Лешка был для меня как бы вторым тренером: сколько маленьких хитростей — а из них и соткан поединок на ковре — раскрыл он мне! Мы были закадычными друзьями, секретов друг от друга у нас не было, но меня всегда поражало умение Колесника настраиваться на схватку. Балагур, добродушный парень, он за полчаса до выхода на ковер менялся на глазах: замыкался, как бы уходил в себя, лицо его темнело, глаза горели темным пламенем. Впервые я это увидел на отборочных соревнованиях перед римским чемпионатом мира. Леонид, набычив голову, ходил в раздевалке из угла в угол и бубнил:

— Он мой враг! Ненавижу его… Если проиграю, перестану себя уважать. Ну нет, эту обиду я ему вовек не прощу…

— Ты про кого это? — разобрав, наконец, его невнятное бормотание, спросил я.

— Не мешай придумывать. Отстань, потом объясню, — бросил он в сердцах. — …Дайте только мне до него добраться, я ему такое покажу!..

В тот момент на него было и любопытно, и страшно смотреть. Казалось, он раскалился докрасна, дотронешься— обожжет. На ковре его клокочущая энергия била через край: он по — бульдожьи вцеплялся в противника и теребил его, теребил. Наверное, вот это-то и помешало ему стать чемпионом, хотя данные у него были отменные: от ярости он терял голову, и более хладнокровные и опытные соперники умело пользовались его состоянием. Взвинчивать себя он умел, и это умение старался передать мне. Только у меня ничего не получалось, не удавалось мне разозлиться на своих противников, хоть плачь! Ну как прикажете убедить себя, что Колесник, пользуясь его же словами, «… мой враг… дайте мне только до него добраться…»

Чемпионат СССР по борьбе проводился на закрытом легкоатлетическом стадионе. Ковры постелили как раз в центре поля, обрамленного, тартановой дорожкой. Они лежали как бы на дне блюдца, образованного трибунами. Впрочем, все это воспринималось боковым зрением. Меня смущала непривычность обстановки: вроде все вокруг знакомо и в то же время все ново. Со мною здороваются ленинградские болельщики. Это почти все те, с кем я в свое время тренировался, кто занимался в многочисленных борцовских секциях. Много институтских знакомых. Где-то брат на трибуне, на его имя я оставил у контролеров билет. Отец пришел, как мы с ним договорились, заранее. Его место почти у самого ковра. Маму и сестренку я не пригласил. У нас так уж повелось, мать только один раз, и то по телевизору, видела, как я боролся, а переживаний и слез хватило на неделю.

— Они ж тебя сломают. Бросай ты свой спорт, сыночек, — упрашивала меня тогда мать. — Посмотри на свои уши, на что они похожи! Их как будто корова пожевала.

Она надеялась, что нашла убедительный аргумент. Хрящи ушных раковин у меня к тому времени действительно были поломаны.

— Так они ведь уже сломаны, самое страшное позади.

Но мама стояла на своем. Оттого-то на соревнования приглашать ее я не рискнул. Хватало отца. Судья он был, пожалуй, самый строгий. И сейчас впервые пришел на соревнования, где мне предстояло держать экзамен, свой первый серьезный борцовский экзамен.

Утром была проведена жеребьевка. По воле судьбы сборная команда Москвы, за которую я выступал, встречалась вечером с борцами РСФСР. А это значило, что мне предстояло сразиться с Савкузом Дзарасовым.

На Римской олимпиаде Савкуз не стал чемпионом из-за самонадеянности. Перед финальным поединком с Вильфредом Дитрихом из ФРГ у него не было штрафных очков. А это по нашим борцовским меркам давало ему все шансы на чемпионский титул. С Дитрихом они встречались и раньше. Чаще всего их поединки заканчивались вничью. Что могло изменить исход схватки в Термах Каракаллы, где проходили олимпийские соревнования борцов?!

