***

Может, причиной тому разочарование в жизни, подстёгнутое особой безрадостностью первого больничного дня, а может, что другое, но верно одно: следующая за ним ночь — не в пример самому дню — была щедра на события.

Пробудившись от кошмара, Мария Станиславовна долго лежала в кровати с тяжёлой и гудящей головой, и сама не заметила, как снова соскользнула в призрачный мир по ту сторону бодрствования.

Во сне ли, перед сном — на пороге между явью и грёзой, когда из-за тающей завесы реального мира в утомлённое сознание ненароком прорываются загадочные предвестники грядущих видений, — услышала она странное имя: Эйкунда́йо. «Горе рождает радость», — его значение открылось само собой, как часто бывает во снах, где постигаешь сущность вещей без объяснений, каким-то глубинным чутьём.

Имя взрезало память, как молния небесную твердь. В нём призрачно звенело что-то радостное, чистое, как капли росы на утренних цветах. Эйкундайо — сколько таинственного очарования в этом звуке. И сколько скорби! Печатью грозной тайны легло оно ей на сердце — и осталось там, бередя душу смутными воспоминаниями и бесплодными размышлениями, не складывающимися в слова.

***

После дождя густой туман стелился над озёрной гладью, расползался по влажной редкой траве меж серых камней, мягко укутывал подножья пологих взгорий, которые не спеша взбирались к вечно затянутому облаками небу, в невидимой отсюда дали становясь высокими скалами, что круто обрываются в беспокойные воды Льдистого пролива.

Здесь же, вдали от грохота бешеных волн, отделённые от яростных порывов морозного ветра отвесными стенами нерукотворной крепости, в туманной низине у каменистых холмов на берегу одного из бесчисленных и безымянных голубых озёр, стояли шатры одного из столь же бесчисленных и равно безымянных племён непокорных галахи́йцев.

Они считали себя потомками не́реи, или Водного Народа, — первых разумных обитателей планеты, населявших её Первый Океан задолго до появления суши. Собственно, это и было главной причиной их извечного стремления к независимости от ненавистного Объединённого Королевства. Гала́хия — свободная страна, никому её не покорить — по крайней мере, надолго. Вот и теперь, после очередного захвата острова войсками короля Ба́кринда, под сизыми сводами островерхих шатров зрели опасные повстанческие планы.

Эйкундайо сидел на берегу озера, на большом камне, болтая голыми ногами в студёной воде. Лёгкий ветерок трепал снежно-белые пряди волос, приятно холодя покрасневшую от недавних истязаний иссиня-бледную кожу. Слева надбровье и щёку нестерпимо жгла свежая татуировка: голубовато-белый узор, замысловатым полукругом тонких волнистых линий оплетающий глаз и остроконечной стрелой срывающийся к углу рта.

Обряд посвящения только что закончился, и в ушах до сих пор звучали отзвуки ритуальных барабанов и монотонной флейты. Слова шамана текли сквозь них медленно, нараспев, и несколько юношей нестройным хором вторили ему снова и снова, начиная шёпотом и переходя на крик, постепенно впадая в исступление.

«Мы пришли из воды и уйдём в воду, — говорил шаман, — и будем водой. Мы пройдём сквозь мир невредимыми, просачиваясь через любые преграды и подтачивая силы врагов. Всё растворим в себе, но ни с чем не смешаемся. Мы примем любую форму, не теряя нашей сущности. Вода точит камни, смывает города. Однажды вода затопит весь мир. Всё возвратится к первоначалу. И мы победим».

Теперь Эйкундайо стал полноправным мужчиной своего племени. Впрочем, за исключением саднящей боли от татуировки он не чувствовал никаких изменений и, вглядываясь в зеркальную гладь озера, где плыли низкие седые облака, пытался угадать, что ждёт его впереди.

