– Живут, говорите?

Мы закивали.

– Еще как живут, – сказала я.

Шейла Дейкин раздавила окурок в пепельнице и тут же закурила новую сигарету.

– А Уолтер Бишоп говорил что-нибудь о Маргарет Кризи?

– Да нет, вроде бы ничего такого, – сказала Тилли.

Я покосилась на нее.

– Вообще-то он много чего наговорил.

Миссис Дейкин посматривала то на меня, то на Тилли.

– А он знает, где она? Знает, вернется ли и когда?

– Он говорил, что если она вернется, то всем все расскажет. – Тилли попробовала поболтать под столом ногами, но они цеплялись за корзину для белья и множество разбросанных игрушек Кейти. – И еще говорил, что она много чего может рассказать. Просто ужас до чего много.

Тут Шейла Дейкин широко раскрыла рот, и сигарета упала на пол.

– Вы аккуратнее, миссис Дейкин. – Я подобрала сигарету и протянула ей. – Так и пожар может случиться.

Хорошо, что к этому времени шторы в спальне мамы уже раздернулись, поскольку миссис Дейкин вдруг почувствовала себя плохо и сказала, что ей надобно побыть одной.

Мы шли по дорожке к калитке, мимо разложенных шезлонгов и целой кучи оставленных Лайзой журналов.

– А мне понравился мистер Бишоп, – сказала я.

– Мне тоже, – кивнула Тилли.

– Ну что, довели мою мамочку? – Кейти стоял у калитки и катал мыском ботинка футбольный мяч.

– Нет, – ответили мы в один голос.

– Вы же были в доме этого урода, да?

– Никакой он не урод, – ответила я. – Просто не любит смешиваться с остальными.

– Ну, вам виднее, – сказал Кейти.

Мы смотрели, как он вышел на улицу и начал гонять мяч по тротуару – до тех пор, пока он не ударился о бордюрный камень и перескочил в сад миссис Форбс.

– Так, что теперь? – спросила Тилли. – Вернуться в дом к Уолтеру Бишопу мы не можем, иначе обеих посадят под домашний арест до конца жизни.

Я покосилась на дом номер одиннадцать.

– Да, наверное, не надо.

– Тогда как же понять, живет там Бог или нет?

Мы прошли по дорожке вдоль моего дома, и я увидела, что мама коротает время у кухонной раковины.

– Но мы можем сделать то, что говорил нам Уолтер Бишоп, – сказала я. – Поищем доказательства. Постараемся быть мудрыми.

Перед тем как пройти в дом через заднюю дверь, Тилли сняла свитер и вытряхнула пыль из сандалий.

– Будем такими же мудрыми, как те мужчины, которые навестили младенца Иисуса? – уточнила она.

– Да, – кивнула я. – Такими же.

15 июля 1976 года

Из окна кухни Шейла Дейкин видела, как Грейс и Тилли вошли в дом номер четыре через заднюю дверь.

Такая уж выработалась у нее привычка, наблюдать за детьми. Даже после пожара. Даже после того, как все вроде бы признали, что Уолтер Бишоп наказан достаточно и что следует оставить его в покое. Она все равно продолжала следить за детьми.

Как только Грейс с Тилли скрылись из вида, Шейла направилась в кладовку. Лайзы и Кейти дома не было, но свет она там включать не стала. Она почему-то чувствовала себя лучше, если не видела, как дрожат ее руки, как ударяет о дно стакана холодная жидкость.

Но так было не всегда.

Она помнила, хоть и смутно, то время, когда у нее был выбор. Как-то сказала Маргарет Кризи, что не прочь вернуться в те дни. Не бросать – либо принимать все как есть, либо отказаться. Твердо сказать себе да или нет. Но, возможно, Маргарет Кризи была права, возможно, те дни, когда у нее был этот выбор, давным-давно миновали. Она до того дошла, что подходила к раковине с бутылкой, но духу вылить спиртное не хватало. Сколь ни покажется странным, но Шейла Дейкин не считала, что у нее так уж много достоинств, однако сила воли всегда присутствовала – в этом она никогда не сомневалась.

Она отпила еще глоток. И ощутила, как приятное тепло разливается по телу.

Входная дверь выглядела вполне обычно.

