– Очень любезно со стороны ее мамы, что она нас предупредила, – заметила она. – Выглядела она встревоженной.

Мать Тилли всегда выглядела встревоженной. Я уже научилась не обращать на это внимания, потому что тревожилась она постоянно и по любому поводу. Тревога так и тянулась за ней, словно шлейф старинного платья.

– Мама Тилли всегда выглядит встревоженной, – сказала я. – У нее это очень хорошо получается.

Миссис Мортон уселась за кухонный стол напротив меня.

– Так бывает, когда ты неравнодушен к кому-то. – Она разгладила клеенчатую скатерть. – И когда ты волнуешься за этого человека.

Я двинула локтем, и на скатерти образовалась морщинка.

– Как я волновалась, что Ремингтон заболеет прошлым летом?

– Ну, наверное. Хотя я не стала бы сравнивать Тилли с лабрадором. Не слишком подходящее сравнение.

– Не беспокойтесь, очень даже подходящее, – заметила я.

И заглянула миссис Мортон в глаза. Она тоже явно была встревожена.

– Ведь Тилли скоро поправится, правда?

– Конечно.

– И всегда будет в полном порядке, да?

– Так и есть.

Порой, когда говоришь со взрослыми, разрыв между твоими вопросами и их ответами слишком велик, и эта пропасть – лучшее место, где можно спрятать все твои тревоги и волнения.

Я огорчилась, поскольку больше всего на свете мне в тот момент хотелось поговорить с Тилли о случайно подслушанном мной вчера вечером разговоре родителей. Миссис Мортон сказала, что я могу говорить с ней о чем угодно, но миссис Мортон вела тихую, неслышную, как поступь по ковру, жизнь, и ее часы всегда показывали точное время. Так что не думаю, чтобы ей было многое известно о бедности и разорении. В отличие от нее Тилли долгое время прожила в отеле, где на всех была только одна ванная комната, где самое интересное и красивое было ограничено видом из окна, и потому она лучше разбиралась в таких вещах.

И вот мы с миссис Мортон решили вместо разговоров поиграть в «Монополию».

Тилли всегда доставался башмачок, а мне – гоночная машинка, так что миссис Мортон сказала, что возьмет цилиндр.

Я бросила кости и прошла несколько квадратов.

– Разве не положено выбросить шестерку, чтобы начать первой? – спросила миссис Мортон.

– Только Тилли обращает внимание на такую ерунду, – ответила я и поставила свою машинку на «Уайтчейпел».

– Будешь покупать? – спросила миссис Мортон.

Я посмотрела на доску. Тилли всегда покупала «Уайтчейпел» и «Олд-Кент-роуд». Говорила, что ей просто жаль их, ведь они такие коричневые и неинтересные, а у людей, которые живут на этих улицах, наверняка совсем мало денег.

– Как думаете, люди, которые живут на Олд-Кент-роуд, счастливы? – спросила я.

– Думаю, да, – кивнула миссис Мортон, потом перестала перебирать карточки с надписью «Общественная казна» и нахмурилась. – Ну, по крайней мере, счастливы в той же степени, что и все остальные. Не больше и не меньше.

Я окинула взглядом доску.

– Как и те люди, что живут на Мейфэр или Парк-Лейн?

– Разумеется.

– Или Пэлл-Мэлл?

– Естественно.

– А как вы думаете, люди, которые живут на Олд-Кент-роуд, чаще разводятся?

Миссис Мортон отложила карточки.

– Что за вопросы, Грейс? Что это на тебя нашло?

– Да так просто, интересуюсь, – ответила я. – Ну так что?

– Не думаю. Не думаю, что чаще или реже, чем все остальные.

– Даже если они совсем бедные?

Миссис Мортон как раз надумала покупать «Кингс-Кросс стейшн», а потому ответила не сразу.

– Думаю, если у людей совсем мало денег, они, конечно, из-за этого переживают. Но вовсе не перестают любить друг друга, – сказала она.

– Или заботиться друг о друге? Или беспокоиться?

Она улыбнулась.

– А вы обо мне беспокоитесь? – не унималась я.

– Все время. – Она бросила кости и заглянула мне прямо в глаза. – Каждый день, с тех самых пор, когда ты была еще совсем крохой.

