— Ключ забыла? — запыхавшись, выдохнул он и, выхватив гранку из кармана, порывисто отпёр дверь.

— Без ключа не выбраться, — добавил врач многозначительно, заходя в ординаторскую.

Мария Станиславовна молча шагнула следом.

После невыносимой яркости помещение казалось тусклым, серым. Даже туманным.

Вспомнилось вдруг, что нужно найти Сан Саныча. Может, он у себя.

Ординатор направилась вглубь ординаторской, к его двери. И только теперь разглядела, что это был не туман.

Призрачно-тонкие нити пушистой паутины сплошь оплетали пространство. Всё кругом было в этой липкой мерзости! Потолок, стены, стол — отовсюду тянулись бесчисленные сети, пересекаясь под множеством углов, а на одном из полупрозрачных перекрёстков, как будто прямо в воздухе, сидело огромное восьминогое чудовище. Отвратительно круглое, изжелта-серое, как пасмурное солнце.

Мария Станиславовна, с детства не выносившая пауков, с трудом подавила тошноту. Холодная волна ужаса прокатилась по телу крупной дрожью.

Эта тварь заметила её — она отчётливо ощутила на себе враждебный взор непроглядно-чёрных паучьих глаз, — и медленно, словно хищник перед прыжком, начала приближаться.

Хотелось закричать — крик разрывал грудь, — но из горла не лезло ни звука.

Павел Сергеевич — его халат спасительным белым пятном замаячил перед глазами, — всё ещё был здесь. Но ни удивления, ни даже недавнего беспокойства не выражало его лицо: невозмутимое по обыкновению, со сдержанной полуулыбкой. Эта доброжелательная умиротворённость — может, и напускная, так ли важно, — напоминала безмятежность медитирующего мудреца и всегда осеняла ординатора тенью надежды, будто без слов изрекала какую-то тысячелетнюю простую истину. Теперь же, в сердцевине липкого ужаса, спокойствие врача казалось противоестественно жутким.

— Тебе сюда, — сказал он мягко, почти ласково — и, повернув гранку, распахнул дверь кабинета заведующего.

Мария Станиславовна шагнула туда — и застыла на пороге.

Вместо каморки Сан Саныча перед ней раскинулся огромный туманный зал, чьи стены и своды таяли в серой дымке.

Затканный паутиной простор смердел затхлой сыростью стылого склепа.

А на переплетении её зыбких нитей всюду, куда ни глянь, как бусины дьявольского ожерелья, застыли тысячи гигантских пауков.

И в зловещем безмолвии все они разом обернулись в её сторону.

***

— Он обманывает тебя.

Беззвучный голос. Протяжный вздох. Шелест мыслей — в тихом дуновении ветра, что сквозит из-за полуприкрытой двери между сном и мнимой явью, которая, быть может, является сном несравненно более глубоким.

В такие моменты не нужно объяснений — всё будто бы знаешь сразу и принимаешь, как данность. Нечему удивляться.

И тот, кто говорил с ней — нет, проснувшись, она не смогла бы его описать. Во что одет? Каков цвет волос? Форма лица? Есть ли у него вообще лицо? Только силуэт — тёмное пятно, да и не факт, что тёмное, если присмотреться. Она даже не была уверена, что видит его — и всё же безошибочно узнала.

Ир-Птак.

— Он обманывает тебя, разве не видишь? — мягкая улыбка.

Незримая — глазами не разглядеть. Но она чувствовала эту улыбку, ощущала каким-то неведомым чутьём. Как будто просто знала — знала, какой та должна быть.

— Мне едва удалось разорвать эту сеть, в которую они тебя заманили. Помни, Эмпирика, никому из рода Теотекри нельзя доверять. Они заодно с Прядильщицами.

Ир-Птак, злосчастный Ир-Птак, из-за которого все беды! Из-за которого много лет назад она решила, что сходит с ума. Из-за которого, скорее всего, так и есть.

«Злой колдун из чёрной башни», — вспомнилось само собой. Будто отрывок из детской сказки. Или песенки-считалочки. «Злой колдун из чёрной башни тенью стал, как век вчерашний…»

— Я тебе не верю, — она не узнала своего голоса, но не испугалась и не удивилась.

