– Из таких рассуждений вытекает горькая истина. Революция иногда похожа на контрреволюцию. Поди, отличи их друг от друга, – вступил в разговор Вячеслав Курганов. – Как раз об этом и хорошо бы поговорить. Все мы хотим не противодействовать прогрессу, но способствовать ему. Давайте различим, что прогрессивно, а что реакционное. Тогда поймем, в каком направлении идти.

– Хорошо, давайте я попробую ставить проблемы, и из них мы будем искать правильные выводы, – сказал Пронин. Вот первая проблема твердой власти. Свергнутая царская власть худо-бедно объединяла классы и нации России. Согласны? Сохранялось единоначалие и подчиненность, какая-то властная вертикаль. Что же теперь?

– А теперь классы пришли к открытому конфликту. Национальный вопрос тоже крайне обострился, – ответил Курганов.

– А что нас ждет в случае захвата власти большевиками?

– Гражданская война между классами и национальный «развод», едва ли осуществимый мирным путем. Да еще поражение от германцев. А как следствие выхода из Антанты, еще и вражда с противниками Германии. Проще говоря, война всех со всеми, – сделал вывод Вячеслав.

Остальные, даже вышедшая послушать его жена, кивали в подтверждение головами.

– Кроме того, – продолжал ставить проблемы Пронин. – У нас было какое-то разделение властей. Была выборная Государственная дума с законодательными функциями. Был более-менее независимый суд.

– А теперь есть формируемое по случайному подбору кандидатов Правительство и безвластные Советы, Думы, комитеты. Нет реального разделения властей и принципа выборности, – подхватил Милов. – Есть надежда на Учредительное собрание. Но это кот в мешке. А если у власти окажутся большевики! Они вообще не признают разделения властей. Говорят о диктатуре пролетариата. Но как она будет выглядеть? Скорее всего, все виды власти сосредоточатся в руках большевистского диктатора. Мы снова получим монархию, только более авторитарную.

– Посмотрим теперь на гражданские свободы. При царе эти свободы были, хотя в несколько ограниченных пределах. Вы согласны с этим?

– Свобод было так много, что некоторые страны могли позавидовать нам, – пробормотал вслух Михельсон. – Сейчас на словах их не меньше. Но что фактически? Всякие выступления правых и даже центристов преследуются. Сессии Думы не проводятся. Газеты, которые считают контрреволюционными, закрываются. Свобода только для социалистов.

– А если власть захватят большевики? – продолжил Милов. Они пылают ненавистью к буржуазным, как они говорят, свободам и к независимым средствам информации. И запретят последнее. Свобода будет только для сторонников большевистской диктатуры.

– Что можно сказать про экономические свободы? – не унимался Пронин. – Никто не станет отрицать, что при царе они были. Некоторые стеснения для предпринимательства существовали, это так. Но что теперь?

– Свобод экономической деятельности уже сейчас все меньше и меньше. Закрываются многие предприятия, изгоняются собственники. Крестьянам запрещают продавать продовольствие по свободным ценам. Введена продразверстка. Мы понимаем, что многое связано с военным положением. Но не все. А если большевики придут? Они запретят предпринимательскую деятельность вообще! Об экономической свободе придется совершенно забыть.

– Мы с вами очень глубоко копнули, – сказал Вячеслав. От того, что мы услышали здесь, у меня волосы встали дыбом. Получается, моя страна и мы вместе с нею совершает не революцию, а ее противоположность, контрреволюцию!

– Не хочется верить, но получается так, – подтвердил Михельсон. – Я сегодня спать не буду.

– Давайте это обдумаем не сейчас, – сказал, как бы подводя итог, Вячеслав. – Надо поразмышлять наедине. Сегодня мы, как и в прошлый раз, не успели обсудить последние события в Петрограде. Но вопросы мы решали такие важные, что давайте, не будем сожалеть. Да и поздно уже.

Они в задумчивости стали расходиться.

Ошеломившая обывателя новость о получении большевиками немецких денег и работе на Германию, была напечатана сначала в газете «Живое слово», а затем в других изданиях. Обвинение лидеров большевиков было настолько чудовищным, что требовало судебного разбирательства.

