Та претерпевала зловещие метаморфозы: тьма, затопившая глаза, призрачной дымкой окутывала её и пронизывала насквозь, облекая в величественное чёрное одеяние, достойное Повелительницы Нового Эгредеума — или Обитательницы Предвечной Тьмы, в которой тот обречён был раствориться.

Растерянный Ир-Седек проскользнул мимо, метнулся через зал к Ингвару, принялся суетливо ощупывать его голову.

— Я в порядке, — зло отмахнулся тот, приподнимаясь.

— Что случилось? Вы победили Ир-Птака? Я больше его не чувствую…

— Глупец! Ты не видишь, что случилось?!

Ветер рвался из прорехи, поднимался стеной под музыку бездны — со скрежетом, с грохотом, с барабанным боем, — и стена обретала форму, плотность, видимость и глубину. Стена удалялась и расширялась, обрастая бессчётными лестницами и коридорами, сумрачными комнатами и залами, чёрными дворцами и башнями, лабораториями и кабинетами, видимыми, как на разрезе. Стена взмывала ввысь стеклянным куполом, над которым разворачивалось чёрно-красное небо.

— Аш-Мар, — благоговейно изумилась Лагнария. — Вот о каком Старом мире говорил Ир-Птак!

И тьма густым чёрным дымом кружила по залу, сплетая образы бездны из тонких нитей, взмывающих в воздух с тонких пальцев Эмпирики, с её воздетых рук — нет, Хранитель отказывался верить, что это была она, не мог даже в мыслях называть это существо её именем.

Беззвёздное небо на полах платья, длинный шлейф непроглядной ночи, стелющийся по гладкому каменному полу…

— Похоже, вы — единственные живые обитатели прежнего Эгредеума, — и этот голос, от невыносимой чуждости которого разрывается сердце: скрежет тающего льда, звон тишины, отголосок забытой песни…

— …и вам здесь не место.

Холодный смех, жестокая ухмылка. Непроглядные глаза — куда страшнее, чем у Ив.

Чиатума! Вот чьей бледной тенью была любимая мыслеформа Ир-Птака! Вот чей образ жил в его мёртвой душе тысячи лет!

Ир-Седек никнет, жмётся к Хранителю, силясь оттолкнуть его подальше от пропасти, разукрашенной фиолетовыми узорами иллюзии.

— Вставайте же скорее! — молит он. — Нужно уходить!

Безумец, право слово! Куда ж здесь уйдёшь?

— Позвольте мне, Повелительница! — распаляется Лагнария, заглядывая в кромешный мрак бездонных очей.

Прорехи тьмы на бледном лице Чиатумы холодно щурятся, студёная дымка вьётся вкруг чёрной фигуры невесомой вуалью.

— Позвольте положить конец прежнему миру, стереть его осколки в прах, дабы вы могли…

— О, не беспокойся, мятежный Эгидиум, я могу абсолютно всё.

— …и дать мне крылья ветра — как у Эйкундайо? И… бездну мудрости, как обещал Ир-Птак?

Бездну мудрости, да. Подумать только, на что иные готовы пойти ради знаний! Отвергать прежние идеалы, предавать друзей, обрывать жизни без раздумий — сколько угодно жизней, о бесценности которых можно разглагольствовать долго, но на деле — грош им цена, коли истина — высшая ценность.

Они готовы стереть в прах любого, кто встанет у них на пути, и охотно разрушат весь мир до оснований — и не один даже — буде тому необходимость. А может, и за просто так.

Говорят, среди путей познания практический — самый верный.

Говорят также, что страстное желание узнавать всё на собственном опыте увело людей из безмятежного рая, занавесив зачарованный взор необозримой бесконечностью тайн, рассыпанных во тьме неизведанного, как звёзды на небосводе, да иссушив беспокойную, измаявшуюся в непонятной тоске душу неутолимой жаждой запредельных истин.

И ещё говорят: блаженны те, кто понял, что разум их куцый постичь эти тайны бессилен…

— Пойдём, Лагнария. Будут тебе крылья…

Разве не видишь, не чуешь — они у тебя за спиной?

Пойдём, веришь мне — так не бойся, ступай к обрыву. Шагни в пропасть — я погашу её миражи, сотру лабиринты и башни, будет только тьма, а что в ней разглядишь — то и правда твоя.

