Возможные предвестники хаоса, змеи считались не столько носителями зла, сколько представителями сил, предшествовавших мирозданию и способных принести пользу. Таково, например, водное божество Нун, предвечный водный хаос в виде инертной и таившей опасность жидкости, обволакивавшей только что созданный мир. Однако бог воды мог действовать и как деструктивная сила, когда обрушивался на землю проливным дождем или опустошающим наводнением. По легенде, Всевышний увещевал бунтующих людей словами: «Ваша страна вернется к состоянию Нуна»[462], то есть к предвечному хаосу. И змея, даже если и представала в виде чудовища Апопи, все же не олицетворяла собой зло: вместе с соколом и скарабеем она охраняла солнечного бога Ра и считалась поэтому священной. Еще более убедительным примером может служить белая корона Верхнего Египта в виде кобры. Египетский пантеон не боялся и других, не менее опасных животных. Так, у богини Селкис, покровительницы и защитницы тела Осириса, была голова скорпиона, а Себек, бог страха и плодородия, изображался с головой крокодила, в то время как богиня жатвы Ермутис — с головой змеи, так же как, впрочем, и богиня Меритсегер, отождествлявшаяся с Исидой.
Так были у египтян демоны? Да, и великое множество: как и в религиях жителей островов Тихого океана, на демонов возлагалась ответственность за болезни и всяческие напасти, и были они такими же мерзкими и отталкивающими, какими их рисует воображение монотеиста: с отвратной рожей, питающимися червяками или своими экскрементами. «Они особенно опасны на пути усопшего в Дуат»[463]. Нападая на человека группами по семь демонов или же мириадами семерок, они вызывали сенную лихорадку; и это убеждение было весьма распространенным и более «современным», чем мы думаем, так как вплоть до научных открытий Пастера в середине XIX века бытовало мнение, что болезни и эпидемии порождались «миазмами», сущность которых трудно объяснить с помощью науки.
Демоны в Египте назывались духами, akhou, и «водились на окраинах цивилизованного мира»[464] — в пустыне, во мраке, в воде, что позволяет нам сделать вывод, что они, безусловно, были предками «нашего» дьявола, предпочитающего хорониться по таким же темным углам. Они оказали, возможно, влияние на иудаизм, откуда впоследствии перекочевали в две великие религии. Однако «слуги хаоса» еще не успели оформиться в настоящих носителей зла. Кроме того, к ним причислялись некоторые боги и богини и их слуги, изображавшиеся с головами львов, как, например, богиня Сохмет и ее сын Нефертум, которого она прижила от бога Птаха.
В египетской космогонии сотворение произошло столь быстро в самом центре хаоса, что мир не успел впитать в себя ни частицу добра, ни частицу зла. Таким образом, правилами этики могли руководствоваться только одни люди. Прибегая к запретам, египетское общество не навязывало метафизическое толкование принципа «добра» в том смысле, какой мы вкладываем в это понятие, а придя вяло устойчивость мирозданию как источнику жизни. Понятие первородного греха не существовало в Египте, а очищение практиковалось только во время погребальных ритуалов.
Для египтян весь мир, включая небеса, представлялся явлением преходящим. «Смерть богов, какими бы великими они ни были, часто упоминалась в религиозных текстах», — заметил в начале нашего века египтолог Море. «Книга о Гадесе» повествует о местах погребения бога полуденного солнца Ра, бога живых Кхопри и бога мертвых Осириса, или Сокариса. Автор «Исиды и Осириса» (Плутарх) написал по этому поводу: «Египетские жрецы заявляют о том, что тела всех богов (вовсе не бессмертных и не подкупных), в том числе Осириса, покоятся в гробницах, в то время как их души звездами сияют на небесах»[465]. Боги черпали силы в поклонении смертных, и стоило монархам или жрецам недобросовестно исполнить свой священный долг, как небожители заболевали, умирали и превращались в камни[466]. Иными словами, божественное начало во всех своих формах и проявлениях было продуктом мироздания и зависело от воли человека. Раз нет бессмертия богов, значит, нет добра и зла, которые были на земле отражением борьбы хаоса с порядком мироздания, где арбитром выступал сам государь. Проступки людей, наказуемые преходящей властью, создавали лазейку для проникновения хаоса. Однако до самого конца света мироздание находилось в состоянии постоянного возобновления: каждый вечер заходящее на западе солнце накрывалось небесным сводом, а утром снова поднималось ввысь из чрева богини Нут.