6 августа 1976 года

Мои родители сидели рядом, неподалеку от Иисуса. Время от времени мама сжимала руку отца в своей и одаривала его в точности такой же улыбкой, как меня, когда я шла в кабинет к дантисту. Отец же рассматривал мыски своих туфель. Мистер Форбс сидел на стуле, сложив руки на коленях, Клайв отошел в сторонку, кормил своего пса остатками свинины и вытирал жирные пальцы о брюки.

На раскладном столике лежали игральные карты, все, за исключением короля червей, которого Эрик Лэмб, целиком погруженный в свои мысли, вертел в руке. Миссис Руперт растирала больные ноги и ждала, когда Брайан принесет ей мазь. И единственным звуком, который я слышала, лежа на траве, было неодобрительное клацанье вязальных спиц миссис Мортон.

Тилли разгладила свое платьице.

– Ну, как, чувствуешь себя уже не такой изможденной? – спросила я.

– Да, спасибо, мне гораздо лучше. Это мама все время обо мне беспокоится.

– Значит, твоя мама просто очень любит тебя.

Я продолжала наблюдать за своими родителями. Мама по-прежнему держала отца за руку, а вот держал ли он ее – не знаю, не уверена.

– Как думаешь, может, газетчики сегодня приедут? – спросила Тилли.

Я оглядела присутствующих.

– Если даже и приедут, толку от интервью с этими людьми никакого.

– А я все же надеюсь, что приедут, – сказала Тилли. – Будет жутко обидно, если они не сфотографируют Христа.

Миссис Форбс приподняла голову.

– Мы и сами могли бы сфотографироваться, если б у нас была камера. – Она посмотрела на мистера Форбса, потом – на Клайва. – Ну, скажи, Эрик, разве я не права?

Эрик Лэмб посмотрел на всех нас и стряхнул засохшую грязь с резиновых сапог.

– Чего это вы вдруг затихли? – Тилли снова разгладила платье. – И где миссис Дейкин?

– Решила сбегать за чем-то домой, – ответила я. – В очередной раз.

И снова мы погрузились в необъятный океан тишины, как вдруг миссис Форбс резко вскочила и хлопнула в ладоши. Король червей упал на траву, Мэй Рупер перестала растирать ногу и подняла глаза.

– Знаю, что нам всем сейчас нужно, – громко заявила миссис Форбс. – Немножко взбодриться, вот что! А потому я сбегаю за настольной игрой и еще принесу печенье со сладким заварным кремом.

Все снова уставились в землю.

Я указала на дренажную трубу.

– Посмотри на Иисуса, – попросила я Тилли. – Он выглядит еще более несчастным, чем вначале.

– Может, от жары? – предположила она.

Июль выдался жарким, но в августе пекло́ совсем невыносимо. Жара заливала всю страну, поглощала реки и ручьи, сжигала леса.

– Люди умирают, – заметила мама, когда смотрела новости по телевизору. – Человеческое существо просто не создано для того, чтобы выносить такую жару. Это аномалия, Дерек. – Словно мой отец мог хоть как-то на это повлиять. В то утро я взглянула на свое пальто, висевшее на крючке за дверью спальни, и просто не сумела представить, что когда-нибудь смогу надеть его.

Через несколько минут вернулась миссис Форбс, принесла три пачки печенья и коробку с игрой «Скрэббл». Пока она отсутствовала, миссис Рупер проскользнула в первый ряд и уселась с коробкой шоколадного ассорти на коленях на ее стул прямо рядом с Иисусом. Уселась и закрыла глаза.

– О, – сказала миссис Форбс.

Это было очень тихое «о», но от мамы я уже давным-давно усвоила, что слова вовсе не обязательно должны быть громкими, чтобы произвести впечатление на людей.

– Думаю, пришло время кое-что немножко изменить, – сказала миссис Рупер.

– Вижу. – Миссис Форбс положила печенье и коробку с игрой на стол. Потом подошла к своему стулу. Тень ее нависла над миссис Рупер и еще умудрилась захватить часть левой ноги моего папы.

Установилась тишина, все мы смотрели и ждали дальнейшего развития событий.

– Вам, очевидно, неизвестно, – проговорила миссис Форбс, – что это мое место здесь, рядом с Иисусом.

Миссис Рупер не открывала глаз.