— Ну, выигрывали или проигрывали? — не выдерживает Леня.

— Смотри, какой быстрый! То ж цирк. То ж понимать надо. Может, и выиграл бы… Вот послушайте, что мы делали. Был у нас борец, мой дальний родич, Недайвода…

— Такой-то и фамилии нет, выдумываете, — подзадоривал Мазура Преображенский, с не меньшей охотой слушавший повествования ветерана.

— Вы дальше слушайте, — перебивает его Мазур. — Ведь что он делал? Подпилит ножки у кресел в первом ряду партера ночью, когда в цирке никого нет. На следующий вечер ему со мною бороться. Он меня и просит: «Слушай, Сашко! Я тебя на «обратный пояс» возьму, а ты тикай с арены вот сюда да хватай это кресло. Держи его». «А зачем тебе это?» — спрашиваю. «Думка есть секретная». — «Коли не хочешь говорить, сам кресло и тяни». Он крутит, вертит и выкладывает свой секрет. Ну, наш черед бороться. Он берет меня сзади. Я тикать, как лошадь, на четвереньках, а в первом ряду дамы напудрены, с букетами, офицеры сидят с детьми. Я одну молодку с креслом тем самым хватаю. Визг, хохот. Он меня тащит. Я не пускаю. Тогда он как рванет, а весь ряд как хрустнет! Прибегает директор. Хочет что-то сказать и не может, только руками машет. Галерка топает: «Ай да дядьки. Они весь цирк разнесут. Им не бороться нужно, а руками подковы ломать». Директор хотел нас турнуть с арены, а народ требует: «Пускай борются. Может, еще что сломают». На завтра весь цирк полон. Из зала кричат: «Дайте Недайводе да Сашко снова бороться».

— А про Шепетовку, про Шепетовку, — напоминает Сергей Андреевич.

Я уже слышал про этот случай. Он был коронным номером маленьких профессиональных трупп и всегда принимался в периферийных городишках на «ура».

Для придания интереса чемпионату в город за пару месяцев засылался один из борцов-профессионалов. Он устраивался грузчиком, подряжался в плотничью артель или становился извозчиком.

— …Я салом на базаре торговал, — басил Мазур, — все тебя видят, всех за неделю узнаешь…

Борцы входили в круг трудового люда, становились своими. Приезжал к этому моменту в городишко цирк. Борьбу ждали с нетерпением, она обычно полностью занимала второе отделение циркового представления. Велись поединки. Один за другим на арену выходили увешанные жетонами борцы. Наконец арбитр, одетый под! «дядю Ваню», обращался к зрителям:

— Кто из почтеннейшей публики желает выйти на ковер и сразиться с нашим мастером французской борьбы Плясулей?..

— Александр Григорьевич, на тон ниже — турбазу разбудите, — взмолился Преображенский. — Может, хватит, ребятам спать ведь пора? — Услышав в ответ дружное «не-е», Сергей Андреевич просит: — Тогда, окна закройте, а то действительно разбудим отдыхающих. — Ну сразу, конечно, никто не выходил, — продолжал Мазур.

Действительно, соглашаюсь мысленно с ним я. Уж больно устрашающе выглядели заезжие гастролеры. Но все же галерка выдвигала из своей среды смельчака. Им оказывался грузчик-возчик артельный. Свой, «доморощенный», при случае свою силу показывал не раз. Выходец из народа конфузливо появлялся на арене. Никак не мог приладить спортивный костюм. То ботинки не по размеру ему давали, и он, как клоун, спотыкался, тем борцовское трико такого размера на него надевали, что оно под коленками болталось. Наконец форма пригнана, и поединок начинался. К всеобщей радости, грузчик выигрывал, но судья жульничал и победителем объявлял мастера французской борьбы.

— Что делалось в цирке, представить невозможно, — вел дальше неторопливый рассказ Мазур. И хотя говорил он это спокойно, мы представляли, что могло твориться в шапито. — Шпрехшталмейстер успокоил людей, а затем и говорит им: «Идя навстречу желанию уважаемых граждан, встреча завтра повторится». Снова раздается свист, гвалт, но уже одобрительный.

Да, представить можно, как назавтра штурмовалась в городишке касса шапито. Билеты продавались втридорога. Все, наверное, только и ждали той обещанной встречи, жаждали увидеть, как будет наказана несправедливость. А такого типа заманивания у циркачей были еще хитрее. Поединок заканчивался вничью. Рассерженный тем, что ему, асу, не удалось совладать с каким-то безвестным артельщиком, чемпион, покидая ковер, осыпал соперника обидными словами и угрозами: мол, он в следующий раз рассчитается с негодяем. А галерка кричала: «Не бойсь, Петро! Ты ему сам всыплешь! Пусть знает наших!»

