Стук в дверь вытягивает меня из пучины отчаяния и одиночества, в которую превратилась моя жизнь.

Нехотя поднимаюсь с постели и иду открывать, пока мой постоянный спутник Бублик семенит рядом. Он вообще от меня не отходит.

Сегодня меня развлекает Тимоха. Каждый день приезжает кто-то из родных. Они стараются отвлечь меня, уговаривают вернуться домой, но я всегда отказываюсь. Мама готовит и убирает, хотя у меня и так чисто и полный холодильник. Папа вечно хмурый и бурчащий, что мне здесь нечего делать. Андрей, как и всегда, поддерживает моё решение и заверяет, что всё будет хорошо. Он единственный, кто не настаивает на моём возвращении. НикМак, что удивительно, тоже не слишком напористо требуют у меня вернуться. Но больше удивляет то, что они не злятся на Егора, а будто расстроены не меньше меня.

Тимоха же в своём репертуаре.

— Хай, братишка. — обнимает за плечи, задерживая немного дольше, чем раньше. — Не буду спрашивать, как ты. И так вижу, что хреново. Я тебе притащил пироженки и гематогенки. Мама пирожков с мясом нажарила. — поднимает вверх увесистый объёмный пакет, проходя сразу на кухню. — Знаю-знаю. Аппетита нет, но съешь хоть один, чтобы я мог отчитаться маме, что накормил тебя. — толкает с улыбкой, выкладывая всё на стол.

Поднимаю уголки губ исключительно по инерции. Когда двойняшка улыбается — это заразно. Ему просто невозможно не ответить. Впрочем, у всех моих братьев зашкаливает обаяние.

Делаю ему чай и притаскиваю свою кружку из спальни. Заставляю себя приговорить один пирожок только потому, что мне надо хоть немного питаться. За столом сидим в тишине, перебросившись лишь несколькими ничего не значащими фразами. Допив чай, завариваю новый.

Мне жутко холодно. И холод этот не снаружи идёт. Егор всегда грел меня. Если у меня замерзали руки, пока мы гуляли, он всегда стягивал перчатки, собирал мои пальцы в своих больших ладонях и растирал, пока кровь не начинала циркулировать, отогревая заледеневшие конечности. А когда возвращались домой, всегда сам раздевал меня, сам снимал одежду, забирался вместе со мной под одеяло и обнимал так долго, что иногда мы просто засыпали.

Эти воспоминания поднимают из груди предательский всхлип. Зажимаю рот ладонью, но уже поздно. Слёзы без моего на то согласия переполняют глаза и скатываются обжигающими каплями по щекам. Тим тут же подрывается с места и прижимает меня к груди. Гладит по спине и голове, пока я рыдаю так, словно это конец и Гора никогда не вернётся, а я не верю в это. Если я потеряю надежду, то просто не смогу жить дальше. Не смогу без него.

— Плачь, сестрёнка. Станет легче. — тихо приговаривает брат.

Когда слёзы иссякают, умываюсь холодной водой. Смотрю на своё отражение, касаюсь истосковавшихся губ пальцами. Стираю новые прозрачные капли. До побелевших костяшек стискиваю край раковины. Вгрызаюсь в нижнюю губу, но даже когда рот заполняется кровью, продолжаю сжимать зубы.

Это даже не больно. И разодранные вхлам ладони не болят. И разбитые в мясо кулаки тоже. Только в груди всё сжимается. Размазывает и душит давление отчаяния и тоски.

Неизвестность хуже смерти…

Но является ли смерть выходом? Вряд ли…

Егор часто повторял, что восхищается моей силой. Я не чувствую себя сильной. Совсем наоборот. Я разваливаюсь на части. Каждый день без него безвозвратно теряю частичку себя. Первым рушится сердце. Только надежда держит его остатки вместе и заставляет мышцу сокращаться, чтобы поддерживать жизнь. Жизнь, которая мне не нужна без моего Хулигана.

— Где же ты, любимый? — спрашиваю у своего отражения, но ответа, как и всегда, не следует.

И не только зеркало молчит. Никто не знает, что случилось с Егором Северовым. Вся моя семья стоит на ушах. Раз в неделю я езжу в дом к его отцу, пусть и вижу, что мне там не то что не рады, а еле сдерживаются, чтобы не послать прямым текстом. Его отец с невестой выказывают полное безразличие к судьбе Егора. Знаю, что отношения в семье Северовых сложно вообще назвать семейными, но ведь он же родной сын! Дважды в неделю я звоню Насте или Артёму, но и там мне ничего не говорят.