Однако Ленин не собирался в суд. Он поменял несколько подпольных адресов, долго не задерживаясь на оном месте.

– Почему Ленин не является в суд, чтобы доказать свою невиновность, – спрашивала Надежда своего друга и партийного начальника Бориса Уличанского, когда они встретились в условленном месте в парке.

– Подождем немного. Может быть, это связано с интересами дела, – ответил тот не уверенно. – Вот Троцкий. Его долго не арестовывают, а он рвется доказать свою непричастность к немецким деньгам. Может, и Ленин скоро об этом заявит.

– Может, он просто трусит? Или обвинения в самую точку?

– Никогда не говори так об этом человеке. Не знаю, что и думать. Товарищи советовали ему явиться, тем более, что смертной казни у нас сейчас нет. Самое страшное, что его может ожидать – это тюрьма.

– Много заявлений на выход из партии. Как бы она не прекратила свое существование.

– Знаю. Будем надеяться и верить, что все получится.

Ленин скрывался в эти дни в семье рабочего Сергея Аллилуева. Четырехкомнатная квартира хорошей планировки с лифтом, высокими потолками, располагалась на шестом этаже в рабочем квартале. Здесь были водогрей, просторная ванная, сушилка для полотенец и паровое отопление. Люстра, правда, с керосиновой лампой. Камин. Электрическое освещение еще не добралось до этих кварталов. Готовить приходилось на дровах. Но ведь и Зимний дворец отапливался дровами. Неплохо для рабочей семьи! Внизу швейцар. Главным преимуществом квартиры был черный ход, так нужный конспираторам. Добродушный хозяин квартиры, хотя и отошел от партийной деятельности, никому не отказывал в ночлеге.

Здесь Ленин провел три дня, не выходя из дома. Ордер на его арест, а также на Зиновьева и Каменева был выписан прокурорским надзором шестого июля. Седьмого на квартиру к Аллилуевым собрались некоторые сотрудники Ленина. В гостиной были Крупская, Ногин, Зиновьев, Орджоникидзе, Сталин, Аллилуев. Должны были решить вопрос о явке Ленина в суд.

– Я думаю, – сказал Ногин, когда приступили к обсуждению вопроса, – явиться в суд добровольно было бы правильным решением. И вот почему. Очень многие коммунисты сомневаются в правильности обвинений в адрес партии. Говорят, скорее всего, обвинения несостоятельны. Значит, нужно явиться в суд и доказать ложность обвинений. Превратиться из обвиняемых в обвинителей. Партия от этого только выиграет. Стоит дать бой буржуазным клеветникам!

– Я против, – сказал Сталин. – Юнкера до тюрьмы не доведут, убьют по дороге. Нельзя на суд идти. Нужно переждать в подполье.

Крупская и Зиновьев сразу поддержали. Другие тоже согласились.

– Придется помочь, – сказал Сергей Аллилуев. – Дело привычное. Устроим. У моего товарища, рабочего Емельянова есть дача в поселке Разлив недалеко от финской границы. Он человек надежный, укроет.

Все закивали головами.

Через день из дома через черный ход вышли трое. Вслед за Сергеем Аллилуевым шел, ни на кого не глядя, невысокий человек в рыжем пальто до пят, в кепке, без привычных бороды и усов. Это был Ленин. Зиновьев был наряжен в серое пальто – клеш и кепку пестрого рисунка. Все походили на финнов или немцев в одеждах, пожертвованных Сергеем. Зиновьев сбрил свою курчавую шевелюру.

Все благополучно добрались до Приморского вокзала, и вскоре расположились на втором этаже дачи Емельянова.

– Владимир, скажи, зачем таким рабочим как Емельянов, революция, – подтолкнул плечом Ильича Зиновьев, указывая на дачу. – Все у них есть, и хорошая квартира, и дача, и приличная зарплата.

– Революция преследует не только материальные интересы, – отделался коротким ответом его попутчик.

Через некоторое время конспираторы решили, что в доме долго им оставаться нельзя и отправились как бы на сенокос. Жить пришлось в шалаше, где с ума сводили комары, особенно по ночам.