— А если выйдет настоящий силач, а не подсадная утка? — перебивает Мазура Саша Медведь.

— То другое дело. Для этого у каждой труппы свой Яшка был. И мне приходилось такую роль играть. С виду ты вроде слабее всех. И одолеть тебя может всякий. Только тут хитрость. Самого юркого паренька тренировали. Директор цирка заявлял: пускай этот самый силач со слабеньким Яшкой повозится, а то чемпион руки-ноги может повывертывать. Ну а Яшка свое дело туго знал. Он за это немалые деньги получал.

Беседа заходит за полночь. А я понимаю своих товарищей: борьбу, совсем недавно считавшуюся первой забавой в народе, теперь оттеснили в сторону футбол и хоккей, фигурное катание и гимнастика. А ведь вот оно было совсем недавно. То время совсем рядом. И рассказывает Александр Григорьевич самую настоящую быль, быть может, чуть-чуть приукрашивая детали или вменяя имена. Его друзья еще живы. Они нет-нет да и приходят к нам посмотреть на соревнования.

— Намутили вы воды с вашим цирком, — неожиданно разбивая благодушное настроение, говорит Мазуру тренер. — У профессионалов и «герои», и «злодеи» свои были, и «дурачки», и «студенты-интеллигенты». Каждый знал, на какой минуте, каким приемом прижимать лопатками к ковру соперника. Народу голову дурили, за деньгами гнались. Вот теперь и растеряли все. Нет былого интереса к борьбе.

— Э, нет! — Мазур даже привстает с кровати. Стул скрипит под ним, не выдерживая тяжести, поэтому он уселся поперек Лехиной кровати. — Ты слушай! Мы уедем, а в городке или поселке хлопцы все наши приемы отрабатывают. Сколько всяких кружков и секций пооткрывалось из-за профессионалов. Попробуй своих хлопчиков заставь сейчас пятак пальцами согнуть или балку швелерную на своем горбу, а Иван Заикин делал это на глазах у всех. Мы и гирями по утрам. крестились. У тебя кто один-два пуда продержит на прямых руках? А я, хоть старый, всем твоим покажу, как это делается.

Говорить начинают все, стараясь перекричать друг друга. Дверь открывается. На пороге — начальник команды. И хотя он произносит всего лишь «Так-так!», силясь пересчитать всех нарушителей режима, спор умолкает.

— Мы вас, товарищ Мазур, для передачи опыта пригласили. Опыта, понимаете! Всем разойтись по местам. Проверю каждого, по две контрольные схватки на завтра назначаю.

— Что ж так, — бурчит Сергей Андреевич. — Живого мамонта увидели, вот и не отпускают.

— Погоди, Андреич, завтра мы и с тобою сделаем контрольную прикидку. Тогда за мамонта прощения попросишь.

Мазур первым выходит из комнаты. Расходятся остальные тихо, на цыпочках.

— Откроем окно? — спрашивает Леонид.

— Повесь на подоконник трико, не успел его просушить, — прошу я товарища. — Утром успеет на солнышке прокалиться.

— Напортили нам циркачи, — не то утверждая, не то спрашивая, говорит Колесник. — Представляешь, смотрели люди на показуху, привыкли к отрепетированному спектаклю… Да если какого папашу, который лет сорок уже на соревнования борцов не ходил, сейчас к нам пригласить! Он же не поймет. Это ж почти что высшая математика. При этом Леонид делает круглые глаза, их округленность убеждала и меня: действительно, интегральное исчисление. Леня лег, натянув лишь простыню.

Через окно волнами вливается запах глицинии. Ее кисти свисают с верхнего балкона. Запах терпок и густ.

— На тебя еще можно смотреть. Ну а как объяснить людям, что сорокавосьмикилограммовый «мухач» тоже богатырь земли русской? — говорит Колесник.

— Конечно, — пытался я утихомирить товарища. — В цирк шли просто поглазеть на гигантов. Но мы-то нашли решение. У тебя 68, у меня 105 килограммов. Но и ты, и я можем мечтать о звании чемпиона мира. — Ленька молчит, насупившись. — Был интерес к борьбе, был, — продолжаю я. — Так, может, оттого, что тогда не было горных лыж, картинга, футбола, телевизора, кафе и круизов вокруг Европы? Много чего не было, вот и томился народ со скуки в шапито. Но, надо признать, умели они себя подать: парад-алле, оркестр туш играет, шпрехшталмейстер каждый номер объявляет, каждому борцу характеристику забористую дает. Ритуал придумали — пальчики оближешь. Вот у боксеров…