Первые шесть минут поединка истекали. Савкуз держался молодцом. Вильфред не смог выиграть у него ни одного балла и, видать по всему, уже смирился с серебримой медалью. Арбитр подбросил вверх диск. Он упал на ковер синей стороной. А это значило, что первым в партер становится Дитрих. Чтобы не попасться на контрприем противника, Савкуз делал вид, что пытается атаковать, сам же обрабатывал только руки Дитриха, старался измотать соперника. Так делали до и после него многие. Нехитрая сама по себе тактика приносила обычно неплохие плоды: если руку обрабатывает мастер, то она немеет, теряет силу. А Дзарасов проделывал подобные трюки неплохо. И когда через три минуты борцы поменялись ролями — в партер попал Савкуз, — Дитрих первую минуту ползал по нему громадной сонной мухой. Ситуация получалась презабавная. А после того как Вильфред, пытаясь оторвать от ковра советского тяжеловеса, надрывно и жалобно застонал от натуги, зрители развеселились. Полная беспомощность атлета из ФРГ, фигура которого до поединка внушала почтение, выглядела комично. Савкуз, видя, что истекает трехминутка, отведенная по правилам для борьбы в партере, решил подыграть болельщикам. Он распластался на ковре, словно отдыхал на диване после обеда, и подпер подбородок кулаком.

На борцовском жаргоне эта поза называется «дайте мне газету» и обозначает презрение к партнеру. Наиболее отчаянные головы позволяли себе такие вольности не только на тренировках, но даже и в ответственных турнирах. Дитрих вообще прекратил борьбу. Впрочем, чтобы не вызвать нареканий со стороны судей, он на всякий случай обхватил Дзарасова за пояс и пытался для видимости приподнять его над ковром. Чувствуя ватность его мышц, Савкуз сиял довольной улыбкой. Так по-ухарски вести себя мог только непобедимый чемпион. А он им станет через три минуты и две секунды, это уж точно.

Дитрих взорвался внезапно, словно мина с часовым механизмом. Внезапно для Дзарасова, арбитров, трибун, но не для себя. Подхваченный мощными ручищами, Савкуз мелькнул в воздухе и лопатками был припечатан к ковру. Чистая победа. Все длилось мгновение. Дитрих поднимался на ноги обладателем золотой олимпийской медали. На его лице не было восторженности, на нем лежала печать усталости и удовлетворенности. Да, удовлетворенности сделанным. Он только что, как мальчишке, преподал Савкузу урок. Для того чтобы взойти на высшую ступень пьедестала почета, Дитриху нужна была только чистая победа, а рассчитывать на нее он не мог. Это то же самое, что на стометровке порвать финишную ленту в тот момент, когда твои конкуренты еще только отталкиваются от стартовых колодок. Но Дитрих усыпил бдительность своего сильного соперника. С первого момента построил поединок так, чтобы действиями показать, что он смирился с ничейным исходом, не может и не хочет претендовать на большее.

Расспрашивая об этом эпизоде Преображенского, я просил его повторить все в деталях, прокомментировать каждую фотографию. Лишь на один вопрос не смог ответить мне тренер: как выглядел после этого Дзарасов?

— Не смотрел на него никто, — ответил Сергей Андреевич. И добавил. — А разве это тебе так важно?

Не знаю, но мне почему-то казалось необходимым знать, как выглядел человек, потерпевший такое фиаско. Его серебряная медаль на Римской олимпиаде означала, что тренеры сборной команды страны теперь должны заново взвесить шансы Дзарасова остаться первым номером и дальше или…

Савкуз стоял в противоположном углу ковра, разминая кисти, с улыбкой перебрасываясь репликами со своими почитателями. Он пользовался симпатией.

Прозвучал свисток, поединок начался.

Последняя наша встреча была на отборочных соревнованиях. Прошло с того времени чуть более полугода. И хотя с тех пор мы не встречались, Савкуз не стал утруждать себя разведкой. Быть может, опасался, что промедление сочтут за осторожность, а после Рима ему нельзя было этого допустить. Савкуз должен был доказать, что он по-прежнему сильнейший в стране, первый номер сборной команды. Мне сразу же удалось уцепиться за его руку. Правда, сам я при этом согнулся и выставлял голову. Дзарасов оценил создавшееся положение мгновенно и зажал мою голову свободной правой рукой. Сейчас он, невольно подумали многие, «швунганет» меня и придавит тяжестью своего тела. Но произошло нечто непредвиденное. Ноги Савкуза мелькнули в воздухе, и, описав дугу, он рухнул лопатками на ковер.