В представлении египтян мир должен был однажды рухнуть вместе со звездами и всем мирозданием. В этой связи следует упомянуть о заблуждении некоторых ученых, утверждающих, что египтяне не задумывались о минувшем и будущем, и делающих на этом основании вывод о том, что их верования представляют для нас только исторический интерес. С этим тезисом нельзя согласиться, ибо религия Древнего Египта имела свою эсхатологию, то есть систему представлений о конечных судьбах отдельных людей, человечества и всего мира в целом, появившуюся раньше, чем во многих других вероисповеданиях, и, по всей вероятности, одновременно с религиями древнего Ирана и Азии. И даже если это понятие и появилось раньше, греки все же именно у египтян переняли идею о конце света, после которого во вновь созданном и лишенном недостатков мире наступит Золотой век. Эта идея красной нитью проходит в таких древних текстах, как «Моряк с затонувшего корабля» и «Беседа Атума с Осирисом»[467]. А мы, в свою очередь, заимствовали эту мысль у греков.
Можно было бы предположить, что мудрый и не ведавший сомнений египтянин вел беззаботную жизнь под покровительством многочисленных, никогда не печалившихся богов. На самом деле все обстояло иначе: в египетских мифах слезы лились рекой, начиная с Исиды, оплакивавшей смерть горячо любимого брата Осириса[468], который пал жертвой коварства Сетха. Ибо, как гласит легенда, Сетх, снедаемый завистью к славе своего брата Осириса, однажды во время вечернего пира доставил во дворец роскошный саркофаг и заявил, что подарит первому, кому он придется по росту. И когда доверчивый Осирис, не заметив подвоха, улегся в гроб, семьдесят два приспешника Сетха тут же опустили крышку и приколотили гвоздями. Затем, залив для верности расплавленный свинец, они сбросили саркофаг в Нил, чьи гостеприимные воды приняли тело Осириса и понесли в открытое море. В знак скорби отрезав длинные волосы, Исида отправилась на поиски гроба, вынесенного волнами на песчаный берег близ финикийского города Библо, где выросло дерево с пышной кроной, чтобы защитить последнее прибежище Осириса от солнца. Наконец Исида отыскала и дерево, и гроб. Погрузив саркофаг в лодку, она отправилась восвояси. Отплыв от берега, она открыла крышку гроба и, прильнув щекой к брату, стала целовать его лицо, орошая слезами[469].
Ее святые слезы пролились настоящим водопадом, шум которого слышится и в наши дни, как бы доказывая, что застывший в граните солнечный Египет был не только страной гигантских залов с колоннами, величественных каменных пирамид и загадочных сфинксов, но умел сопереживать горю и отзываться на чужую беду. Улыбчивые статуи не должны нас обманывать относительно земных страданий, о которых лучше свидетельствуют папирусы. Египтяне боялись смерти.
Однако в их представлении смерть вовсе не была чем-то мерзким и отвратительным, как считаем мы и какой она представала на картинах художников средневековья, рисовавших горы пожираемых демонами трупов, или какой ее изобразил французский скульптор Лижье Ришье в день Страшного суда с клочьями мяса на обглоданном скелете; египтяне верили, что кончина была преддверием путешествия в царство богов. Признавая тленность плоти, они считали, что милостью божьей смерть можно и нужно предотвратить, как свидетельствует «Книга мертвых», своего рода путеводитель по загробному миру. Вот что написано в главе «Гимн Осирису», известной под названием «Глава о теле, которое не должно обратиться в прах»:
