Стратегия преодоления стресса, так называла это Маргарет Кризи. Проблема лишь в том, что вся жизнь человека сводится к преодолению, и в один прекрасный день ты вдруг оглядываешься назад и понимаешь, что стратегия твоя превратилась в образ жизни.

– Мам!

Лайза. Шейла слышала, как дочь расхаживает по кухне, потом заглядывает в гостиную и окликает ее. Шейла поднялась с пола в кладовой, но, очевидно, поспешила, потому что все так и поплыло перед глазами, и ей пришлось ухватиться за полку, чтоб не упасть.

– Я здесь! – крикнула она. – Ищу что-нибудь к чаю.

И она схватила первую попавшуюся на глаза жестянку, потом пробралась между полок к двери и ухватилась за ручку.

В кухне было как-то неприятно светло после полумрака кладовой.

– Персиковые дольки? – Лайза стояла прямо перед ней.

Шейла взглянула на жестянку.

– Ну, это на потом, – сказала она.

Лайза ответила хмурым взглядом и отвернулась. До конца разговора Шейла видела лишь спину дочери да густые пряди волос, спадающие ей на лицо, когда она нагибалась и снимала туфли.

– Я слышала о тех маленьких девчонках, – сказала Лайза, расстегивая пряжку. – Ты их спасла, мам. Ты настоящий герой. Все только об этом и говорят.

– Тупые маленькие идиотки, чего их туда понесло, ума не приложу, – откликнулась Шейла.

Она до сих пор ощущала вкус бренди во рту. В одном из кухонных ящиков лежала жвачка, но она никак не могла найти ее. Все было не на своих местах.

– Давно пора разобраться с этим типом. Ребята из школы тоже так считают. Злобный ублюдок.

– Лайза, не говори этого слова, «ублюдок». Ну, хотя бы не так часто.

– А он и есть ублюдок, – повторила Лайза. – Извращенец, вот он кто. Чертов извращенец.

Шейла развернулась, чтобы выйти в гостиную, но все еще держалась за раковину. Стены покачивались и плыли перед глазами, от яркого света стало ломить в висках.

– Лично я не понимаю, – говорила Лайза, швыряя туфли в угол, – каким чудовищем надо быть, чтобы обидеть ребенка?

– Не знаю, Лайза.

Шейла смотрела на дочь. Как же она выросла, почти совсем взрослая. Уже не та маленькая девочка, которой запрещают ругаться.

– Хотя иногда, – начала Шейла, – все кажется вовсе не таким, как есть, верно? И порой у людей просто нет выбора, я права?

– Да ничего подобного. – Впервые за все время Лайза развернулась и посмотрела на мать. – У людей всегда есть этот чертов выбор, вот так!

Шейла взглянула на свои руки. Бледные и дрожащие, почти сплошь в пигментных пятнах – признак неудавшейся жизни.

18 июля 1976 года

На улице стоял фургон для перевозки мебели. Мотор на дизельном топливе выкашливал черный дым из выхлопной трубы. Я слышала, что в кабине играет музыка, видела спирали сигаретного дыма, тянущиеся из открытого окна.

Пока мы спали, душная июльская ночь плавно перешла в чудесное утро, ясное и безветренное. По краям неба танцевали маленькие облачка, а где-то высоко над нашими головами выводил трели черный дрозд – так сердечно и проникновенно, что я не понимала, почему весь мир не остановился послушать его песню.

Мы с Тилли сидели на ограде возле моего дома, с шербетными леденцами и ощущением радостного предвкушения, ну, прямо как зрители в кинотеатре. Солнце грело наши босые ноги, и мы вытягивали их навстречу дню.

– Нет. – Я отгрызла кусочек лакричного леденца, и шербет начал таять на языке. – Не думаю, что еще долго.

Фургон стоял рядом с домом номер четырнадцать вот уже сорок пять минут, и все это время мама маячила в кухонном окне, делала вид, что протирает стекла.

Я спросила, не хочет ли она посидеть рядом с нами, но она ответила:

– Нет у меня времени на такие глупости, дел полно. – И продолжала притворяться.

– Как думаешь, а дети там будут? – спросила Тилли.