После того, как выпускаю боль и отчаяние вместе со слезами, всё начинается сначала. Вера. Надежда. Звонки, поездки, оббивание всех порогов и бесконечное "никаких новостей". Опять боль. Опять отчаяние. Опять пустота. Опять рыдания в объятиях родных или в пустой постели, а потом всё по кругу. Звонки, поездки, надежда…

В очередной раз приезжает папа. Только сейчас он настроен решительно. Поздоровавшись, сразу направляется в спальню, открывает шкаф и начинает вытаскивать мои вещи.

— Что ты делаешь?! — сразу срываюсь на крик.

Меня накрывает истерикой. Я только разложила всё аккуратными стопками, как всегда делает Гора.

— Ты едешь домой, Диана. — безапеляционно заявляет он.

Подскакиваю к нему и выдёргиваю из рук футболку, обдавая злостью. Слёзы обиды катятся по щекам, но я их не замечаю, пока не промокает футболка на груди. Ни слова не сказав, складываю вещи обратно, пока папа замирает, явно озадаченный моим неадекватным поведением.

— Поехали домой, дочка. Что тебе здесь делать одной? — сипло просит он, сжав сзади моё плечо.

Кладу на полку сложенные джинсы, глубоко вдыхаю и только после этого поворачиваюсь, глядя ему прямо в глаза.

— Я дома, пап. Это теперь мой дом. И я не одна. — бросаю взгляд на настороженно прижавшего уши кота и повторяю. — Я дома.

Я спокойна и уравновешена. Говорю ровно, даже без дрожи в охрипшем голосе. Взгляд прямой. Слёзы исчезают так же внезапно, как и появились. Даже пальцы не трясутся. Внутри в очередной раз появляется пустота, которая заполнится сначала надеждой, потом отчаянием, а после снова надеждой. Круговорот, к которому я уже привыкла.

— Я буду жить здесь. Хватит уже стараться меня вернуть.

— А если он не вернётся? — полушёпотом выталкивает папа.

Застываю с майкой в руках, которую сворачивала. Ей же и зажимаю рот, чтобы не заорать. Никто раньше не говорил этого прямо. Никто старался забрать у меня надежду. Никто не озвучивал, что я могу больше никогда его не увидеть. Сдерживая вой, роняю веки и рвано вдыхаю. Не оборачиваясь, выпаливаю:

— Вернётся. Он не мог оставить меня.

— Даже самые близкие предают. — не сдаётся родитель.

Распрямляю плечи и выдаю разворот на месте. Сжав ткань в кулаке, прожигаю отца взглядом.

— Да, папа. Даже самые близкие могут предать свою семью. Они могут обмануть, сказав, что заняты на работе, а потом изменить.

— Диана. — шипит с предупреждением в интонациях.

Вот только я не способна больше молчать. Внутри так много боли накопилось, что ещё немного, и она просто убьёт меня.

— Папа, я больше не ребёнок и знаю, что делаю. Я знаю, что Егор вернётся. Он бы никогда меня не предал. — вытаскиваю из кармана халата свёрнутый чек, который нашла у Северова в куртке, и передаю его отцу. Он внимательно изучает надписи, глухо вздыхает и смотрит на меня, возвращая бумажку. — Я верю ему. Верю.

Ночью опять накрывает. Раз за разом пробегаю глазами по чеку, датированному днём моего рождения.

Обручальное кольцо с сапфиром.

Разве мог парень, который собирался сделать мне предложение, просто исчезнуть по собственной воле? Нет. Но где же он тогда? Что случилось? Впервые я допускаю мысль, что больше никогда его не увижу. Именно это подкашивает сильнее всего. Мысль, что я никогда не коснусь его больше, не увижу хулиганскую усмешку, не услышу смех с заводящей хрипотцой и тихие слова о любви, не вдохну запах перца и моря, не утону в проклятой бирюзе его глаз, не усну в надёжных объятиях.

Кислотные слёзы выжигают глаза, катятся по щекам, вискам, подбородку, дрожащим губам. Волосы липнут к лицу и шее. В темноте и одиночестве больнее всего. Перестаю сдерживать сначала всхлипы, а потом и крики. Кусая кулаки, переворачиваюсь на живот, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить вой. Я ору во всю силу лёгких. Разрываю голосовые связки и раздираю горло.