Оррику было не до него. Он отчаянно пытался сделать вдох. Если чары скуют дыхание — обычное и Второе — дольше чем на пару мгновений, то и всё тело, оставшись без притока чудодейственной силы, только и позволяющей им сопротивляться, тут же будет парализовано. И усилия Оррика увенчались успехом. Новая электризующая волна прокатилась по телу, изгоняя губительное онемение.

Но эти усилия потребовали хоть и краткого, но времени, за которое здоровяк успел добежать до него и замахнуться не менее здоровым, чем его хозяин, мечом. Проворства у этой туши было хоть отбавляй. В следующие секунды Оррику было не до того, где находятся другие противники и что там с Маугеном — он был слишком озабочен попытками не получить удар, который мог бы срубить средних размеров сосну. Разок здоровяк сумел зацепить его по касательной, но сейчас Оррик даже не почувствовал ничего кроме тупого толчка — как и его противник едва ли заметил ответный удар шпагой в бедро.

А затем Оррик смог наконец выровнять Дыхание и сконцентрировать текущую через него силу — в невозможное с виду уклонение от удара, который должен был перешибить его чуть выше пояса и прямой выпад, стремительный как удар грома. Шпага, выкованная одним из лучших оружейников далёкой западной страны, легко прошла и через кольчугу и через тело, проткнув грудь здоровяка насквозь, пробив лёгкое — и на миг застряла между рёбрами.

Здоровяк, хоть на лицо и казался тупым, среагировал быстрее Оррика, который целых полсекунды пытался выдернуть шпагу обратно. Он вмиг ухватил противника за кисть руки — а затем, отбросив меч, сжал в объятиях, которые можно было бы, наверное, назвать медвежьими, если б не тот факт, что простого медведя такая хватка раздавила бы как перезревший фрукт.

А у Оррика хребет и грудная клетка её выдержали, в основном, так что хоть в глазах и потемнело, но ещё остались силы отвести голову назад и силой ударить здоровяка лбом в подбородок. А когда хватка на миг ослабла — вытащить висящий на поясе нож и всадить неприятелю в бок, раз, другой. Нож был самым непримечательным, больше пригодным для всяких хозяйственных нужд, которые возникают в путешествии — но лезвие всё же пробило кольчугу и сломалось лишь на втором ударе.

Здоровяк испустил жуткий булькающий вой, нечеловеческая мощь исчезала из его рук. Даже слабые дваждырождённые могли выдерживать и залечивать безусловно смертельные для обычных людей раны, но мало кому было под силу долго сражаться и держать Второе Дыхание ровным с пробитым лёгким. Напрягая все силы, Оррик разжал хватку здоровяка, оттолкнул его от себя, вырвал торчащую из груди шпагу.

В тот момент, когда он нанёс противнику свирепый удар в шею, грянул гром. На секунду Оррик оглох. Вспышка молнии была такой, что смотри он в её сторону, то и глаза могли бы пострадать не меньше ушей. Инстинктивно, он отскочил прочь, разрывая дистанцию. Что случилось, пока он сражался со здоровяком?

Мауген видно был незаурядным бойцом. Он сражался один против двух дваждырождённых и всё равно, чтобы сразить его потребовалась чародейская молния. Но сейчас от него остался лишь почти неузнаваемый труп, как в прочем и от брюнета, Зорана или как его. Дваждырождённая женщина лежала чуть в стороне от тропы, куда молния не достала, а правая рука её лежала отдельно.

А вот чародей, похоже, чувствовал себя относительно неплохо. Копьё пришлось ему в плечо, не задев внутренних органов, сейчас даже кровь уже останавливалась, не успев пропитать одежду на боку. И волшебная палочка в его руке была нацелена на Оррика. Расстояние между ними было шагов в пятнадцать. Ни копья, ни топора, ни даже какого-нибудь вшивого ножа, чтобы метнуть в противника у Оррика больше не было. В идеальном состоянии он попробовал бы настигнуть чародея одним рывком, вот только стоило ему на миг остановиться, чтобы оглядеться, как грудь сжала тупая боль, а в глазах помутилось. Сколько рёбер сломаны гадать времени не было. Как и не было времени гадать, сколько сил осталось у последнего оставшегося противника после призыва молнии.

Прежде чем Оррик успел броситься вперёд, чародей заговорил:

— Постой! Нам больше нет смысла сражаться.