Он был воспитан Ама́ди, шаманом племени. Мать его, пришлая, бесследно исчезла вскоре после рождения единственного сына, а отец — вождь Фола́ми — всегда находил более важные занятия, чем забота о многочисленном потомстве. Несмотря на обилие единокровных братьев и сестёр, Эйкундайо рос одиночкой. Когда другие дети играли и веселились, он проводил время в раздумьях и созерцании, подолгу бродя средь окрестных холмов, скитаясь по берегу океана или плавая в его глубинах. Под скалистым утёсом, у самого дна, где чернели облепленные тёмными водорослями и волнистыми перламутровыми ракушками руины древней башни, пропадал он целыми днями, лишь ненадолго поднимаясь к поверхности, чтобы глотнуть воздуха. Он разглядывал загадочные символы на камнях, и в сумрачной толще воды порой чудился ему неразборчивый шёпот.

Амади чувствовал в Эйкундайо скрытый дар общения с духами и прочил ему судьбу провидца, но вождь настоял на том, чтобы юноша стал воином. В конце концов яростно протестующий шаман был вынужден смириться, пробормотав, что предназначение в любом случае настигнет мальчика.

Позади, у шатров, босые женщины в длинных рубахах разделывали огромную, величиной в половину шатра, тушу странного существа, напоминающего гигантскую длинноногую блоху. Ужасный смертоус — славная добыча. Грубыми топориками они рубили его щетинистые лапы, точно ветки на дрова, шершавые усы и острые жала, похожие на копья, скалывали пластинами крепкий панцирь, как кору, обнажая мясистую, сочащуюся густым оранжевым соком плоть.

Под ногами их, визжа и заливаясь смехом, крутились дети в разноцветных лохмотьях, а поодаль, на холме, покрытом скупыми клочьями колючей травы, сонно ползали полупрозрачные бобовые зёрна размером с корову.

По воде тревожно пробежала крупная рябь. Странно: сейчас Эйкундайо не чувствовал ветра. Он обернулся к шатрам, но там, кажется, всё было спокойно.

Группа белых палаток, разукрашенных голубыми узорами, стояла отдельно от остальных под промасленным полотняным навесом на широкой каменистой платформе у подножия холма. Это были жилища вождя и его приближённых.

Полог центрального шатра откинулся, и снаружи показались несколько воинов в кожаных нагрудниках с красными копьями из жала смертоуса. Они сопровождали незнакомую фигуру в чёрном плаще, чьё лицо скрывал глубокий капюшон.

Прежде Эйкундайо редко доводилось встречать чужаков, если не считать галахийцев из других племён, посланники которых последнее время почему-то всё чаще наведывались к вождю. Изредка мимо пролетали королевские стражи на своих жутких крылатых чудищах — то ли медузах, то ли осьминогах. Как-то раз они опустились неподалёку от шатров набрать воды — как у себя дома! Они оскверняли священные озёра. Они собирались у далёких холмов, где рабочие, подобно бесстыдным червям, копошились в недрах острова, роя глубокие шахты и тоннели. Они уродовали мир одним своим присутствием — мир, который галахийцы тщетно силились защитить, в результате чего и оказались в плену на собственном острове, отгороженные решётчатыми заборами без права покидать отведённые им территории.

У дальних озёр, где больше солнечного света, Эйкундайо однажды видел пленных аюга́ви — болотных дикарей с соседнего острова Уфта́би. Связанные, грязнокожие, в жалких отрепьях, едва прикрывающих наготу, они корчились и кривлялись в жутком безмолвии, а дети кидали в них камни. Просто не верилось, что эти ничтожные существа тоже произошли от славных нереи.

Как-то раз на берегу его сородичи наткнулись на богато одетых путешественников, доставленных тазганским кораблём. Прибыли они издалека — из самой столицы — и охотно раздавали тряпьё и безделушки всем желающим, а один, самый нарядный, в дорогих лоснящихся штанах и высоких сапогах, донимал опешивших галахийцев глупыми вопросами. Фолами поспешил от них избавиться, и в тот же день, получив грозное предупреждение, путешественники двинулись в сторону солнца. Какое безрассудство — там, в глубинах острова, жители куда враждебнее. Эйкундайо не знал, что с ними стало, да и не переживал особо, хотя на удачу носил на шее полученный от приставучего чужака странный круглый амулет с бегающим красным шариком внутри: уж больно затейливая штучка!