Вспомнилась матушка. Давно от нее писем не было. Я знала, что после того, как меня забрали, мать не смогла остаться в нашем селенье. Собрала узелок и по моим следам. Обмениваясь письмами, матушка старалась поближе ко мне перебраться. Да только кто ее пустит-то?

В последний раз, когда я получила от нее весточку, она осела на берегу Солянки. Пошла швеей к местному торговцу одежкой. Она у меня редкостная мастерица. И кружева плетет, и вяжет, и шьет. А какие платочки вышивает! Загляденье!

Скучаю я по ней до боли в груди. Она ведь душа моя. Мой оплот, защита, спокойствие и счастье.

Иногда так тоска берет, что впору выть волчицей. Единственное утешение — редкие весточки.

Окончательно убедившись, что сон меня оставил, я аккуратно покинула свое спальное место. Мы обычно спали в одежде. Осень уже пришла, днем еще ничего, а вот ночью холодина.

Так что, накинув поверх шерстяного серого платья плотный платок, пошла к лазарету. Кто там на стороже стоит? Кажись, Стешка.

Подменю. А то все устали, спать хотят. Молва среди солдат ходит, что скоро в наступление пойдем. Там не то что сон, полчаса вздремнуть около раненого и то за счастье считай!

Тихонько вышла из шатра и прикрыла за собой вход. Ночь отпустила темную шаль, так что едва ли можно рассмотреть костры и одиноких воинов, что патрулировали лагерь.

Поежилась. Холодно.

Уже собралась пойти в сторону большого южного шатра к Стешке, как из телеги с сеном для лошадей выскочил крайне обеспокоенный ратник — Платон.

— О, Снежинка! Хорошо, что я тебя встретил! А то я к вам шел! Давай, милая, быстрее! Раненого надо подлатать… Давай…

Подхватив меня за руку, грузный мужчина потащил меня к шатру воеводы. Едва ли я успевала за его широкими шагами.

— Постой, дядь Платон. Кого ранили-то? Неужто самого воеводу? Дядя Платон?

Возле прочного шатра из темной плотной кожи лесного зубра ошивались незнакомые мне воины.

Они были крупнее наших, волосы длинные ниспадали по плечам, некоторые пряди заплетены в косички. Острые черты лица. Грозные такие. На широких плечах не было ни металлической кольчуги, ни головного убора для защиты. Налегке они были одеты. Широкие рубахи из грубой ткани, простые штаны, кожаные куртки да добротные сапоги. Всего пятеро их было. И о чем-то они тихо переговаривались. Пока не узрели меня. Стоило одному устремить на меня свой взгляд, как его побратимы, тоже повернулись лицом в мою сторону.

Этот взгляд обжигал. Меня как будто расматривали очень внимательно со всех сторон, как осматривают товар на базаре.

Стало не по себе.

Отпустила глаза от греха подальше, и чуть не обогнала ратника.

Первая заскочила под занавес шатра, почтительно отпустив голову вниз.

— Воевода, звал?

Воевода Любомир задумчиво сидел на грубо сколоченном стуле, устало тер бороду и то и дело напряженно заглядывал в сторону своего ложе. Определенно, там кто-то был.

Узрев меня, светловолосый мужчина подорвался на босые ноги. Судя по его виду, одной рубахи да коротким штанам, его тоже спросонья на ноги поставили.

— Снежа… — облегченно выдохнул он и подошел ближе, поставив руку на моем плече. — Раненный у нас есть. Плохая рана. Осмотри, да сделай всё, что можешь. Выжить он должен, милая. Иначе худо всем будет.

Его слова меня насторожили. Приподняв в ожидание объяснения бровь, я украдкой взглянула на ложе воеводы.

— Это он?

— Да, — кивнул рядом ратник и шепотом добавил: — Ты уж постарайся, милая, а то не будет нам житья.

Повернувшись к ним спиной, я шагнула в сторону широкой лежанки. Еловые ветки были щедро посыпаны сеном, а поверх располагались не меньше пяти покрывал. М-да, воеводе все-таки лежанку соорудили.

Подойдя еще ближе, я изумленно застыла, в свете свечей без труда разглядев огромного мужчину.

Он был чем-то похож на тех, что ждали снаружи. Те же густые черные волосы с редкими косичками. Темные, будто обведены углем брови, длинные ресницы прикрывали глаза незнакомца. Аккуратная темная борода, упрямый нос и сухие тонкие губы. Волевой подбородок, и даже в незабвение он хмурил свой широкий лоб.

