И неудивительно, что и сами инквизиторы всех времен и народов своей смертью, как правило, не умирают.
Пока схоласты мудрствовали, кто как умел, по поводу дьявола и демонов, Ив де Шартр уверял, что дьяволы летают намного быстрее птиц, а Хильдеберт дю Манс в теологическом трактате «Tractatus theologicus, в свою очередь, утверждал, что дьяволы обитают не на небе, не на земле, а в воздухе[825], как проповедовал основатель картезианского ордена святой Бруно. Весьма странная идея, ибо она связывала Зло с одним из признанных в те времена четырех элементов: водой, воздухом, землей и огнем. Однако на этом странности не заканчивались. Так, Оноре д’Отун в своей работе, «Liber duodecim quaestionibus» решил подсчитать ангелов, последовавших за Сатаной. Половина всех ангелов? Треть? Одна десятая часть? Признавая только девять ангельских орденов, он пришел к заключению, что в каждом ордене оступилось всего несколько ангелов[826]. Впрочем, его выводы дополнил Св. Ансельм, заявивший о том, что «до грехопадения общее число ангелов не было известно». Незнакомому с еще не существовавшей в те времена статистикой Оноре д’Отуну и в голову не могло прийти, что на земле возможен демографический рост: в самом деле, если население земли увеличивается в геометрической прогрессии, а число демонов остается неизменным, у них с каждым днем должно было бы прибавляться работы, а люди все меньше и меньше страдали бы от их козней... По крайней мере, это суждение не вызывает сомнений, если согласиться, что демоны не обладают способностью воспроизводиться. В противном же случае возникает вопрос: каков их прирост?
Аббат Рупер из Дейтца выдвинул оригинальную гипотезу: Бог предоставил Сатане время для раскаяния, чтобы подать пример другим ангелам, однако дьявол и не подумал воспользоваться такой возможностью. Рупер отстаивал еще более нелепую идею, согласно которой Сатана попал «не в ад, а оказался в воздухе, составлявшем нижнее небо»[827]. Абеляр пошел еще дальше: он приписал дьяволу милосердие, что было, по меньшей мере, странно, и в 1141 году, отвечая перед судом инквизиции, он отрицал прямое вмешательство демона в дела мирские и заявил, что «поле деятельности демонических сил ограничено природными явлениями и растениями»[828]. Можно себе представить последствия на желудки инквизиторов дьявольской концепции, заложенной в капусте и отварах.
Разделяя убеждения своих предшественников, Пьер де Пуатье утверждал, что обитавший в воздухе дьявол отправится в ад только после Страшного суда[829]. Парижский епископ Гийом Овернский внес некоторое изменение в эту идею, высказав предположение о том, что демоны внезапно впали в маразм («он объяснил излишнюю гордость и тщеславие демонов снижением их умственных способностей»[830]); болезнь протекала тяжело, и демоны между собой без конца ссорились. Св. Бонавентура объяснил грехопадение Люцифера тем, что тот возомнил себя писаным красавцем, хотя он был рогат, покрыт шерстью и распространял вокруг жуткую вонь.
Известный доминиканец Альберт Легран также считал, что демоны витают в воздухе. Его прославленный ученик Фома Аквинский склонялся к такому же мнению в работе Somme theologique: демоны должны обитать в аду, но до Страшного суда средой обитания для них стал воздух, и они порой принимали вид суккубов и инкубов. Как это следовало понимать? Люди вдыхали их вместе с воздухом? Однако Фома Аквинский расходился во мнении со многими схоластами и теологами по поводу инкубов и суккубов, которые, по его мнению, не могли воспроизводиться. Вообще, у него было свое видение нечистой силы, и, хотя он не испытывал к ней ни малейшего сочувствия, все же довольно благожелательно отзывался, утверждая, что многие демоны не причиняют людям столько зла, сколько могли бы; и тем не менее они не способны творить добро. Как и другие рассуждавшие на тему демона философы, Фома Аквинский выдвинул необычную гипотезу: если бы какой-нибудь суккуб, то есть дьяволица, получившая сперму от мужчины, нечаянно забеременела, она родила бы непременно великана. Кроме того, Фома Аквитанский считал дьявола и демонов бестелесными, но это было его личное мнение, поскольку значительно позже, в XVI веке, кардинал Гаэтано проповедовал, не встречая, однако, понимания у своих современников, что нечистая сила была, напротив, телесна.
Если говорить серьезно, то с самого начала нашего летоисчисления никто так и не предложил стройной теории дьявола и демонов. Никто доподлинно не знает природы греха, из-за чего Сатана и его свита были вынуждены покинуть небеса: были тому причиной зависть, похоть, гордость или нет; никто не может описать его внешность и ответить, был ли он красавцем или уродом; неизвестно также, на какое время пришлось его грехопадение: до или после сотворения Солнца и человека; никто не может с уверенностью утверждать, был ли он бестелесным или состоял из тонкой или достаточно плотной материи; никто не знал, где он обитал; не выяснено до конца также, являлся ли он истинным воплощением Зла или все же был способен на милосердие; до сих пор не доказано, обладал ли он исключительным умом, как считают одни теологи, или же у него были средние умственные способности, а может быть, он был и вовсе круглым дураком; и может ли он в конце времен надеяться на прощение Всевышнего. В те времена особенно жаркие споры разгорелись вокруг последнего положения, которое, по-видимому, было основополагающим. Одни теологи, и среди них был Жером[831], утверждали, что дьявол и демоны могут рассчитывать на Божью милость, а другие авторы, такие как Оноре д’Отун, полагали, что им не на что надеяться, ибо искупления они могут добиться только после исчезновения Логоса, что само по себе немыслимо[832]. Так и остался навеки открытым вопрос о предвечности Зла, заставившего Сатану оступиться.
В наши дни может показаться странным такое многообразие точек зрения и столь высокий полет фантазии религиозных философов; надо заметить, что это была эпоха повального увлечения религией, когда повсюду процветало сектантство всех мастей. Наряду с богомилами были известны другие религиозные течения, начиная с адамистов, участвовавших в работе собраний без одежды и проповедовавших возвращение к состоянию невинности, в котором пребывал Адам в момент сотворения, и кончая Мелхиседеками, считавшими царя Мелхиседека[833] идеалом божественного благочестия и примером добродетели. И духовенство, по всей видимости, также старалось не отставать от проповедников самых бредовых идей.
Что же до концепции дьявола, то наиболее вразумительные идеи высказывали одни только еретики да раскольники, с которыми Римская церковь вела беспощадную борьбу, искореняя инакомыслие мечом и огнем. Однако схоластики продолжали отвергать два основополагающих догмата, входивших в противоречие с каноническим учением о воплощении Иисуса и искуплении грешников и позволявших сделать вывод, что материальный мир не был исключительной вотчиной дьявола, в создании которого Иисус не принимал участия. Однако самым парадоксальным представляется тот факт, что Римская церковь так никогда и не заняла определенной позиции в вопросе о дьяволе, возложив всю ответственность за решение спора на своих богословов[834].
Вопреки тому, что указанные выше теории рассматривались с позиций рационализма, они мало чем отличались от философской концепции, заложенной в религиях Южной Америки или Африки: например, у народов йоруба или догонов, где ни один святой отец не смог бы найти ни дьявола, ни инкуба или суккуба. Подобная религиозная философия была окрашена романтизмом, как и все то, что становилось предметом изучения этнологов. Эти религии осуждались клириками отнюдь не за отсутствие логики, а за последствия.
