— Это более плотный мир, — воскликнула Эмпирика, поднимаясь с земли. — Мы пройдём его насквозь!

Безумие её слов дополняло пугающее выражение неподдельного восторга на лице, когда, объятая огнём, она выпрямилась во весь рост под каменным дождём и ураганным ветром, поднимающим огромные камни, но осталась невредимой. Не веря своим глазам и ощущениям, Хранитель встал рядом с ней, озираясь в безмолвном недоумении. Скалы рассыпались и плавились, земля уходила из-под ног, проваливаясь вниз чёрными глыбами, но они оставались стоять над огненной пропастью, словно подвешенные в воздухе.

— Не может быть, — изумлённо прошептал Хранитель, и Эмпирика рассмеялась, ведь даже самые громкие звуки более плотного мира не могли помешать им слышать друг друга.

— Надо было только поверить, — улыбнулась она.

И, стоя над горящей пустотой посреди бушующего хаоса, они не сразу заметили, как полыхающий в небе огонь стал чёрным. Потом раздался невообразимый взрыв, по сравнению с которым предыдущий был просто праздничной хлопушкой. Всё разлетелось на мельчайшие частицы. Хранитель и Эмпирика держались за руки до конца, пока не рассыпались на осколки атомов.

А когда Мария Станиславовна проснулась, то всё ещё слышала — вернее, чувствовала где-то в глубине своего существа — беззвучный голос:

— Я найду тебя!.. Клянусь, я найду тебя в любом из миров.

***

Ей ужасно хотелось спать. Глаза слипались, и, хотя она отчаянно сопротивлялась, пытаясь сконцентрироваться на словах лектора — отчасти из уважения к нему, отчасти из интереса, вызванного его рассказом, — всё было напрасно.

Отяжелевшая голова то и дело склонялась к груди. В последний момент Мария Станиславовна вздрагивала, и, не решаясь взглянуть на преподавателя, чтобы удостоверится, не заметил ли он этого досадного недоразумения, пыталась продолжать записывать конспект.

Однако буквы расплывались перед слипающимися глазами, и ручка выводила в тетради сплошные каракули, а вскоре и просто повисала в воздухе, продолжая автоматически совершать движения, подражающие письму, не касаясь бумаги.

Когда засыпаешь, осознание времени нарушается. Всё может длиться какие-то доли секунды, но субъективно это кажется неимоверно долгим. Падаешь, падаешь в бездну сна, паришь над пустым провалом, словно несчастный астронавт из мысленного эксперимента, застывший у горизонта событий чёрной дыры — а потом не замечаешь, как уже заснул.

Ресницы дрожали, не в силах сбросить навалившуюся тяжесть сонливости, окружающий мир расплывался цветными пятнами, смешиваясь с мельтешащими образами, таящимися в темноте закрытых глаз. И в этом зыбком полусне ординатору привиделась высокая фигура в чёрном плаще с капюшоном.

Она возникла как вспышка и тут же исчезла, а в следующий миг появилась гораздо ближе. Как в дешёвых ужастиках. Ещё одно вздрагивание ресниц — и фигура возникла прямо перед Марией Станиславовной, от чего та едва не вскрикнула.

Сонливость тут же развеялась без остатка. Ординатор огляделась по сторонам, но вроде бы никто не заметил её отчаянной борьбы со сном.

Лекция продолжалась. Теперь Мария Станиславовна чувствовала даже некоторый прилив сил, чтобы её слушать.

— …такие больные напоминают грезящих наяву, — рассказывал преподаватель. — Они отрешены от окружающей действительности и охвачены фантастическими переживаниями, яркими образными представлениями, которые имеют внутреннюю проекцию, то есть разворачиваются внутри сознания.

Болезненные видения переносят их в другие места и времена. Осознание собственной личности нарушается, человек ощущает себя персонажем созерцаемых событий: предводителем армии, космонавтом, свидетелем гибели планеты, путешественником, бесплотной душой в загробном мире или даже бесформенным скоплением элементарных частиц, бороздящим просторы Вселенной. Другие люди, предметы и явления внешнего мира перевоплощаются, становятся частью фантастического сюжета, а при тяжёлом расстройстве попросту перестают восприниматься. Характерно выпадение из памяти реальных событий с сохранением воспоминаний о патологических переживаниях.

Онейроид. Патология сознания. Разумеется, она всё это знала ещё с четвёртого курса. А недавно читала в книге фон Беккера: случай Седхи — яркий пример.

— Тем не менее известны случаи, — продолжал лектор, — когда пациенты с такими расстройствами удивительно долго не обнаруживали своего состояния. Не вызывая у окружающих подозрений, они продолжали жить повседневной жизнью, ходить на работу, выполнять простые привычные действия, в то время как в сознании их разворачивались невероятные грёзоподобные картины.

Вероятно, таких людей и до болезни отличала некоторая самопоглощённая мечтательность, отстранённость от внешнего мира, поэтому во время острого приступа психоза они могли казаться разве что чуть более рассеянными, чем обычно. Вообще же для онейроида характерно внешне упорядоченное поведение, удивительно контрастирующее с чрезвычайной насыщенностью внутренних переживаний.

Вот это и вправду интересно. Было бы забавно прийти в отделение в онейроиде. Бездумно печатать дурацкие выписки целый день, а мысленно находиться где-то далеко-далеко и делать что-то стоящее, важное — подлинное.

Впрочем, погодите-ка…

Мария Станиславовна не заметила, как глубоко задумалась, и даже не помнила, о чём. Слова лектора звучали монотонно и мерно, как капли дождя на стекле, и смысл их больше не достигал сознания, укачанного нахлынувшими вновь волнами сонливости.

***

— Я не позволю тебе этого сделать, Ир-Птак!

Перед глазами витали смутные образы, постепенно сгущаясь, принимая подобие форм предметов, плавно перетекающих друг в друга, точно студенистый туман.

— Разве ты не стремишься к истине так же, как и я?

Голоса звучали отдалённо, отдаваясь эхом, — но не ясно, откуда именно. Они не имели определённого положения в пространстве — по крайней мере, в пространстве лекционного зала. В первом голосе — звонком и решительном — слышалось какое-то надрывное отчаяние, второй же был мягок и вкрадчив. Он продолжал, и с каждым словом в зыбком сумраке видимость предметов становилась всё отчётливей: каменные стены, высокие ступени, длинный коридор, уходящий во тьму, призрачный холодный свет странных факелов, фиолетовые отблески на чёрном зеркальном полу.

— Истина в том, Теотекри, что все мы — воплощения Единого, скрытого порядка. Уровни мироздания с увеличением плотности становятся грубыми и малоподвижными. Они запирают сознание в тюрьме, сковывают цепями, убеждая его в собственном бессилии.

Мысли фиксируют желаемые образы, закономерности или последовательности событий в едином вневременном потоке, содержащем любые возможности. При определённой настойчивости или в результате непоколебимой убеждённости эти мысленные конструкты обрастают плотью, материей, внешней видимостью. Наконец, они приобретают иллюзию независимости и подлинности, подменяют собой собственную первопричину, заставляя верить, что сами рождают мысли.

— О чём ты говоришь?! Ты безумец!

— О нет, мой друг, теперь я вижу всё ясно, как никогда. Теперь я обрёл память. Память, которую я верну своему народу, чтобы закончить начатое много веков назад.

— Ты и вправду возомнил себя одним из ашей?

— Их последним правителем, если быть точнее.

— Они же сгинули тысячи лет назад!..

— Погребены в ледяной черноте, скованы тлением и лишены разума. Но это можно исправить.