Ему всё-таки досталось. Бледное лицо было испещрено каплями пота. Но и Оррик чувствовал себя полуживым, так что ответил не действиями, а словами:

— Это ещё почему?

— Мои наниматели мертвы, как и твой друг. Почему бы нам не разойтись миром? Я заберу их вещи, а на ваши не претендую.

Оррик ненадолго задумался, прежде чем ответить:

— Вы сюда не пешком пришли. Мне нужна лошадь, а лучше две.

— Разве не справедливо будет, если каждая из сторон останется при своих?

Оррик напустил на себя колеблющийся вид и наконец сказал:

— У Маугена была драгоценная корона, он же о ней говорил. Не думаю, будто в его сундуке найдётся ещё что-то ценное, но корона, как по мне — вполне достойная плата за пару лошадей и упряжь.

На этот раз призадумался чародей. На лице его не отражалось ничего, кроме физического напряжения, но Оррик ставил на то, что внутри алчность сейчас берёт верх над осторожностью. И не прогадал:

— Я думаю, всё, что я смогу найти в доме Маугена будет достойной платой за пару лошадей, упряжь, седельные сумки и их содержимое.

Оррик выдохнул сквозь зубы, словно с досады и развёл руками:

— Ладно, пусть будет по-твоему.

Женщина застонала и попыталась шевельнуться, когда чародей осторожно, не выпуская Оррика из виду, двинулся прочь. Ни тот ни другой не обратили на неё никакого внимания.

********************

Оррик копался в свежеприобретённом имуществе, когда из дома раздался первый крик боли. Надежда на то, что Мауген и вправду защитил наиболее ценные из своих пожитков способом, которого даже дваждырождённым стоило опасаться, оправдалась.

Услышав этот крик, Оррик устремился к двери в дом со всех ног. Что бы там в сундуке ни было, убить дваждырождённого не так-то просто. И действительно, как раз в тот момент, когда Оррик ворвался в дом, чародей наконец оторвал от себя извивающуюся многоногую тварь в золотисто-зелёном хитиновом панцире и раздавил её голову сапогом. Руки его были покрыты укусами, кожа вокруг которых уже начала чернеть от губительного яда, но вероятно он мог спасти себя — если бы не копьё Оррика, на этот раз вошедшее точно по центру груди. Даже это не прикончило его сразу. Он ещё попытался произнести заклинание — пока удар шпаги не оборвал слова вместе с жизнью.

Убедившись, что противник мёртв, Оррик тяжело опустился на скамью. Его вновь начало мутить. Распоротая мечом почти до кости рука, сломанные рёбра, поражённые магией нервы, шишка на голове от удара о челюсть здоровяка — чего только не болело.

— Надо было устраивать засаду, — скривился он.

******

В большинстве стран, где побывал Оррик, мертвецов сжигали, но обычай его собственной родины предполагал похороны в земле. Четырёх неприятелей он прикопал прямо у тропы, а вот место для могилы Маугена выбрал поглубже в лесу, чтобы её не так просто было найти трупоеду или некроманту. Среди трофейного имущества нашлась пара фляжек с золотым исцеляющим вином, так что орудуя найденной в доме Маугена лопатой Оррик чувствовал себя уже почти нормально.

Оррик посмотрел на тело Маугена на дне могилы, затем на меч Маугена у себя в руке. Хоть и богаты были прилагающиеся к нему ножны и пояс, но с самим мечом они не шли ни в какое сравнение. В Яннарии таких длинных мечей с рукоятью под одну руку не ковали уже давно. Но устаревшая форма была мелочью. Оррик мог с ходу сказать, что изукрашенный золотой вязью прямой клинок — чудо, порождённое сверхъестественным искусством кузнеца. Время и сражения не оставили на нём ни царапины, ни пятнышка ржавчины, не притупили необычайной заточки острия. Такой меч мог с равной лёгкостью срезать толстый гвоздь и разделить надвое коснувшийся его лезвия опавший лист.

Оррик вздохнул и положил меч телу на грудь. Не то чтобы он был особо сентиментален. Да и Мауген не произвёл на него впечатления человека, способного выбраться из могилы, чтобы преследовать похитителя любимого оружия, тем более, если тот отомстил его убийце. Но Оррик сильно подозревал, что количество желающих убить одинокого путника, без родни, вассалов и союзников, ради волшебного меча будет намного, намного больше количества тех, против кого волшебный меч окажется заметно полезнее его старой доброй шпаги.