Позже она говорила Маргарет: если не знать, что там внутри, то сроду ни о чем не догадаешься. Девушка с работы дала ей этот адрес. Не того рода девушка, от которой можно было бы этого ожидать. Бледная и худенькая, очень тихая, она вечно вытирала нос рукавом комбинезона. Написала адрес на салфетке в столовой и, не говоря ни слова, сунула записку в карман Шейлы. Прежде, да и потом она ни разу не заговаривала с этой девушкой.

Она налила себе еще. Пол в кладовой был холодный и какой-то неровный. Но она скрестила ноги, привалилась спиной к полкам и через некоторое время почувствовала себя лучше.

Тогда она запихнула салфетку в ящик комода, где лежали трусики, адрес пролежал там три недели.

Не похоже, чтобы кто-то что-то замечал. Отец был целиком погружен в свой собственный мир, мамы уже давно не было на свете. Братья относились к ней как обычно, держали ее за еще одного мальчишку в семье, за тем исключением, что на ее долю выпадала вся готовка, и уборка, и стирка, и каждое утро она выкладывала перед каждым по чистой рубашке. Но ей было тревожно. Она боялась потерять работу. Ведь если заметила та бледная и тощая девчонка, то вскоре могут заметить и все остальные работники фабрики.

Три часа Шейла набиралась мужества, чтобы постучать в эту обычную с виду дверь. Она бродила по улице, ждала, когда женщины закончат белить изгородь, когда детишки перестанут играть в классики. Сейчас, когда кончался ноябрь, дни стояли сырые и промозглые, по субботам устраивали футбольные матчи и походы по магазинам, от резкого холодного ветра краснели лица. У всех, только не у Шейлы. Она была бледна, растерянна, на грани слез.

Она постучала в дверь и представила женщину, которая ей сейчас откроет. Хотелась, чтобы та оказалась полненькой, доброй и понимающей. Хотелось, чтоб волосы у нее были уложены волнами и подколоты шпильками, чтоб на ней был длинный цветастый фартук вроде того, что носила мама. Но женщина, открывшая дверь, оказалась высокой, худой и строгой. Взглянула на Шейлу сверху вниз и молча отошла в сторону, пропуская посетительницу.

Женщина задала всего три вопроса: имя, адрес и возраст. Шейла солгала, все три раза.

Шейла говорила с этой женщиной каким-то совершенно неузнаваемым голосом.

– Двадцать один год, – сказала она, словно разница имела хоть какое-то значение.

Постепенно глаза стали привыкать к темноте в кладовой. Теперь она различала края стакана в руке, горлышко бутылки, когда наклоняла ее. Можно выпить и еще стаканчик, пока она здесь.

Ее уложили на койку, строгая худощавая женщина высилась над ней. Скупой дневной свет проникал в комнату через занавески, сквозь стекло с улицы доносились звуки: топот детских ног, бегущих по тротуару, обрывки разговоров прохожих. Тогда она еще не курила, вместо этого, чтоб успокоить нервы, пускалась в болтовню. Она могла говорить о чем угодно – о погоде, о Рождестве, о цвете обоев.

Худая женщина не отвечала. Шейла даже не была уверена, слушает она ее или нет.

– Знаете, я совсем не из таких девушек, – для начала заявила Шейла.

Те же слова она говорила одному мужчине несколько недель назад.

«Тогда перестань одеваться, как шлюха», – посоветовал он ей.

Шейла взглянула на строгую женщину.

– Иногда это проще и легче, не бороться, правильно? Иногда у людей просто нет выбора, верно?

То был ее последний шанс на отпущение грехов. Последний шанс спасти свою душу.

Тощая женщина пропустила это мимо ушей.

Так ничего и не ответила.

Шейле пришлось сказать отцу, что она потеряла конверт с получкой.

Когда он закончил ворчать и ругаться, она прошла в гостиную и отхлебнула бренди, прямо из бутылки. Жидкость так и обожгла горло, и через несколько минут она бросилась в ванную, к раковине. Но затем вернулась и выпила еще. На этот раз бренди остался в желудке. Он заглушил горестные мысли, они перестали крутиться в голове, усыпил ощущение полного несчастья, пусть всего на несколько часов.