Что-то в образе этого мужчины меня насторожило. Не знаю откуда, но внутри что-то шептало: «зверь». Это «зверь» лютый и беспощадный.

Отпустив взгляд ниже по мощной шее и судорожно дернувшемуся кадыку на крепкую грудь, обтянутую льняной рубахой, я поморщилась, наткнувшись взглядом на рану.

Широкая рана. В бок. Стрела была необыкновенной, где-то втрое толще обычной, с наростами возле наконечника. Половина стрелы, та, что ближе к острию, была покрыта странным блеском, напоминающим металл.

Слитая из серебра стрела⁈

— Это по-твоему лекарь?

Громыхнул недоверчивый голос сбоку, да так, что я аж вздрогнула. Только сейчас я заметила высокого жилистого мужика, восседающего на лавке в тени свечей.

Русые волосы были собраны в короткий хвост на затылке. Упрямое выражение лица, аккуратная светлая борода украшала худые щеки. Его скулы были острые, а глаза резали голубым льдом. Одет, как и незнакомцы снаружи, разве что… покрыт с ног до головы засохшей кровью.

Медленно встав со своего места, он хмуро глянул на воеводу, поджав недовольно губы.

— Ты кого приволок, человек⁈ Она ребенок!

Дядя Платон открыл было рот, чтобы возразить. Да встряла я, из ужасной раны потекла свежая струйка крови с зеленоватым блеском. Опять яд!

— Скажите Стеше, пускай принесет мне инструменты и заживляющие отвары! Спирт, мыло и побольше чистых повязок! Быстрее, дядя Платон! Быстрее!

Потянувшись к своим волосам, я быстро потуже смастерила пучок на затылке. Гребнем, сжав на одном месте, и набросила платок на голову, крепко завязав концы на лбу.

Задрав рубаху мужика по выше, взглянула снова на рану.

Как он еще дышит, непонятно?

Но богам лучше знать.

Вскоре в шатер заглянула Стеша, держа в руках поднос с инструментами и отварами. Испуганно распахнув глаза при виде раненого и его побратима, девушка испуганно округлила глаза. Всучила мне поднос и уже собралась делать ноги.

Но оставаться один на один с раненым я не только не хотела, но и не могла. Оттого и голос повысила, да посуровела во взгляде, чтобы не вздумала убежать.

— Стеша, опали огнем ножницы и щипцы! Быстро.

Поджав губы, девушка подхватила инструменты и побежала к прикрытому костру по середине шатра.

Аккуратно коснулась раны. Надо бы вытащить стрелу, но как? Если просто потяну за наконечник, порву волокна и хлынет кровь.

Разве что только…

Схватившись за разорванный край рубахи, я что есть силы потянула руками в стороны. С тихим треском ткань поддалась моему напору и разошлась по швам, обнажая широкую и загорелую грудь воина.

Мелкие шрамы и белесые полосы украшали мужской торс, намекая на героическое прошлое солдата. Сглотнув, я снова вернулась к ране. Намочила край ткани и тщательно вытерла испачканную кожу.

Схватилась рукой за деревянную часть стрелы, попробовала разломать, как делала обычно, раз двадцать в день у раненых солдат. Но нет, сколько бы я ни старалась, переломать ее не вышло.

— Дай я.

Громко фыркнул светловолосый воин рядом, и вроде недовольно молвил. Только аккуратно меня за плечи обхватил и в сторону подвинул. Как пушинку, честное слово!

Одной своей широкой ладонью он накрыл плоть вокруг раны, а второй схватился за стрелу. Щелчок, и она надломилась надвое под силой его пальцев.

Какая же у него силища!

Раненный дернулся от боли, тихо зашипел, и я быстро поспешила к нему. Ощупала лоб и недовольно поморщилась, ощутив под пальцами сухую, горячую кожу.

Смочила тряпку в самогоне и снова протерла место раны. Это хорошо, что он не в сознании, не ведает, что творится вокруг. Не чует боли.

Ну где же ты, Стешка⁈ Мысленно я уже присмотрелась, как и откуда начну вытаскивать стрелу.

Мужчина снова дернулся, словно в лихорадке. И я задумалась. Не дать ли ему дурман, если проснется от боли, не удержим на месте. Дергаться начнет, себе хуже сделает.