Нет чёрного неба, нет красного солнца, что захочешь — то и будет.

Лети, Лагнария, лети — отчего ж не взлетаешь, отчего крылья тают как дым? Неужто сомнения одолели? Запомни: знание приходит с опытом, но нельзя получить такой опыт, который заведомо считаешь невероятным. Знание невозможно без веры — без веры в истинность источника познания.

Реально лишь то, что ты всей душой таковым почитаешь — и, верно, строгие ученья Эгидиумов тебе милее, чем вседозволенность Хаоса!

Иначе отчего не лететь бы тебе вопреки запретам известных законов? Известных, заметь — и негоже в их тесные рамки втискивать Вселенную, о которой ты знаешь ничтожную малость. Даже ты, мятежная отступница, даже ты…

Лети же, Лагнария, лети в бездну, коль не умеешь иначе!

А с мудростью как? Она — те же крылья.

Которые у тебя исстари подрезаны — оттого и не веришь в их силу.

***

— О Радош! Вы видели? — ноги не держат Ир-Седека, он дрожит всем телом, цепляясь за Хранителя как за последнюю надежду.

Как тут не видеть, если мёртвая ведьма с воплем сгинула в пропасти у тебя под носом? Как не видеть, если всё, что рисовала стена ветра, оказалось чёрной пустотой с вихрями фиолетовых всполохов? Из которой, вестимо, с той же лёгкостью может родиться что угодно…

— Тише, тише, принц, — шепчет Хранитель, полулёжа пятясь подальше от края вместе с Ир-Седеком и не сводя взгляда с неумолимо подступающей тьмы, зияющей прорехами глаз на безжалостном бледном лице.

Рука крепче сжимает полыхающий меч — но поднять его не в силах.

Нет, только не против той, кого он поклялся защищать!

— Эмпирика, я знаю, я верю, ты здесь…

Как парализованный, бессильно и безвольно смотрит он на чёрную фигуру, меняющую облик реальности по щелчку пальцев. Нет нужды делать лишний шаг — Отверзатель Путей, истаяв из каменной хватки, тут же вспыхивает в её руке!

— Странная забава, — молвит она задумчиво, разглядывая горящие руны на клинке, — во всём полагаться на мерцающий кусок металла. Бедный Ир-Птак! Он так и не понял, что меч — просто занятный символ.

Способ записи информации. Как книги. Как башни. Как… все истории Вселенной, зашифрованные рунами Хаоса на стенах моей тюрьмы.

— Ир-Седек, — неожиданно усмехнувшись, бледноликая тьма склонилась к принцу, от чего тот едва не лишился чувств. — Во всём есть свои плюсы, не находишь?

Тот судорожно сглотнул, больно сжав плечо Ингвара.

— Ведь ты, похоже, и сам не в восторге был от затеи твоей матушки. А теперь можешь спать спокойно…

Тающий лёд заскрежетал металлом:

— …свадьбы не будет!

— Господи, Эмпирика… — выдохнул Хранитель.

В этом вся сумрачная дочь Ингрида — да ещё и шутит! Нашла время, нечего сказать!

Стремительным рывком он вскочил с холодного пола, и студёная вуаль чёрной фигуры обожгла его лицо.

Они стояли рядом, почти вплотную, не сводя друг с друга глаз.

— Хватит морочить мне голову, в самом деле! — решительно, даже зло выкрикнул Ингвар. — Я знаю, ашмар тебя забери, что это ты!

Прорехи пустоты остались непроницаемы, и только уголок бледных губ тронула невесомая полуулыбка.

— Я, ворох демонов тебе на кухню, знаю! — не отдавая себя отчёта, выпалил он, хватая её за плечи и встряхивая так, словно от этого чёрный морок разом выветрится из дурной головы.

В стылой пустоте её существа что-то шелохнулось.

Да что это, в самом деле?

Из бездны историй и вороха путаных судеб, начертанных на непреодолимой двумерной стене, отделяющей вечность её заточения от вечности остальной Вселенной, именно память глупой девчонки беспокойно всколыхнулась во тьме, скованной, как чёрным льдом, невозмутимостью всеведения.