Скрежет тающего льда, звон тишины, отголосок забытой песни, крутящейся в мыслях беззвучным, но неотступным мотивом — этот новый голос по пробуждении она тоже не смогла бы описать, как и всё, что виделось и слышалось ей сейчас.

— Знаю. Но ты должна поверить. Не мне — в себя. Поверить, чтобы разрушить чары Гедрёзы. Чтобы вернуться домой. Впрочем, я уже послал за тобой… Только на этот раз не убегай от меня… от себя.

***

Какие, право, удивительные штуки вытворяет иной раз человеческий разум! Ради сохранения иллюзии непотревоженного спокойствия и непоколебимой познаваемости бытия он готов примириться с самыми вопиющими противоречиями, от которых у непредвзятого наблюдателя глаза не только полезли бы на лоб, но и выпрыгнули из орбит!

Да, только что за ней гнались крылатые потусторонние твари, друг из интернета, оказавшийся реинкарнацией — кого, интересно, кстати? — явился с пылающим мечом, разглагольствуя о пророчествах и предназначении, рассказал о Чиатуме — не та ли эта зловещая четем из свитка Седхи? — а теперь Мария Станиславовна как ни в чём не бывало распивает с ним чай на кухне, между делом ничтоже сумняшеся почитывая свой старый доклад о квантовой механике и психиатрии.

И — вот это-то самое невероятное! — совершенно ни о чём не переживает.

Ну да, демоны, странные сны, оказавшиеся воспоминаниями о другом мире — она так и не смогла пока из смутных и отрывочных грёз собрать воедино его образ, — но с появлением Ингвара наступило удивительное спокойствие.

И всё: тревоги, печали, горькие думы — всё ушло, как и не бывало. Даже унылая учёба в осточертевшей ординатуре больше не казалась такой бессмысленной. Впрочем, на будущее Мария Станиславовна тоже не загадывала: просто наслаждалась давно позабытым умиротворением и безмятежностью, граничащей с тихой радостью, которые, несомненно, принёс с собой Ингвар.

Хранитель.

Мария Станиславовна расспрашивала его долгими вечерами после лекций, куда они ходили теперь вместе и где можно было, не надевая халат, затеряться среди других обучающихся, но большинство вопросов оставались без ответа под предлогом того, что она должна вспомнить сама.

— Ну ладно, а что насчёт пауков? — ординатор подступалась к сокрытому в её собственном беспамятстве миру окольными путями.

Друг пожимал плечами:

— Воплощения Хюглир, вестимо. Я же о них рассказывал.

— Ага, те, которые соткали мир…

Это было во сне и в книге про Седхи…

— А Эйкундайо?

Он задумчиво потёр подбородок.

— Нет, не знаю.

— Галахиец, такой парень с голубоватой кожей и татуировкой… С длинными белыми волосами… Да у нас в отделении лежит похожий пациент!

Ингвар нахмурился:

— Галахиец? Будем надеяться, он останется там навсегда. А вот тебе больше не стоит к нему приближаться.

Ну да, ну да, конечно.

— Ладно, а… малахитовый замок? Чьё детство там прошло? Точно не моё — и всё же от него такая ностальгия… А рат-уббианский принц Ир-Седек? Как он оказался в книге франкфуртского психиатра? И что это ещё за Рат-Уббо? А Агранис? Мне всё время приходит на ум: «Агранис, Агранис, священный город певчих птах…» Что за птахи такие? И Радош…

— Эмпирика, прекрати, — качал головой собеседник, — ты должна…

— …вспомнить сама, да. И я пытаюсь! Но ты ничуть не помогаешь! — внутри закипала досада. — Я даже не знаю, какую роль играю в том мире, кроме того, что миллион раз бессмысленно воплощаюсь в другом! И почему, скажи на милость, голубоглазый король смотрит на меня во снах с такой пронзительной печалью, что хочется выть? И почему светловолосые девы глядят с такой ненавистью?! Я что… Что я сделала?..