свобода печати!

Переверзев стоял перед Львовым с бумагой в руке.

– Прошу подписать мое прошение об отставке. Знаю, многие в правительстве недовольны моей работой.

– Что же, задерживать не буду. Куда собираетесь после работы в министерстве?

– На фронт. Надеюсь там принести пользу Родине.

– Что же, спасибо за службу! Сами видите, время такое. Приходится принимать отставку ночью и без должного уважения.

Никитин перестал отвечать на телефонные звонки. К ночи преступность в городе многократно возросла. Но выслушивать все равно приходилось.

– Таврический? – взволнованный голос в трубке. – Я звоню из Гостиного двора.

– Да. Что у вас?

– Ради бога! Грабители выломали замок. Выносят товары. Помогите!

– Вы в милицию звонили?

– Всюду звонили. Никакого ответа. Хоть вы чем-нибудь помогите.

– Сейчас попробую. Он положил телефон и тут же, сняв трубку, обратился к оператору:

– Барышня, соедините меня с отделением милиции.

Через некоторое время он услышал ответ телефонной барышни:

– По заказанному вами телефону не отвечают.

– Черт! Выразился Никитин и положил трубку.

Обращался дважды в штаб. Потом снова в отделение милиции. Нигде не могли помочь. Раздавались новые вызовы. Сообщали о грабежах, звонили с Апраксина рынка, из банков. Женщины просили защитить их от насильников.

– Что я могу сделать в этом бардаке! – воскликнул генерал, перестал отвечать и, ничего не говоря, клал трубку.

Хотя газеты еще молчали, слухи о большевиках разнеслись по улицам. Цигурия ворвался в Таврический дворец с перебитым пулями эфесом шашки и закричал:

– Мы спасены! У Временного правительства есть точные данные об измене большевиков. К нам на помощь идут войска!

Весть разлеталась по дворцу. Люди бросались друг другу в объятия. Алексей наблюдал комичную картину. Депутат Соколов с повязкой на голове, избитый недавно юнкерами за большевистскую агитацию, бегал в сопровождении товарища Нахамкеса от телефона к телефону, пытаясь кого-то вызвать, и в панике восклицая:

– Неужели Переверзев позволит дискредитировать целую политическую партию!?

Около девяти вечера прибыли по собственной инициативе на защиту дворца солдаты Гвардейского саперного дивизиона. Потом прибыл Измайловский полк. Члены Совета встречали подходящих торжественными речами, примерно так:

– Временное правительство имеет сведения, что Ленин продался немцам!

– Ура!!! – кричали войска, – Обещаем впредь поддерживать государственную власть.

– Выстрелы, кажется, затихают, – сказал Почайкин, подходя к окну. – Можно створки открыть. Душно. – Он запустил аромат июльского вечера в дом.