Я уже в четвертый раз ответила ей, что не знаю. И просто продолжала сосать леденец, постукивая пятками о камни. Миссис Дейкин загорала у себя в саду с открытыми глазами, миссис Форбс в шестой раз за последние полчаса выходила во двор к мусорному баку. Вся наша улица застыла в напряженном ожидании.

Машина прибыла то ли в 11.08, то ли в 11.09 (на моих часах отсутствует одно деление, так что точнее сказать не могу). Длинный, похожий на металлическую сигару и такой большой автомобиль, что припарковаться у дома номер четыре он смог только со второго захода. Распахнулась дверца со стороны пассажира, затем – водительская дверца, ну, а уж затем открылась дверь в задней части салона. Я так засмотрелась, что забыла вынуть леденец изо рта.

Поначалу мне показалось, что из машины вылезает нечто золотое, зеленое и сапфирово-синее. Затем я поняла, что это ткань, и не просто ткань – чьи-то одежды. И что эти многочисленные складки и драпировки обернуты вокруг самой красивой женщины, которую мне только доводилось видеть. Она улыбнулась нам и махнула рукой, и мужчина, который встал с водительского сиденья (он был одет в белую рубашку и самые обычные брюки), тоже улыбнулся и махнул нам. А потом из задней дверцы пулей вылетел маленький мальчик и принялся бегать по лужайке.

– О боже ты мой! – воскликнула Тилли. – Индийцы!

Я вынула леденец изо рта.

– Ну, скажи, разве не здорово?

Через изгородь было видно, как мусорный бак миссис Форбс опрокинулся на дорожку, а откуда-то издалека донесся звон битой посуды.

– Дело совсем не в том, – ответила мама (я бы сказала вам, сколько раз она говорила это, но сбилась со счета).

– Тогда в чем же? – спросила я.

– Им могут не понравиться непрошеные гости. У них наверняка свои обычаи.

– Потому что они индийцы?

– Дело не в том.

– Но ведь ты испекла торт, – сказала я.

– А, это. Но торт, он для кого угодно.

– А еще там наверху сахарной глазурью выведено: «Добро пожаловать».

Тут мама неожиданно заинтересовалась «ТВ таймс».

– Ладно, тогда схожу сама.

– Даже не думай! – Мама отложила газету на подлокотник кресла. – Ну хоть ты скажи ей, Дерек.

До сих пор отец не принимал в разговоре никакого участия. Сидел, забившись в угол дивана, читал книжку, и никто не обращал на него внимания. Он сказал: «ну», «возможно» и «если» и снова погрузился в молчание.

Мама смотрела на него многозначительно и с укоризной. Глаза ее просто кричали.

К счастью, этот безмолвный крик прервал звонок в парадную дверь. Мы никогда не пользовались этой дверью, она служила скорее для украшения. Мы даже не знали, можно ли ее вообще открыть и закрыть, и секунду-другую просто сидели и переглядывались.

Потом отец вскочил и все мы тоже. Он воевал с входной дверью какое-то время, потом велел нам отойти, поднажал плечом – и дверь распахнулась. На пороге стояли красивая леди, ее муж в простой одежде и мальчик, который носился как пуля.

– Привет, – сказала я.

Мама пригладила волосы и поддернула брюки. Отец просто улыбнулся.

– Привет и вам, – сказала красивая леди.

– Я так рада, что вы индийцы, – ляпнула я (вообще-то я собиралась сказать «входите, пожалуйста», но выдала фразы не в том порядке). Красивая леди и ее муж засмеялись, и через пять минут все сидели рядком на диване в гостиной.

Красивую леди звали Аниша Капур, ее мужа – Амит Капур, а маленького мальчика – Сахид. Их имена показались мне экзотичными и прекрасными, как драгоценные камни, и я без конца мысленно повторяла их.

– Очень мило с вашей стороны, – сказала мама. Ей только что вручили коробку конфет. Аниша Капур называла это конфетами, но на самом деле угощение больше походило на печенье, какое-то совершенно необыкновенное.

– А я испекла вам торт, – сказала мама.

– Но вообще он для всех сгодится, – вставила я.

Мама выразительно покосилась на меня.

– Как это мило, что вы зашли, мы как раз собирались навестить вас и поприветствовать.

Теперь уже я покосилась на нее.